Неточные совпадения
— Смотря по тому, сколько ты выпил
с утра. Иногда —
птица, иногда — спиртные пары. Капитан, это мой компаньон Дусс; я
говорил ему, как вы сорите золотом, когда пьете, и он заочно влюблен в вас.
У
птиц недаром
говорят:
Что я хватаю
с неба звёзды...
Видел он и то, что его уединенные беседы
с Лидией не нравятся матери. Варавка тоже хмурился, жевал бороду красными губами и
говорил, что
птицы вьют гнезда после того, как выучатся летать. От него веяло пыльной скукой, усталостью, ожесточением. Он являлся домой измятый, точно после драки. Втиснув тяжелое тело свое в кожаное кресло, он пил зельтерскую воду
с коньяком, размачивал бороду и жаловался на городскую управу, на земство, на губернатора. Он
говорил...
Тонкая, смуглолицая Лидия, в сером костюме, в шапке черных, курчавых волос, рядом
с Мариной казалась не русской больше, чем всегда. В парке щебетали
птицы, ворковал витютень, звучал вдали чей-то мягкий басок, а Лидия
говорила жестяные слова...
Она влетела в комнату
птицей, заставила его принять аспирин, натаскала из своей комнаты закусок, вина, конфет, цветов, красиво убрала стол и, сидя против Самгина, в пестром кимоно, покачивая туго причесанной головой, передергивая плечами,
говорила вполголоса очень бойко,
с неожиданными и забавными интонациями...
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь
с нами и, на беду мою, почти не выходит из дома, так что я недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как
говорит он, привез он
с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная
с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных
птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
— Да, это правда, бабушка, — чистосердечно сказал Райский, — в этом вы правы. Вас связывает
с ними не страх, не цепи, не молот авторитета, а нежность голубиного гнезда… Они обожают вас — так… Но ведь все дело в воспитании: зачем наматывать им старые понятия, воспитывать по-птичьи? Дайте им самим извлечь немного соку из жизни…
Птицу запрут в клетку, и когда она отвыкнет от воли, после отворяй двери настежь — не летит вон! Я это и нашей кузине Беловодовой
говорил: там одна неволя, здесь другая…
«Ничего теперь не боюсь!» — весело
говорил Зеленый и запел вместе
с птицами, которые щебетали и свистали где-то в вышине.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно
с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее море, голубое небо да теплота,
птицы какие-то да рыбы, которых,
говорят, видно на самом дне?» На ропот мой как тут явился и дед.
Стали встречаться села
с большими запасами хлеба, сена, лошади, рогатый скот, домашняя
птица. Дорога все — Лена, чудесная, проторенная частой ездой между Иркутском, селами и приисками. «А что, смирны ли у вас лошади?» — спросишь на станции. «Чего не смирны? словно овцы: видите, запряжены, никто их не держит, а стоят». — «Как же так? а мне надо бы лошадей побойчее», —
говорил я, сбивая их. «Лошадей тебе побойчее?» — «Ну да». — «Да эти-то ведь настоящие черти: их и не удержишь ничем». И оно действительно так.
— Я понимаю именно такую охоту, —
говорила Зося. — Это совсем не то, что убивать
птицу из-под собаки… Охота
с ружьем — бойня. А здесь есть риск, есть опасность.
Говоря это, он прицелился и выстрелил в одну из свиней.
С ревом подпрыгнуло раненное насмерть животное, кинулось было к лесу; но тут же ткнулось мордой в землю и начало барахтаться. Испуганные выстрелом
птицы с криком поднялись на воздух и, в свою очередь, испугали рыбу, которая, как сумасшедшая, взад и вперед начала носиться по протоке.
Учитель
говорил не по-швейцарски, а по-немецки, да и не просто, а по образцам из нарочито известных ораторов и писателей: он помянул и о Вильгельме Телле, и о Карле Смелом (как тут поступила бы австрийско-александринская театральная ценсура — разве назвала бы Вильгельма Смелым, а Карла — Теллем?) и при этом не забыл не столько новое, сколько выразительное сравнение неволи
с позлащенной клеткой, из которой
птица все же рвется...
