Неточные совпадения
Место тяги было недалеко над речкой
в мелком осиннике. Подъехав к лесу, Левин слез и провел Облонского на угол мшистой и топкой полянки, уже освободившейся от снега. Сам он
вернулся на другой край к двойняшке-березе и, прислонив ружье к развилине сухого нижнего сучка, снял кафтан, перепоясался и попробовал свободы движений рук.
— Ах, оставьте, оставьте меня! — сказала она и,
вернувшись в спальню, села опять на то же
место, где она говорила с мужем, сжав исхудавшие руки с кольцами, спускавшимися с костлявых пальцев, и принялась перебирать
в воспоминании весь бывший разговор.
Вернувшись домой, Алексей Александрович прошел к себе
в кабинет, как он это делал обыкновенно, и сел
в кресло, развернув на заложенном разрезным ножом
месте книгу о папизме, и читал до часу, как обыкновенно делал; только изредка он потирал себе высокий лоб и встряхивал голову, как бы отгоняя что-то.
Все более или менее обманулись
в мечтах. Кто хотел воевать, истреблять род людской, не успел
вернуться в деревню, как развел кучу подобных себе и осовел на
месте, погрузясь
в толки о долгах
в опекунский совет,
в карты,
в обеды.
— Поляк он, ее офицер этот, — заговорил он опять, сдерживаясь, — да и не офицер он вовсе теперь, он
в таможне чиновником
в Сибири служил где-то там на китайской границе, должно быть, какой полячоночек мозглявенький.
Место, говорят, потерял. Прослышал теперь, что у Грушеньки капитал завелся, вот и
вернулся —
в том и все чудеса.
В 1910 году, зимой, я
вернулся в Хабаровск и тотчас поехал на станцию Корфовскую, чтобы навестить дорогую могилку. Я не узнал
места — все изменилось: около станции возник целый поселок,
в пригорьях Хехцира открыли ломки гранита, начались порубки леса, заготовка шпал. Мы с А.И. Дзюлем несколько раз принимались искать могилу Дерсу, но напрасно. Приметные кедры исчезли, появились новые дороги, насыпи, выемки, бугры, рытвины и ямы…
В течение обратного путешествия домой (оно продолжалось с неделю) сомнения
в нем возбуждались редко: они стали сильней и явственней, как только он
вернулся в свое Бессоново, как только очутился
в том
месте, где жил прежний, несомненный Малек-Адель…
Пока Ермолай ходил за «простым» человеком, мне пришло
в голову: не лучше ли мне самому съездить
в Тулу? Во-первых, я, наученный опытом, плохо надеялся на Ермолая; я послал его однажды
в город за покупками, он обещался исполнить все мои поручения
в течение одного дня — и пропадал целую неделю, пропил все деньги и
вернулся пеший, — а поехал на беговых дрожках. Во-вторых, у меня был
в Туле барышник знакомый; я мог купить у него лошадь на
место охромевшего коренника.
Через час я
вернулся к своим. Марченко уже согрел чай и ожидал моего возвращения. Утолив жажду, мы сели
в лодку и поплыли дальше. Желая пополнить свой дневник, я спросил Дерсу, следы каких животных он видел
в долине Лефу с тех пор, как мы вышли из гор и начались болота. Он отвечал, что
в этих
местах держатся козули, енотовидные собаки, барсуки, волки, лисицы, зайцы, хорьки, выдры, водяные крысы, мыши и землеройки.
Утром мне доложили, что Дерсу куда-то исчез. Вещи его и ружье остались на
месте. Это означало, что он
вернется.
В ожидании его я пошел побродить по поляне и незаметно подошел к реке. На берегу ее около большого камня я застал гольда. Он неподвижно сидел на земле и смотрел
в воду. Я окликнул его. Он повернул ко мне свое лицо. Видно было, что он провел бессонную ночь.
Утром 8 августа мы оставили Фудзин — это ужасное
место. От фанзы Иолайза мы
вернулись сначала к горам Сяень-Лаза, а оттуда пошли прямо на север по небольшой речке Поугоу, что
в переводе на русский язык значит «козья долина». Проводить нас немного вызвался 1 пожилой таз. Он все время шел с Дерсу и что-то рассказывал ему вполголоса. Впоследствии я узнал, что они были старые знакомые и таз собирался тайно переселиться с Фудзина куда-нибудь на побережье моря.
