Неточные совпадения
— Вот,
пропадут,
пропадут ни за что! — говорил он отчаянно и взглянул вниз, где сверкал Днестр. Радость блеснула в очах его. Он увидел выдвинувшиеся из-за кустарника четыре кормы, собрал всю силу
голоса и зычно закричал...
Надо мной смейся, но ко мне мать приехала, — повернулся он вдруг к Порфирию, — и если б она узнала, — отвернулся он опять поскорей к Разумихину, стараясь особенно, чтобы задрожал
голос, — что эти часы
пропали, то, клянусь, она была бы в отчаянии!
— Егор
пропал, — сказала она придушенно, не своим
голосом и, приподняв синеватые веки, уставила на Клима тусклые, стеклянные зрачки в сетке кровавых жилок. —
Пропал, — повторила она.
И она хотела что-то сказать, но ничего не сказала, протянула ему руку, но рука, не коснувшись его руки, упала; хотела было также сказать: «прощай», но
голос у ней на половине слова сорвался и взял фальшивую ноту; лицо исказилось судорогой; она положила руку и голову ему на плечо и зарыдала. У ней как будто вырвали оружие из рук. Умница
пропала — явилась просто женщина, беззащитная против горя.
Она кончила долгим певучим аккордом, и
голос ее
пропал в нем. Она вдруг остановилась, положила руки на колени и, сама растроганная, взволнованная, поглядела на Обломова: что он?
И Илья Ильич вдруг робел, сам не зная отчего, когда начальник входил в комнату, и у него стал
пропадать свой
голос и являлся какой-то другой, тоненький и гадкий, как скоро заговаривал с ним начальник.
Ночь была лунная. Я смотрел на Пассиг, который тек в нескольких саженях от балкона, на темные силуэты монастырей, на чуть-чуть качающиеся суда, слушал звуки долетавшей какой-то музыки, кажется арфы, только не фортепьян, и женский
голос. Глядя на все окружающее, не умеешь представить себе, как хмурится это небо, как бледнеют и
пропадают эти краски, как природа расстается с своим праздничным убором.
— Опять
пропадешь недели на три? — смягченным
голосом спрашивала Марья Степановна. — Уж твоя-то Хина не запирает ли тебя на замок?..
Вон Барчук сам взял вожжи, вскрикнул каким-то нечеловеческим
голосом, и все кругом
пропало в резавшей лицо, слепившей глаза снежной пыли.
От малейшего возражения глаза Чертопханова разбегались,
голос прерывался… «А ва-ва-ва-ва-ва, — лепетал он, —
пропадай моя голова!»… и хоть на стену!
«У нас всё так, — говаривал А. А., — кто первый даст острастку, начнет кричать, тот и одержит верх. Если, говоря с начальником, вы ему позволите поднять
голос, вы
пропали: услышав себя кричащим, он сделается дикий зверь. Если же при первом грубом слове вы закричали, он непременно испугается и уступит, думая, что вы с характером и что таких людей не надобно слишком дразнить».
В та поры, не мешкая ни минуточки, пошла она во зеленый сад дожидатися часу урочного, и когда пришли сумерки серые, опустилося за лес солнышко красное, проговорила она: «Покажись мне, мой верный друг!» И показался ей издали зверь лесной, чудо морское: он прошел только поперек дороги и
пропал в частых кустах, и не взвидела света молода дочь купецкая, красавица писаная, всплеснула руками белыми, закричала источным
голосом и упала на дорогу без памяти.
— Завтрашний день-с, — начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать как можно более строгости своему
голосу, — извольте со мной ехать к Александре Григорьевне… Она мне все говорит: «Сколько, говорит, раз сын ваш бывает в деревне и ни разу у меня не был!» У нее сын ее теперь приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже все дети его приехали; там
пропасть теперь молодежи.
— Нет, вы только сообразите, сколько у них, у этих французов, из-за пустяков времени
пропадает! — горячился Василий Иваныч, — ему надо землю пахать, а его в округу гонят:"Ступай, говорят,
голоса подавать надо!"Смотришь, ан полоса-то так и осталась непаханная!
— Собаку мы проспали, вот что! — раздраженным
голосом грубо ответил мальчик. —
Пропала собака.
У одной — дискантовой —
пропал голос; она совсем не играла, и поэтому, когда до нее доходила очередь, то вся музыка начинала как бы заикаться, прихрамывать и спотыкаться.
Я удвоил шаги и поспел домой перед самым обедом. Отец уже сидел переодетый, вымытый и свежий, возле матушкиного кресла и читал ей своим ровным и звучным
голосом фельетон «Journal des Débats»; [Дословно: «Дневник прений» (фр.).] но матушка слушала его без внимания и, увидавши меня, спросила, где я
пропадал целый день, и прибавила, что не любит, когда таскаются бог знает где и бог знает с кем. «Да я гулял один», — хотел было я ответить, но посмотрел на отца и почему-то промолчал.
Пропали!» кричал отчаянный
голос Вланга, хандшпугом махавшего на французов, зашедших сзади.
