Неточные совпадения
Голоса купцов. Допустите,
батюшка! Вы не можете не допустить: мы за делом пришли.
«Ой
батюшки, есть хочется!» —
Сказал упалым
голосомОдин мужик; из пещура
Достал краюху — ест.
— Нет,
батюшка, — сказала Наталья Савишна, понизив
голос и усаживаясь ближе ко мне на постели, — теперь ее душа здесь.
Потом она приподнялась, моя голубушка, сделала вот так ручки и вдруг заговорила, да таким
голосом, что я и вспомнить не могу: «Матерь божия, не оставь их!..» Тут уж боль подступила ей под самое сердце, по глазам видно было, что ужасно мучилась бедняжка; упала на подушки, ухватилась зубами за простыню; а слезы-то, мой
батюшка, так и текут.
— До чертиков допилась,
батюшки, до чертиков, — выл тот же женский
голос, уже подле Афросиньюшки, — анамнясь удавиться тоже хотела, с веревки сняли. Пошла я теперь в лавочку, девчоночку при ней глядеть оставила, — ан вот и грех вышел! Мещаночка,
батюшка, наша мещаночка, подле живет, второй дом с краю, вот тут…
«
Батюшка Петр Андреич, — произнес он дрожащим
голосом, — не умори меня с печали.
«Стой! стой!» — раздался
голос, слишком мне знакомый, — и я увидел Савельича, бежавшего нам навстречу. Пугачев велел остановиться. «
Батюшка, Петр Андреич! — кричал дядька. — Не покинь меня на старости лет посреди этих мошен…» — «А, старый хрыч! — сказал ему Пугачев. — Опять бог дал свидеться. Ну, садись на облучок».
—
Батюшка Петр Андреич! — сказал добрый дядька дрожащим
голосом. — Побойся бога; как тебе пускаться в дорогу в нынешнее время, когда никуда проезду нет от разбойников! Пожалей ты хоть своих родителей, коли сам себя не жалеешь. Куда тебе ехать? Зачем? Погоди маленько: войска придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны.
—
Батюшка ты наш, Сергей Александрыч!.. — дрогнувшим
голосом запричитал Лука, бросаясь снимать с гостя верхнее пальто и по пути целуя его в рукав сюртука. — Выжил я из ума на старости лет… Ах ты, господи!.. Угодники, бессребреники…
— А вы сами кто таковы,
батюшка? — совсем другим
голосом проговорила старушка, — не признать мне вас в темноте-то.
— Здравствуй,
батюшка, милости просим, — медленно раздался за моей спиной сочный и приятный
голос. Я оглянулся: передо мною, в синей долгополой шинели, стоял старик среднего роста, с белыми волосами, любезной улыбкой и с прекрасными голубыми глазами.
Проезжая через деревню, г-н Полутыкин велел кучеру остановиться у низенькой избы и звучно воскликнул: «Калиныч!» — «Сейчас,
батюшка, сейчас, — раздался
голос со двора, — лапоть подвязываю».
— Ну, как тебе угодно. Ты меня,
батюшка, извини: ведь я по старине. (Г-н Чернобай говорил не спеша и на о.) У меня все по простоте, знаешь… Назар, а Назар, — прибавил он протяжно и не возвышая
голоса.
— Вот тэк, э вот тэк, — подхватил помещик, — те, те, те! те, те, те!.. А кур-то отбери, Авдотья, — прибавил он громким
голосом и с светлым лицом обратился ко мне: — Какова,
батюшка, травля была, ась? Вспотел даже, посмотрите.
Архип взял свечку из рук барина, отыскал за печкою фонарь, засветил его, и оба тихо сошли с крыльца и пошли около двора. Сторож начал бить в чугунную доску, собаки залаяли. «Кто сторожа?» — спросил Дубровский. «Мы,
батюшка, — отвечал тонкий
голос, — Василиса да Лукерья». — «Подите по дворам, — сказал им Дубровский, — вас не нужно». — «Шабаш», — примолвил Архип. «Спасибо, кормилец», — отвечали бабы и тотчас отправились домой.
— Скажи Кирилу Петровичу, чтоб он скорее убирался, пока я не велел его выгнать со двора… пошел! — Слуга радостно побежал исполнить приказание своего барина; Егоровна всплеснула руками. «
Батюшка ты наш, — сказала она пискливым
голосом, — погубишь ты свою головушку! Кирила Петрович съест нас». — «Молчи, няня, — сказал с сердцем Владимир, — сейчас пошли Антона в город за лекарем». — Егоровна вышла.