В тот же день
вернулся я с уложенным чемоданом
в город Л. и поплыл
в Кёльн. Помню, пароход уже отчаливал, и я мысленно прощался с этими улицами, со всеми этими
местами, которые я уже никогда не должен был позабыть, — я увидел Ганхен. Она сидела возле берега на скамье. Лицо ее было бледно, но не грустно; молодой красивый парень стоял с ней рядом и, смеясь, рассказывал ей что-то; а на другой стороне Рейна маленькая моя мадонна все так же печально выглядывала из темной зелени старого ясеня.
Перед ним двигалось привидение
в белом и исчезло
в вестибюле, где стало подниматься по лестнице во второй этаж. Крейцберг пустил вслед ему пулю, выстрел погасил свечку, — пришлось
вернуться. На другой день наверху,
в ободранных залах, он обнаружил кучу соломы и рогож —
место ночлега десятков людей.
Я
вернулся на прежнее
место, глядел на воду, искал глазами лебедей, но и они уже затерялись где-то
в тени, как мои мысли…
При мне один чиновник со свитой поехал за 15–20 верст осматривать новое
место и
вернулся домой
в тот же день, успевши
в два-три часа подробно осмотреть
место и одобрить его; он говорил, что прогулка вышла очень милая.
На следующий день, сидя на том же
месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении.
В этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла эта девочка с таким приятным, спокойным голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни один из них не говорил так приятно. Ему стало жаль, что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не
вернется.
Рожков и Ноздрин молчали. Не давая им опомниться, я быстро пошел назад по лыжнице. Оба они сняли лямки с плеч и пошли следом за мной. Отойдя немного, я дождался их и объяснил, почему необходимо
вернуться назад. До Вознесенского нам сегодня не дойти, дров
в этих
местах нет и, значит, остается один выход — итти назад к лесу.
Она знала, чем пахла бы эта слава, если бы она
вернулась в родные
места.
Она прибавила свет,
вернулась на свое
место и села
в своей любимой позе — по-турецки. Оба молчали. Слышно было, как далеко, за несколько комнат, тренькало разбитое фортепиано, несся чей-то вибрирующий смех, а с другой стороны — песенка и быстрый веселый разговор. Слов не было слышно. Извозчик громыхал где-то по отдаленной улице…
Солдат понял, что тут что-то неладно. Незачем было Ивану Миронову ходить рано утром по казенному лесу. Солдат
вернулся и стал шарить по лесу. Около оврага он услыхал лошадиное фырканье и пошел потихоньку, к тому
месту, откуда слышал.
В овраге было притоптано, и был лошадиный помет.
Измучился просто я их прятавши, и по сеновалам, и по погребам, и по застрехам, и по другим таким неподобным
местам для хранения, а чуть отойду, сейчас все кажется, что кто-нибудь видел, как я их хоронил, и непременно их отыщет, и я опять
вернусь, и опять их достану, и ношу их с собою, а сам опять думаю: «Нет, уже баста, видно мне не судьба
в этот раз свое усердие исполнить».
Несколько рыбачьих баркасов заблудилось
в море, а два и совсем не
вернулись: только спустя неделю повыбрасывало трупы рыбаков
в разных
местах берега.
Я
вернулся в Москву из поездки по холерным
местам и сдал
в «Русские ведомости» «Письмо с Дона», фельетона на три, которое произвело впечатление на
В.М. Соболевского и М.А. Саблина, прочитавших его при мне. Но еще более сильное впечатление произвели на меня после прочтения моего описания слова Василия Михайловича...
Друзья замерли на
месте. Я вскоре
вернулся, и мы вышли на улицу. Ливень лил стеной. Мы брели по тротуарам по колено
в воде, а с середины улиц неслись бурные потоки.
«Ну, заварили вы кашу! Сейчас один из моих агентов
вернулся. Рабочие никак не успокоятся, а фабрикантам
в копеечку влетит. Приехал сам прокурор судебной палаты на
место. Лично ведет строжайшее следствие. За укрывательство кое-кто из властей арестован; потребовал перестройки казарм и улучшения быта рабочих, сам говорил с рабочими, это только и успокоило их. Дело будет разбираться во Владимирском суде».
В.М. Дорошевич разыскал на Сахалине невинно осужденного Тальму, поверил его рассказу и,
вернувшись в Москву, первым делом поведал это мне и попросил съездить
в Пензу, на
место происшествия, и, когда я собрал ему сведения, подтверждающие невиновность Тальмы, он
в Петербурге, через печать устроил пересмотр дела.