— Где
пропадал? — отвечал он своим густым, сильным
голосом, —
пропадал в трактирах, кабаках, вообще в заведениях.
Ноги — как у носорога, руки — фельдъегерские,
голос — валит как из
пропасти.
Вызванное головлевской поездкой (после смерти бабушки Арины Петровны) сознание, что она «барышня», что у нее есть свое гнездо и свои могилы, что не все в ее жизни исчерпывается вонью и гвалтом гостиниц и постоялых дворов, что есть, наконец, убежище, в котором ее не настигнут подлые дыханья, зараженные запахом вина и конюшни, куда не ворвется тот «усатый», с охрипшим от перепоя
голосом и воспаленными глазами (ах, что он ей говорил! какие жесты в ее присутствии делал!), — это сознание улетучилось почти сейчас вслед за тем, как только
пропало из вида Головлево.
Вскоре после того, как
пропала мать, отец взял в дом ласковую слободскую старушку Макарьевну, у неё были ловкие и тёплые руки, она певучим
голосом рассказывала мальчику славные жуткие сказки и особенно хорошо длинную историю о том, как живёт бог на небесах...
Уйдя, он надолго
пропал, потом несколько раз заходил выпивший, кружился, свистел, кричал, а глаза у него смотрели потерянно, и сквозь радость явно скалила зубы горькая, непобедимая тоска. Наконец однажды в воскресенье он явился хмельной и шумный, приведя с собою статного парня, лет за двадцать, щеголевато одетого в чёрный сюртук и брюки навыпуск. Парень смешно шаркнул ногой по полу и, протянув руку, красивым, густым
голосом сказал...
Катя не отвечает и завертывается в свой салопчик; она зябнет. Елене тоже холодно; она смотрит вдоль по дороге: город виднеется вдали сквозь снежную пыль. Высокие белые башни с серебряными главами… Катя, Катя, это Москва? Нет, думает Елена, это Соловецкий монастырь: там много, много маленьких тесных келий, как в улье; там душно, тесно, — там Дмитрий заперт. Я должна его освободить… Вдруг седая, зияющая
пропасть разверзается перед нею. Повозка падает, Катя смеется. «Елена! Елена!» слышится
голос из бездны.
Митенька вздрогнул при звуках этого
голоса; ему серьезно померещилось, что кто-то словно высасывает из него кровь. Снова водворилось молчание; только карты хляскали по столам, да по временам раздавались восклицания игроков: «пас»; «а ну, где наше не
пропадало!» и т. д. или краткие разговоры вроде следующих...
Сказав эти слова, старуха поклонилась, юркнула в толпу нищих и — след простыл; боярыня закричала: «Ищите ее, приведите сюда!» Не тут-то было: сгинула да
пропала, и все нищие сказали в один
голос, что не знают, кто она такова, откуда взялась и куда девалась.
— Э, э! Теперь так вот ко мне зачал жаться!.. Что, баловень? Э? То-то! — произнес Аким, скорчивая при этом лицо и как бы поддразнивая ребенка. — Небось запужался, а? Как услышал чужой
голос, так ластиться стал: чужие-то не свои, знать… оробел, жмешься… Ну, смотри же, Гришутка, не балуйся тут, — ох, не балуйся, — подхватил он увещевательным
голосом. — Станешь баловать, худо будет: Глеб Савиныч потачки давать не любит… И-и-и,
пропадешь — совсем
пропадешь… так-таки и
пропадешь… как есть
пропадешь!..
Но в разговорах товарищей о премудростях бытия
голос девочки всегда
пропадал без ответа. Она уже привыкла к этому и не обижалась.
— Эх, брат! — говорил Фома, понижая
голос, отчего он становился убедительнее и гуще. — Живая ты душа, — за что
пропадаешь?
— Мой милый! Я буду ждать тебя… ждать буду, — лепетала Анна Михайловна, страстно целуя его в глаза, щеки и губы. — Я буду еще больше любить тебя! — добавила она с истерической дрожью в
голосе и, как мокрый вьюн, выскользнула из рук Долинского и
пропала в черной темноте ночи.
Глаза мои смыкались от усталости; и прежде, чем Андрей окончил свой ужин, я спал уже крепким сном. Не знаю, долго ли он продолжался, только вдруг я почувствовал, что меня будят. Я проснулся — вокруг все темно; подле меня, за дощатой перегородкой, смешанные
голоса, и кто-то шепчет: «Тише!.. бога ради, тише! Не говорите ни слова». Это был мой Андрей, который, дрожа всем телом, продолжал мне шептать на ухо: «Ну, сударь,
пропали мы!..»
— Какая тут дорога, — отозвался возница расстроенным
голосом, — нам теперь весь белый свет — дорога.
Пропали ни за грош… Четыре часа едем, а куда… Ведь это что делается…
— Кров! — говоришь ты! — загремел он своим железным
голосом, — проклятие! — говоришь ты… Нет! я их не прокляну… Им это нипочем! А кров… кров я их разорю, и не будет у них крова так же, как у меня! Узнают они Мартына Харлова! Не
пропала еще моя сила! Узнают, как надо мной издеваться!.. Не будет у них крова!
