Неточные совпадения
— Благородный молодой человек! — сказал он, с слезами на глазах. — Я все слышал. Экой мерзавец! неблагодарный!.. Принимай их после этого в порядочный дом!
Слава Богу, у меня нет дочерей! Но вас наградит та, для которой вы рискуете жизнью. Будьте уверены в моей скромности до поры до времени, — продолжал он. — Я сам был молод и служил в
военной службе: знаю, что в эти дела не должно вмешиваться. Прощайте.
Случись же под такую минуту, как будто нарочно в подтверждение его мнения о
военных, что сын его проигрался в карты; он
послал ему от души свое отцовское проклятие и никогда уже не интересовался знать, существует ли он на свете или нет.
—
Слава богу, — отвечал половой, кланяясь. — Вчера приехал поручик какой-то
военный, занял шестнадцатый номер.
В
военное время человек этот наделал бы чудес: его бы
послать куда-нибудь пробраться сквозь непроходимые, опасные места, украсть перед носом у самого неприятеля пушку, — это его бы дело.
И на сем-то странном
военном совете решено было
идти к Оренбургу: движение дерзкое, и которое чуть было не увенчалось бедственным успехом!
— Напоминает мне ваше теперешнее ложе, государи мои, — начал он, — мою
военную, бивуачную жизнь, перевязочные пункты, тоже где-нибудь этак возле стога, и то еще
слава богу. — Он вздохнул. — Много, много испытал я на своем веку. Вот, например, если позволите, я вам расскажу любопытный эпизод чумы в Бессарабии.
Заходило солнце, снег на памятнике царя сверкал рубинами, быстро
шли гимназистки и гимназисты с коньками в руках; проехали сани, запряженные парой серых лошадей; лошади были покрыты голубой сеткой, в санях сидел большой
военный человек, два полицейских скакали за ним, черные кони блестели, точно начищенные ваксой.
Через час Самгин шагал рядом с ним по панели, а среди улицы за гробом
шла Алина под руку с Макаровым; за ними — усатый человек, похожий на
военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой в руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
За окном ослепительно сверкали миллионы снежных искр, где-то близко ухала и гремела музыка
военного оркестра, туда
шли и ехали обыватели, бежали мальчишки, обгоняя друг друга, и все это было чуждо, ненужно, не нужна была и Дуняша.
— «Война тянется, мы все пятимся и к чему придем — это непонятно. Однако поговаривают, что солдаты сами должны кончить войну. В пленных есть такие, что говорят по-русски. Один фабричный работал в Питере четыре года, он прямо доказывал, что другого средства кончить войну не имеется, ежели эту кончат, все едино другую начнут. Воевать выгодно,
военным чины
идут, штатские деньги наживают. И надо все власти обезоружить, чтобы утверждать жизнь всем народом согласно и своею собственной рукой».
— Сначала я
пойду в
военную службу, в гвардию, а потом в статскую, в прокуроры… в губернаторы… — отвечал Райский.
— Как не готовили? Учили верхом ездить для
военной службы, дали хороший почерк для гражданской. А в университете: и права, и греческую, и латинскую мудрость, и государственные науки, чего не было? А все прахом
пошло. Ну-с, продолжайте, что же я такое?
Его определил, сначала в
военную, потом в статскую службу, опекун, он же и двоюродный дядя, затем прежде всего, чтоб сбыть всякую ответственность и упрек за небрежность в этом отношении, потом затем, зачем все
посылают молодых людей в Петербург: чтоб не сидели праздно дома, «не баловались, не били баклуш» и т. п., — это цель отрицательная.
— Тебе шестнадцатый год, — продолжал опекун, — пора о деле подумать, а ты до сих пор, как я вижу, еще не подумал, по какой части
пойдешь в университете и в службе. По
военной трудно: у тебя небольшое состояние, а служить ты по своей фамилии должен в гвардии.
— Меня, — кротко и скромно отвечал Беттельгейм (но под этой скромностью таилось, кажется, не смирение). — Потом, — продолжал он, — уж постоянно стали заходить сюда корабли христианских наций, и именно от английского правительства разрешено раз в год
посылать одно
военное судно, с китайской станции, на Лю-чу наблюдать, как поступают с нами, и вот жители кланяются теперь в пояс. Они невежественны, грязны, грубы…
В 1849 году в первый раз
военный транспорт «Байкал» решил не решенную Лаперузом задачу. Он
послал шлюпки, которые из Охотского моря прошли в Амурский лиман, и таким образом оказалось, что Сахалин не соединен с материком, как прежде думали.