Ее бог был весь день
с нею, она даже животным
говорила о нем. Мне было ясно, что этому богу легко и покорно подчиняется всё: люди, собаки,
птицы, пчелы и травы; он ко всему на земле был одинаково добр, одинаково близок.
Черная обезьяна в перьях оглушительно орет что-то похожее на слова бабушки, — старуха смеется радостно, дает
птице просяной каши
с пальца и
говорит...
Во-вторых, в охотах, о которых я сейчас
говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных
птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и
с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Зайцы выцветают не вдруг: сначала делаются чалыми, потом побелеет внешняя сторона задних ног, или гачи, и тогда
говорят: заяц в штанах; потом побелеет брюхо, а за ним все прочие части, и только пятном на лбу и полосою по спине держится красноватая, серая шерсть; наконец, заяц весь побелеет, как лунь, как колпик [Лунь — чеглик (самец] белохвостика, довольно большой хищной
птицы низшего разряда: он весь белый и нисколько не похож на свою темно-красноватую пеструю самку, превосходящую его величиной почти вдвое, а колпик — белый аист
с красными ногами и носом; он водится около Астрахани), как первый снег.
Если и поднимешь нечаянно, то редко убьешь, потому что не ожидаешь;
с доброю собакой, напротив, охотник не только знает, что вот тут, около него, скрывается дичь, но знает, какая именно дичь; поиск собаки бывает так выразителен и ясен, что она точно
говорит с охотником; а в ее страстной горячности, когда она добирается до
птицы, и в мертвой стойке над нею — столько картинности и красоты, что все это вместе составляет одно из главных удовольствий ружейной охоты.
Раскрываем первую страницу «Сочинений Островского». Мы в доме купца Пузатова, в комнате, меблированной без вкуса,
с портретами, райскими
птицами, разноцветными драпри и бутылками настойки. Марья Антиповна, девятнадцатилетняя девушка, сестра Пузатова, сидит за пяльцами и поет: «Верный цвет, мрачный цвет». Потом она
говорит сама
с собой...
Перед отъездом Михалевич еще долго беседовал
с Лаврецким, пророчил ему гибель, если он не очнется, умолял его серьезно заняться бытом своих крестьян, ставил себя в пример,
говоря, что он очистился в горниле бед, — и тут же несколько раз назвал себя счастливым человеком, сравнил себя
с птицей небесной,
с лилией долины…
Бывало, Агафья, вся в черном,
с темным платком на голове,
с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц;
говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, — и царей не боялись, Христа исповедовали; как им
птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали.
И опять: я понимаю этот уголь… или не то: чувствую его — так же, как, не слыша, чувствую каждое слово (она
говорит сверху,
с камня) — и чувствую, что все дышат вместе — и всем вместе куда-то лететь, как тогда
птицы над Стеной…
А затем мгновение — прыжок через века,
с + на — . Мне вспомнилась (очевидно, ассоциация по контрасту) — мне вдруг вспомнилась картина в музее: их, тогдашний, двадцатых веков, проспект, оглушительно пестрая, путаная толчея людей, колес, животных, афиш, деревьев, красок,
птиц… И ведь,
говорят, это на самом деле было — это могло быть. Мне показалось это так неправдоподобно, так нелепо, что я не выдержал и расхохотался вдруг.
Такими намеками молодые люди
говорили вследствие присутствия капитана, который и не думал идти к своим
птицам, а преспокойно уселся тут же, в гостиной, развернул книгу и будто бы читал, закуривая по крайней мере шестую трубку. Настенька начала
с досадою отмахивать от себя дым.
— Ишь собачье мясо: добро ему творишь, а он все кусается! —
говорил державший его, почти
с любовью смотря на злую
птицу.
Вскоре я тоже всеми силами стремился как можно чаще видеть хромую девочку,
говорить с нею или молча сидеть рядом, на лавочке у ворот, —
с нею и молчать было приятно. Была она чистенькая, точно
птица пеночка, и прекрасно рассказывала о том, как живут казаки на Дону; там она долго жила у дяди, машиниста маслобойни, потом отец ее, слесарь, переехал в Нижний.