Теперь, подняв голову, раздув огненные ноздри и держа черный хвост на отлете, он сперва легкою поступью, едва касаясь земли, двинулся навстречу коню Морозова; но когда князь, не съезжаясь с противником, натянул гремучие поводья, аргамак прыгнул
в сторону и перескочил бы через цепь, если бы седок ловким поворотом не заставил его
вернуться на прежнее
место.
Тогда
в толпе поднялся настоящий шабаш. Одни звали новоприбывших к дереву, где недавно висел самоубийца, другие хотели остаться на заранее назначенном
месте. Знамя опять колыхнулось, платформа поплыла за толпой, но скоро
вернулась назад, отраженная плотно сомкнувшимся у дерева отрядом полиции.
Матвей попробовал
вернуться. Он еще не понимал хорошенько, что такое с ним случилось, но сердце у него застучало
в груди, а потом начало как будто падать. Улица, на которой он стоял, была точь-в-точь такая, как и та, где был дом старой барыни. Только занавески
в окнах были опущены на правой стороне, а тени от домов тянулись на левой. Он прошел квартал, постоял у другого угла, оглянулся,
вернулся опять и начал тихо удаляться, все оглядываясь, точно его тянуло к
месту или на ногах у него были пудовые гири.
— Sa Majeste vient de rentrer, [Его величество только что
вернулись (франц.).] — очевидно с удовольствием слушая звук своего голоса, сказал флигель-адъютант и, мягко ступая, так плавно, что полный стакан воды, поставленный ему на голову, не пролился бы, подошел к беззвучно отворявшейся двери и, всем существом своим выказывая почтение к тому
месту,
в которое он вступал, исчез за дверью.
Во вторник Передонов постарался пораньше
вернуться из гимназии. Случай ему помог: последний урок его был
в классе, дверь которого выходила
в коридор близ того
места, где висели часы и бодрствовал трезвонящий
в положенные сроки сторож, бравый запасный унтер-офицер. Передонов послал сторожа
в учительскую за классным журналом, а сам переставил часы на четверть часа вперед, — никто этого не заметил.
Из-за бугра увидал он шагах
в двухстах шапки и ружья. Вдруг показался дымок оттуда, свистнула еще пулька. Абреки сидели под горой
в болоте. Оленина поразило
место,
в котором они сидели.
Место было такое же, как и вся степь, но тем, что абреки сидели
в этом
месте, оно как будто вдруг отделилось от всего остального и ознаменовалось чем-то. Оно ему показалось даже именно тем самым
местом,
в котором должны были сидеть абреки. Лукашка
вернулся к лошади, и Оленин пошел за ним.
Было на
месте настоящего города тогда поселеньице, где жили новгородцы, которое, может быть, и названия не имело. И
вернулся непроходимыми лесами оттуда
в Новгород какой-нибудь поселенец и рассказывает, как туда добраться.
— Ну заварили вы кашу. Сейчас один из моих агентов
вернулся… Рабочие никак не успокоятся, а фабрикантам
в копеечку влетит… приехал сам прокурор судебной палаты на
место… Сам ведет строжайшее следствие… За укрывательство кое-кто из властей арестован, потребовал перестройки казармы и улучшения быта рабочих, сам говорил с рабочими, и это только успокоило их. Дело будет разбираться во Владимирском суде.
— Он, изволишь видеть, — отвечал служитель, — приехал месяца четыре назад из Москвы; да не поладил, что ль, с панам Тишкевичем, который на ту пору был
в наших
местах с своим региментом; только говорят, будто б ему сказано, что если он назад
вернется в Москву, то его тотчас повесят; вот он и приютился к господину нашему, Степану Кондратьичу Опалеву. Вишь, рожа-то у него какая дурацкая!.. Пошел к боярину
в шуты, да такой задорный, что не приведи господи!
Когда приятели
вернулись в свой город, был уже ноябрь и на улицах лежал глубокий снег.
Место Андрея Ефимыча занимал доктор Хоботов; он жил еще на старой квартире
в ожидании, когда Андрей Ефимыч приедет и очистит больничную квартиру. Некрасивая женщина, которую он называл своей кухаркой, уже жила
в одном из флигелей.
Проминание Глеба заключалось
в том, что он проводил часа три-четыре
в воде по пояс, прогуливаясь с неводом по мелководным
местам Оки, дно которой было ему так же хорошо известно, как его собственная ладонь. Раз, однако ж, после такого «проминанья» он
вернулся домой задолго перед закатом солнца: никогда прежде с ним этого не случалось.