Не дети ли, когда думали, что им довольно только не хотеть, так их и не тронут, не
пойдут к ним даже и тогда, если они претерпевших кораблекрушение и брошенных на их берега иностранцев будут сажать в плен, купеческие суда гонять прочь, а
военные учтиво просить уйти и не приходить?
Ну, помещением мы похвалиться не могли, — разумеется, дело
военное, — и то еще
слава Богу!
Появление
военного отряда, видимо, их сильно смущало, а наличие вьючных коней указывало, что отряд этот
идет издалека и далеко.
Вы говорите, что он имеет способности, да разве в
военную службу
идут одни дураки?
Исправник донес Тюфяеву. Тюфяев
послал военную экзекуцию под начальством вятского полицмейстера. Тот приехал, схватил несколько человек, пересек их, усмирил волость, взял деньги, предал виновных уголовному суду и неделю говорил хриплым языком от крику. Несколько человек были наказаны плетьми и сосланы на поселенье.
В двенадцать приходил
военный губернатор; не обращая никакого внимания на советников, он
шел прямо в угол и там ставил свою саблю, потом, посмотревши в окно и поправив волосы, он подходил к своим креслам и кланялся присутствующим.
Военный суд приговорил его прогнать сквозь строй; приговор
послали к государю на утверждение.
Жизнь
шла однообразно, тихо,
военная аккуратность придавала ей какую-то механическую правильность вроде цезуры в стихах.
Чиновник повторил это во второй и в третьей. Но в четвертой голова ему сказал наотрез, что он картофель сажать не будет ни денег ему не даст. «Ты, — говорил он ему, — освободил таких-то и таких-то; ясное дело, что и нас должен освободить». Чиновник хотел дело кончить угрозами и розгами, но мужики схватились за колья, полицейскую команду прогнали;
военный губернатор
послал казаков. Соседние волости вступились за своих.
Когда он приехал в губернский город, все предводители были уже налицо. Губернатор (из
военных) принял их сдержанно, но учтиво; изложил непременныенамерения правительства и изъявил надежду и даже уверенность, что господа предводители поспешат
пойти навстречу этим намерениям. Случай для этого представлялся отличный: через месяц должно состояться губернское собрание, на котором и предоставлено будет господам дворянам высказать одушевляющие их чувства.
Идем все в «помещение для надзирателей» — старое серое здание барачного типа.
Военный фельдшер, стоящий у входа, просит умоляющим голосом, точно милостыни...
Николай вообще покровитель торгового и
военного дела, а «мценский Никола» в особенности, и ему-то туляки и
пошли поклониться.
Военное горное начальство в этом случае рассуждало так, что порядок наказания прежде всего, а работа
пойдет сама собой.
Его сердитое лицо с черноватою бородкой и черными, как угли, глазами производило неприятное впечатление; подстриженные в скобку волосы и раскольничьего покроя кафтан говорили о его происхождении — это был закоснелый кержак, отрубивший себе палец на правой руке, чтобы не
идти под красную шапку. […чтобы не
идти под красную шапку — то есть чтобы избавиться от
военной службы.]
…Победы наши, кажется, не так славны, как об этом пишут. [Речь
идет о
военных действиях в Молдавии и Валахии.] Об этом будем говорить при свидании.
— Нечего, нечего разглядывать, — сурово приказал Симеон, — идите-ка, панычи, вон отсюда! Не место вам здесь: придет полиция, позовет вас в свидетели, — тогда вас из
военной гимназии — киш, к чертовой матери! Идите-ка подобру-поздорову!
— Да
иду, я только поприфрантился немного! — отвечал генерал, охорашиваясь перед зеркалом: он в самом деле был в новом с иголочки вицмундире и новых эполетах. За границей Евгений Петрович все время принужден был носить ненавистное ему статское платье и теперь был почти в детском восторге, что снова облекся в
военную форму.
— Venez donc! [
Идите же! (франц.).] — повторяла Фатеева еще настоятельнее и через несколько мгновений она вошла в сопровождении довольно молодцоватого, но лет уже за сорок мужчины, — с лицом, видно, некогда красивым, но теперь истощенным, в щеголеватом штатском платье и с
военным крестиком в петличке. Он, кажется, старался улыбаться своему положению.
— Ты, однако, прежде хотел поступить на математический с тем, чтобы
идти в
военную службу, — продолжала Мари с участием.