Я видел также, что, хотя новая книга и не по сердцу мужику, он смотрит на нее
с уважением, прикасается к ней осторожно, словно книга способна вылететь
птицей из рук его. Это было очень приятно видеть, потому что и для меня книга — чудо, в ней заключена душа написавшего ее; открыв книгу, и я освобождаю эту душу, и она таинственно
говорит со мною.
Позвольте доложить вам, — начал я, —
с"вьюношами"надо всегда
говорить почтительно, — я вам, милостивый государь, удивляюсь; вы занимаетесь естественными науками — и до сих пор не обратили внимания на тот факт, что все плотоядные и хищные животные, звери,
птицы, все те, кому нужно отправляться на добычу, трудиться над доставлением живой пищи и себе, и своим детям… а вы ведь человека причисляете к разряду подобных животных?"–"
— Ладно, ладно, — пан ему
говорит. — Зато и ты мне услужи: вот пойдешь
с доезжачими на болото, настреляй побольше
птиц, да непременно глухого тетерева достань.
К.
С. Станиславский стал
с ним
говорить, перемешавшиеся лохмотья и шикарные костюмы склонились над столом и смотрели на рисунок Симова, слышались возгласы одобрения, только фигура чайки вызвала сомнение. Нешто это
птица?
Лебедев. Понимаю, понимаю… (Торопливо смотрит на часы.) Я понимаю. (Целует Иванова.) Прощай. Мне еще на освящение школы ехать. (Идет к двери и останавливается.) Умная… Вчера стали мы
с Шурочкой насчет сплетен
говорить. (Смеется.) А она афоризмом выпалила: «Папочка, светляки,
говорит, светят ночью только для того, чтобы их легче могли увидеть и съесть ночные
птицы, а хорошие люди существуют для того, чтобы было что есть клевете и сплетне». Каково? Гений! Жорж Занд!..
Утро на другой день оказалось довольно свежее и сероватое. Бегушев для своей поездки в Петергоф велел себе привести парную коляску: он решил ехать по шоссе, а не по железной дороге, которая ему не менее отелей надоела; в продолжение своей жизни он проехал по ним десятки тысяч верст, и
с тех пор, как они вошли в общее употребление, для него вся прелесть путешествия пропала. «Так
птиц только можно возить, а не людей!» —
говорил он почти каждый раз, входя в узенькое отделение вагона.
Лилии даже засмеялись. Они думали, что маленькая северная девочка шутит над ними. Правда, что
с севера каждую осень прилетали сюда громадные стаи
птиц и тоже рассказывали о зиме, но сами они ее не видали, а
говорили с чужих слов.
— Да, хорошо и каши поесть, — соглашался
с ней Индюк. — Но умная
птица никогда не бросается на пищу. Так я
говорю? Если меня хозяин не будет кормить, я умру
с голода… так? А где же он найдет другого такого индюка?
— Ах вы, озорники… Ведь это совсем не
птица!.. Разве такие
птицы бывают?.. А впрочем, убирайтесь-ка… Мне надо
поговорить с этим чудом. Она только притворяется
птицей…
Сначала мы едем по полю, потом по хвойному лесу, который виден из моего окна. Природа по-прежнему кажется мне прекрасною, хотя бес и шепчет мне, что все эти сосны и ели,
птицы и белые облака на небе через три или четыре месяца, когда я умру, не заметят моего отсутствия. Кате нравится править лошадью и приятно, что погода хороша и что я сижу рядом
с нею. Она в духе и не
говорит резкостей.
«Я,
говорит, очень радуюсь; сегодня все по белым
птицам прохаживался; а господь бог мне пуке́т подарил, а в пуке́те Андрюша
с ножичком.
Я хотел, чтобы моя жена имела тон в обществе, то есть голос звонкий, заглушающий всех так, чтобы из-за нее никто не
говорил; имела бы столько рассудка, чтобы могла
говорить беспрестанно, хоть целый день (по сему масштабу —
говаривал домине Галушкинский — можно измерять количество разума в человеке: глупый человек не может-де много
говорить); имела бы вкус во всем, как в варенье, так и в солении, и знала бы тонкость в обращении
с кормленою
птицею; была бы тщательно воспитана, и потому была бы величественна как в объеме, так и в округлостях корпорации.