— Так вот я,
батюшка, к тебе и пришел, — говорит мужик не своим
голосом.
В первое же воскресенье церковь была битком набита народом. Съехались послушать не только прихожане-помещики, но и дальние. И вот, в урочное время, перед концом обедни,
батюшка подошел к поставленному на амвоне аналою и мягким
голосом провозгласил...
—
Батюшка, пожалуйте! — раздаются
голоса, и к о. Егору протягиваются из потемок десятки рук, как бы для того, чтобы схватить его. — Пожалуйте! Удостойте!
—
Батюшки!
Батюшки! Русью дух пахнет, и сам Гуфеланд наш здесь! — закричал знакомый
голос, прежде чем Розанов успел снять калоши, и вслед за тем старик Бахарев обнял Розанова и стал тыкать его в лицо своими прокопченными усищами. — Ай да Дмитрий Петрович! Вот уважил, голубчик, так уважил; пойдемте же к нам наверх. Мы тут, на антресолях.
Матвей Васильич подошел ко мне с обыкновенным ласковым видом, взял меня за руку и прежним тихим
голосом просил «засвидетельствовать его нижайшее почтение
батюшке и матушке».
И когда пришел настоящий час, стало у молодой купецкой дочери, красавицы писаной, сердце болеть и щемить, ровно стало что-нибудь подымать ее, и смотрит она то и дело на часы отцовские, аглицкие, немецкие, — а все рано ей пускаться в дальний путь; а сестры с ней разговаривают, о том о сем расспрашивают, позадерживают; однако сердце ее не вытерпело: простилась дочь меньшая, любимая, красавица писаная, со честным купцом,
батюшкой родимыим, приняла от него благословение родительское, простилась с сестрами старшими, любезными, со прислугою верною, челядью дворовою и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, надела золот перстень на правый мизинец и очутилась во дворце белокаменном, во палатах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, дивуючись, что он ее не встречает, закричала она громким
голосом: «Где же ты мой добрый господин, мой верный друг?
— А вот этот господин, — продолжал Салов, показывая на проходящего молодого человека в перчатках и во фраке, но не совсем складного станом, — он вон и выбрит, и подчищен, а такой же скотина, как и батька; это вот он из Замоскворечья сюда в собрание приехал и танцует, пожалуй, а как перевалился за Москву-реку, опять все свое пошло в погребок, — давай ему мадеры, чтобы зубы ломило, — и если тут в погребе сидит поп или дьякон: — «Ну, ты, говорит,
батюшка, прочти Апостола, как Мочалов, одним
голосам!»
— Нету,
батюшка, нету, — отвечала она монотонно-плачевным
голосом.
— Что,
батюшка, больно долго спишь? — спросила она его самым фамильярным
голосом.
— Благодарим,
батюшка, покорно, государь наш милостивый, — оттрезвонили они еще раз в один
голос и, опять низко-низко поклонившись, скрылись в народе, который в большом уже количестве собрался около моленной.
—
Батюшка! — начал он слегка дрожащим
голосом. — У нас очень дурно едят люди.
— Что
батюшка, друг мой милый, — продолжал Петр Петрович плачевным
голосом, — нянюшка-то твоя умерла, застрелил, говорят, ее какой-то негодяй?
— Бог ее знает,
батюшка, — отвечали те в один
голос.
Да знаете ль вы еще,
батюшка, — продолжала она, понизив
голос, — мой-то, мой-то!
— Что, Иван Петрович, не хотите ли чаю? (самовар кипел на столе), да каково,
батюшка, поживаете? Больные вы какие-то вовсе, — спросила она меня жалобным
голосом, как теперь ее слышу.
— Насчет наделу, батюшка-барин, — прибавил
голос одного из ходоков. — Обезживотили нас без тебя-то… На тебя вся надёжа!
Шумилова (внезапно заливается целым потоком слез; прерывающимся
голосом). Вдова,
батюшка, ваше сиятельство, вдова, коллежская секретарша Шумилова… защитите вы нас, бедных сирот…
— Да, вот, к угоднику… помиловал бы он его, наш
батюшка! — отвечает старик прерывающимся
голосом, — никакого, то есть, даже изъяну в нем не нашли, в Матюше-то: тело-то, слышь, белое-разбелое, да крепко таково.