— Да, сударь, всякому люду к нам теперь ходит множество. Ко мне — отцы, народ деловой, а к Марье Потапьевне — сынки наведываются. Да ведь и то сказать: с молодыми-то молодой поваднее, нечем со стариками. Смеху у них там… ну, а иной и глаза таращит — бабенке-то и лестно, будто как по ней калегвардское сердце сохнет! Народ
военный, свежий, саблями побрякивает — а время-то, между тем,
идет да
идет. Бывают и штатские, да всё такие же румяные да пшеничные — заодно я их всех «калегвардами» прозвал.
От такой неожиданности Прозоров сначала опешил, а потом решился
идти напролом, то есть взять магистра с бою, по рецепту Тамерлана, который учился своим
военным успехам у «мравия», сорок раз втаскивавшего зерно в гору и сорок раз свалившегося с ним, но все-таки втащившего его в сорок первый.
Солдат не
идет уже на
военную службу, как на веселое и хищное ремесло, Нет, его влекут на аркане за шею, а он упирается, проклинает и плачет.
«Каким образом может существовать сословие, — спрашивал сам себя Ромашов, — которое в мирное время, не принося ни одной крошечки пользы, поедает чужой хлеб и чужое мясо, одевается в чужие одежды, живет в чужих домах, а в
военное время —
идет бессмысленно убивать и калечить таких же людей, как они сами?»
Он когда-то служил в
военной службе, но вскоре нашел, что тут только одно расстройство здоровья, вставать надо рано, потом часов пять ходить, а куда
идешь — неизвестно, и потому решился приютиться по гражданской части, где, по крайности, хоть выспаться вволю дают.
— Спасибо Сашке Топоркову! спасибо! — говорил он, очевидно забывая, что тот же Топорков обольстил его насчет сахара. — «Ступай, говорит, в Крутогорск, там, братец, есть винцо тенериф — это, брат, винцо!» Ну, я, знаете, человек
военный, долго не думаю: кушак да шапку или, как сказал мудрец, omnia me cum me… [Все свое ношу с собою (от искаженного лат. omnia mea mecum porto).] зарапортовался! ну, да все равно!
слава богу, теперь уж недалечко и до места.
Ко всякому делу были приставлены особые люди, но конюшенная часть была еще в особом внимании и все равно как в
военной службе от солдата в прежние времена кантонист происходил, чтобы сражаться, так и у нас от кучера
шел кучеренок, чтобы ездить, от конюха — конюшонок, чтобы за лошадьми ходить, а от кормового мужика — кормовик, чтобы с гумна на ворки корм возить.
— Да, сударь капитан, в монастыре были, — отвечал тот. — Яков Васильич благодарственный молебен ходил служить угоднику. Его сочинение напечатано с большим успехом, и мы сегодня как бы вроде того: победу торжествуем! Как бы этак по-вашему, по-военному, крепость взяли: у вас
слава — и у нас
слава!
И зачем я
пошел в
военную службу, — вместе с тем думал он — и еще перешел в пехоту, чтобы участвовать в кампании; не лучше ли было мне оставаться в уланском полку в городе Т., проводить время с моим другом Наташей….. а теперь вот что!» И он начал считать: раз, два, три, четыре, загадывая, что ежели разорвет в чет, то он будет жив, — в нечет, то будет убит.
И не отставая от него,
шел твердой, подрагивающей походкой высокий
военный.
Рядом с ним
шел высокий
военный в шинели и фуражке, фигура которого показалась мне знакомой.
Зато
военных я люблю,
Они такие, право, хваты,
Что даже бабушка моя
Пошла охотно бы в солдаты.
— Здравствуй, здравствуй, милый Алешенька, — говорила она, целуясь с братом. —
Иди скорее к нам в столовую. Я тебя познакомлю с очень интересным человеком. Позвольте вам представить, Диодор Иванович, моего брата. Он только что окончил кадетский корпус и через месяц станет юнкером Александровского
военного училища. А это, Алеша, наш знаменитый русский поэт Диодор Иванович Миртов. Его прелестные стихи часто появляются во всех прогрессивных журналах и газетах. Такое наслаждение читать их!
Не хочешь? — не нужно —
иди в чиновники или в писаря. Пусть те, у кого кишка слаба и нервы чувствительны, уходят к черту — останется крепкая
военная среда».
— Эт-то что за безобразие? — завопил Артабалевский пронзительно. — Это у вас называется топографией? Это, по-вашему,
военная служба? Так ли подобает вести себя юнкеру Третьего Александровского училища? Тьфу! Валяться с девками (он понюхал воздух), пить водку! Какая грязь!
Идите же немедленно явитесь вашему ротному командиру и доложите ему, что за самовольную отлучку и все прочее я подвергаю вас пяти суткам ареста, а за пьянство лишаю вас отпусков вплоть до самого дня производства в офицеры. Марш!