—
Пропала, утопла, в воду бросилась, — ответил Иван Ильич задыхавшимся
голосом.
— Братцы, — говорил бедный мужик задыхающимся
голосом, — братцы! Что вы со мною сделали?.. Куды я пойду теперь?.. Братцы, если в вас душа есть, отдайте мне мою лошаденку… куды она вам?.. Ребятишки, вишь, у меня махонькие…
пропадем мы без нее совсем… братцы, в Христа вы не веруете!..
Кто, говорит, писал на меня жалобу?» да как закричит… так вот по закожью-то словно морозом проняло: знамо, не свой брат, поди-тка, сладь с ним; маненько мы поплошали тогда, сробели: ну, а как видим, дело-то больно плохо подступило, несдобровать, доконает!.. все в один
голос Антона и назвали; своя-то шкура дороже; думали, тут, того и гляди,
пропадешь за всех…
Вижу в этой дикой работе нечто страшное, доведённое до безумия. Воющее чудовище, опустошая недра земли, копает
пропасть под собой и, зная, что когда-то провалится в неё, озлобленно визжит тысячью
голосов...
Поют похабную плясовую песню, и Шатунов умело, но равнодушно пускает густые, охающие ноты, — они как-то особенно ловко ложатся под все слова и звуки крикливо развратной песни, а порою она вся тонет в
голосе Шатунова,
пропадая, как бойкий ручей в темной стоячей воде илистого пруда.
Он несколько раз подряд торопливо и глубоко затягивается, пуская дым из носа двумя прямыми, сильными струями. Лицо его, особенно подбородок и губы, попеременно то озаряются красным блеском, то мгновенно тухнут,
пропадают в темноте. Чья-то рука протягивается к его рту за цигаркой, и чей-то
голос просит...
— Лошадь хорошая. Я тебе желаю, как самому себе. По совести. Брехунов никакого человека не обидит. Пускай мое
пропадает, а не то чтобы как другие. По чести, — прокричал он своим тем
голосом, которым он заговаривал зубы своим продавцам и покупателям. — Лошадь настоящая!
— Батюшка, кормилец… ваше сиятельство!.. — услышал я два гнусавых, лицемерно жалобных
голоса. — Не дай
пропасть душам христианским…
В лунном свете каждая белая фигура казалась легкою и неторопливою и не шла, а точно скользила впереди своей черной тени, и вдруг человек
пропадал в чем-то черном, и тогда слышался его
голос.
Были брат и сестра — Вася и Катя; и у них была кошка. Весной кошка
пропала. Дети искали ее везде, но не могли найти. Один раз они играли подле амбара и услыхали, над головой что-то мяучит тонкими
голосами. Вася влез по лестнице под крышу амбара. А Катя стояла внизу и все спрашивала: «Нашел? Нашел?» Но Вася не отвечал ей. Наконец, Вася закричал ей: «Нашел! наша кошка… и у нее котята; такие чудесные; иди сюда скорее». Катя побежала домой, достала молока и принесла кошке.
Я гнал ее далёко. Исцарапал
Лицо о хвои, окровавил руки
И платье изорвал. Кричал и гнал
Ее, как зверя, вновь кричал и звал,
И страстный
голос был — как звуки рога.
Она же оставляла легкий след
В зыбучих дюнах, и
пропала в соснах,
Когда их заплела ночная синь.
— Ах ты,
пропасть какая! — отчаянным
голосом вскликнул Никита Федорыч. — Это Бог знает на что похоже! Ниже рубля!.. Что ж это такое?
— Собачья жизнь! — проворчал почтальон, водя глазами по стенам и словно не веря, что он в тепле. — Чуть не
пропали! Коли б не ваш огонь, так не знаю, что бы и было… И чума его знает, когда все это кончится! Конца-краю нет этой собачьей жизни! Куда мы заехали? — спросил он, понизив
голос и вскидывая глазами на дьячиху.
И заляскали вслед за нею о древки сухие цепы, заколотили емки и ухваты, зазвенели серпы и косы, задребезжали спицами трезубые вилы; сотни звонких, громких
голосов, кто во что горазд, взвизгнули, гаркнули, крикнули: «згинь,
пропади отсюда, коровья смерть!» и, переливаясь, понеслись, то заглушаемые шумом, то всплывающие поверх его вновь.
Итак: я наклонился над рукой Марии. Но возглас Магнуса был так неожиданен и странен, в хриплом
голосе его звучала такая повелительность и даже страх, что нельзя было не подчиниться! Но я не понял и с недоумением поднял голову, все еще держа руку Марии в своей, и вопросительно взглянул на Магнуса. Он дышал тяжело — как будто уже видел падение в
пропасть — и на мой вопросительный взгляд тихо, слегка задыхаясь, ответил...
— Ну, она и
пропала? — в один
голос спросили дети.
Легкая хрипота в ее
голосе не
пропадала, но тон был милый, задушевный и простой, слишком даже простой, на оценку Теркина.