Флор Федулыч. Нет, один-с, она
с отцом. Я, Салай Салтаныч, вольная
птица, как и вы-с, то есть, как ты. Кто же вам «вы»
говорит!
Да вот что: уж очень ты разговорилась, а
птица ты еще не велика, и не пристало мне
с тобой много разговорных слов
говорить.
Сначала о поступке Топтыгина
говорили с негодованием (за родную трущобу стыдно); потом стали дразниться; сначала дразнили окольные, потом начали вторить и дальние; сначала
птицы, потом лягушки, комары, мухи. Все болото, весь лес.
— Не чижу, а вообще всякой
птице, —
говорил настойчиво Иосаф. — У меня, слава богу!.. Я запасся теперь этим добром! — прибавлял он
с удовольствием и вытаскивал из кармана целую пригоршню овсяной крупы, которую они
с Мучениковым сейчас же разделяли и тут же ее съедали.
Боровцов. И опять же ваша пешая служба супротив морской много легче. Вы то возьмите: другой раз пошлют
с кораблем-то отыскивать, где конец свету; ну и плывут. Видят моря такие, совсем неведомые, морские чудища круг корабля подымаются, дорогу загораживают, вопят разными голосами;
птица Сирен поет; и нет такой души на корабле,
говорят, которая бы не ужасалась от страха, в онемение даже приходят. Вот это — служба.
— А весна в этом году поздняя, — сказал Матвей, прислушиваясь. — Оно и лучше, я не люблю весны. Весной грязно очень, Сергей Никанорыч. В книжках пишут: весна,
птицы поют, солнце заходит, а что тут приятного?
Птица и есть
птица и больше ничего. Я люблю хорошее общество, чтоб людей послушать, об леригии
поговорить или хором спеть что-нибудь приятное, а эти там соловьи да цветочки — бог
с ними!
Фленушка одна
говорит. Тарантит, ровно сойка [Сойка — лесная
птица, Corvus glandarius.], бьет языком, ровно шерстобит струной. Василий Борисыч
с Парашей помалкивают. А ночь темней и темней надвигается, а в воздухе свежей и свежей.
Ну, что, господа! Чуть я ей в ноги не чибурахнулся тут! Опять прослезились, опять лобызания пошли! Шуточки начались! Федосей Николаич тоже для первого апреля штучку изволили выдумать!
Говорит, дескать, жар-птица прилетела
с бриллиантовым клювом, а в клюве-то письмо принесла! Тоже надуть хотел, — смех-то пошел какой! умиление-то было какое! тьфу! даже срамно рассказывать!
Охотник поставил у озера сети и накрыл много
птиц.
Птицы были большие, подняли сеть и улетели
с ней. Охотник побежал за
птицами. Мужик увидал, что охотник бежит, и
говорит: «И куда бежишь? Разве пешком можно догнать
птицу?» Охотник сказал: «Кабы одна была
птица, я бы не догнал, а теперь догоню».
Надо заниматься серьезными, стоящими внимания и забот людей вопросами, а не мечтами о таком устройстве мира, в котором люди подставляли бы другую щеку, когда их бьют по одной, отдавали бы кафтан, когда
с них снимают рубаху, и жили бы, как
птицы небесные, — всё это пустая болтовня», —
говорят люди, не замечая того, что корень всех каких бы то ни было вопросов именно в том самом, чтò они называют пустой болтовней.
Он
говорил, что некоторые деревья
с наплывами обладают способностью поглощать зверей и
птиц, если только они сядут на них или просто как-нибудь случайно коснутся боком, лапой или крылом.
Катя, бледная, суровая, стояла возле и не понимала, что
с дядей, отчего у бабушки такое страдание на лице, отчего она
говорит такие трогательные, печальные слова. А он уже не мог выговорить ни слова, ничего не понимал, и представлялось ему, что он, уже простой, обыкновенный человек, идет по полю быстро, весело, постукивая палочкой, а над ним широкое небо, залитое солнцем, и он свободен теперь, как
птица, может идти, куда угодно!