Молодому парню достаточно было одного получаса, чтобы сбегать
в Сосновку и снова
вернуться к старику. Он застал его уже сидящего на прежнем
месте; старик казался теперь спокойнее. Увидев Яшу, он поднялся на ноги и поспешно, однако ж, пошел к нему навстречу.
Он направился к ручью. Почти против того
места, где ручей впадал
в реку, из воды выглядывала верхушка огромной плетеной корзины, куда Глеб прятал живую рыбу. Пока выбирал он из этого самодельного садка рыбу, приемыш успел
вернуться с ведром.
— Ты у меня нынче ни с
места! Петр, Василий и снохи, может статься, не
вернутся: заночуют
в Сосновке, у жениной родни; останется одна наша старуха: надо кому-нибудь и дома быть; ты останешься! Слышишь, ни с
места! За вершами съездишь, когда я и Ванюшка
вернемся с озера.
Осмотрев затем
место и убедившись, что не предстояло уже никакой опасности, Петр спокойно, как ни
в чем не бывало,
вернулся на двор.
Скоро
вернулся Степка с бреднем. Дымов и Кирюха от долгого пребывания
в воде стали лиловыми и охрипли, но за рыбную ловлю принялись с охотой. Сначала они пошли по глубокому
месту, вдоль камыша; тут Дымову было по шею, а малорослому Кирюхе с головой; последний захлебывался и пускал пузыри, а Дымов, натыкаясь на колючие корни, падал и путался
в бредне, оба барахтались и шумели, и из их рыбной ловли выходила одна шалость.
— Поехала
в Демидово к матери! — сказал он, краснея и перекладывая на другое
место ружье. — Завтра
вернется… Сказала, что к обеду назад будет.
— Когда я
вернулся в деревню, было ясно, что мне нет
места в ней: все меня боялись.
Итак, прошу вас — или изменить ваше поведение и
вернуться к обязанностям, приличным вашему званию, или же, во избежание соблазна, переселиться
в другое
место, где вас не знают и где вы можете заниматься, чем вам угодно.
Но
в эту минуту
в прихожей раздался звонок, и уже пожилой, плешивый, наполовину седой адвокат вздрогнул так сильно, что Саше стало жалко его и неловко. И хотя был приемный час и по голосу прислуги слышно было, что это пришел клиент, Ш. на цыпочках подкрался к двери и долго прислушивался; потом, неискусно притворяясь, что ему понадобилась книга, постоял у книжного богатого шкапа и медленно
вернулся на свое
место. И пальцы у него дрожали сильнее.
Мы вышли из гавани на крепком ветре, с хорошей килевой качкой, и, как повернули за мыс, у руля стал Эстамп, а я и Дюрок очутились
в каюте, и я воззрился на этого человека, только теперь ясно представив, как чувствует себя дядя Гро, если он
вернулся с братом из трактира. Что он подумает обо мне, я не смел даже представить, так как его мозг, верно, полон был кулаков и ножей, но я отчетливо видел, как он говорит брату: «То ли это
место или нет? Не пойму».
Едва он скрылся, как из этих же ворот выбежала босоногая девушка с завязанной платком щекой и спешно направилась
в нашу сторону. Ее хитрое лицо отражало разочарование, но, добежав до угла и увидев нас, она застыла на
месте, раскрыв рот, потом метнула искоса взглядом, прошла лениво вперед и тотчас
вернулась.
Было начало второго, когда я
вернулся к себе. На столе
в кабинете
в пятне света от лампы мирно лежал раскрытый на странице «Опасности поворота» Додерляйн. С час еще, глотая простывший чай, я сидел над ним, перелистывая страницы. И тут произошла интересная вещь: все прежние темные
места сделались совершенно понятными, словно налились светом, и здесь, при свете лампы, ночью,
в глуши, я понял, что значит настоящее знание.
Когда их работа кончена и мокрая сеть вновь лежит на носовой площадке баркаса, я вижу, что все дно застлано живой, еще шевелящейся рыбой. Но нам нужно торопиться. Мы делаем еще круг, еще и еще, хотя благоразумие давно уже велит нам
вернуться в город. Наконец мы подходим к берегу
в самом глухом
месте. Яни приносит корзину, и с вкусным чмоканьем летят
в нее охапки большой мясистой рыбы, от которой так свежо и возбуждающе пахнет.