— Вона! вона! рушат! ломают! — вскричал он вдруг таким неестественным
голосом, что я вздрогнул. — Ах ты
батюшки! смотри-ка, Оська-то, Оська-то!
Ни одного дня, который не отравлялся бы думою о куске, ни одной радости. Куда ни оглянется
батюшка, всё ему или чуждо, или на все
голоса кричит: нужда! нужда! нужда! Сын ли окончил курс — и это не радует: он совсем исчезнет для него, а может быть, и забудет о старике отце. Дочь ли выдаст замуж — и она уйдет в люди, и ее он не увидит. Всякая минута, приближающая его к старости, приносит ему горе.
— Ведь ты хоть кого выведешь из терпенья, Никита, — сказал он кротким
голосом. — Письмо это к
батюшке на столе, оставь так и не трогай, — прибавил он, краснея.
—
Батюшка! Семен Яковлевич! — раздался вдруг горестный, но резкий до того, что трудно было и ожидать,
голос убогой дамы, которую наши оттерли к стене. — Целый час, родной, благодати ожидаю. Изреки ты мне, рассуди меня, сироту.
— Да,
батюшка, разве вы в таком близком родстве нам? — начала Юлия Матвеевна заискивающим
голосом. — Валерьян Людмиле троюродный брат, а вы четвероюродный, да и то дядя ей!.. Бог, я думаю, различает это.
—
Батюшка, Сергей Николаич!.. Вот кого бог принес!.. — воскликнул Иван Дорофеев, узнав по
голосу доктора Сверстова, который затем стал вылезать из кибитки и оказался в мерлушечьей шапке, бараньем тулупе и в валяных сапогах.
— Дозволь, батюшка-князь, — продолжал он, придавая своему
голосу умоляющее выражение, — дозволь перед допросом, для смелости-то, на твою боярскую кровь посмотреть!
— Здравствуй, батюшка-князь! — проговорил он таким
голосом, которого никогда еще не слыхивал Никита Романович,
голосом протяжно-вкрадчивым и зловеще-мягким, напоминающим кровожадное мяуканье кошки, когда она подходит к мышеловке, в которой сидит пойманная мышь.
— Что? — сказала наконец мамка глухим, дребезжащим
голосом, — молишься,
батюшка? Молись, молись, Иван Васильич! Много тебе еще отмаливаться! Еще б одни старые грехи лежали на душе твоей! Господь-то милостив; авось и простил бы! А то ведь у тебя что ни день, то новый грех, а иной раз и по два и по три на день придется!
— Ну, что,
батюшка? — сказала Онуфревна, смягчая свой
голос, — что с тобой сталось? Захворал, что ли? Так и есть, захворал! Напугала же я тебя! Да нужды нет, утешься,
батюшка, хоть и велики грехи твои, а благость-то божия еще больше! Только покайся, да вперед не греши. Вот и я молюсь, молюсь о тебе и денно и нощно, а теперь и того боле стану молиться. Что тут говорить? Уж лучше сама в рай не попаду, да тебя отмолю!
—
Батюшка, Илья-пророк! — прошептали пять или шесть
голосов, все вместе, разом.
— Да наша-то, блаженная-то! улепетнула! еще до свету улепетнула! Я к вам,
батюшка, на минутку, только вас разбудить, да вот и возись с тобой два часа! Вставайте,
батюшка, вас и дядюшка ждет. Дождались праздника! — прибавил он с каким-то злорадным раздражением в
голосе.
«Что и говорить,
батюшка, книжница: мягко стелет, да каково-то будет спать!» Но старик грозно взглянул на нее и зловещим
голосом сказал: «А почем ты знаешь?
«А как это ты, сударыня, — начал старик знакомым и страшным ей
голосом, — брата и невестку крысами стравила?» — «Виновата,
батюшка, — смиренно отвечала Александра Степановна, у которой подогнулись колена и страх подавил ее собственный бешеный нрав, — нарочно положила их в гостиной, да не догадалась полога повесить.
— Да прежде,
батюшка, — перебила дрожащим от бешенства
голосом Марья Степановна, — успокойте, что, кухарка-то прокурорская родила ли?
— Боже мой!.. это его
голос! — вскричал верный служитель, бросившись к ногам своего господина. — Юрий Дмитрич! — продолжал он, всхлипывая. —
Батюшка!.. отец ты мой!.. Ах злодеи!.. богоотступники!.. что это они сделали с тобою? господи боже мой! краше в гроб кладут!.. Варвары! кровопийцы!