Неточные совпадения
После Ходынки и случая у манежа Самгин особенно избегал скопления людей, даже
публика в фойе театров была неприятна ему; он инстинктивно держался ближе к дверям, а на улицах, видя толпу зрителей вокруг какого-то несчастия или скандала, брезгливо обходил людей
стороной.
С левой
стороны, против конторки, был
в глубине столик секретаря, а ближе к
публике — точеная дубовая решетка и за нею еще не занятая скамья подсудимых.
Когда
публика начала поздравлять Виктора Васильича и Веревкина, Привалов отвел последнего
в сторону и сказал...
Здесь речь Ипполита Кирилловича была прервана рукоплесканиями. Либерализм изображения русской тройки понравился. Правда, сорвалось лишь два-три клака, так что председатель не нашел даже нужным обратиться к
публике с угрозою «очистить залу» и лишь строго поглядел
в сторону клакеров. Но Ипполит Кириллович был ободрен: никогда-то ему до сих пор не аплодировали! Человека столько лет не хотели слушать, и вдруг возможность на всю Россию высказаться!
Я понимаю, как сильно компрометируется Лопухов
в глазах просвещенной
публики сочувствием Марьи Алексевны к его образу мыслей. Но я не хочу давать потачки никому и не прячу этого обстоятельства, столь вредного для репутации Лопухова, хоть и доказал, что мог утаить такую дурную
сторону отношений Лопухова
в семействе Розальских; я делаю даже больше: я сам принимаюсь объяснять, что он именно заслуживал благосклонность Марьи Алексевны.
Я много лет часами ходил по площади, заходил к Бакастову и
в другие трактиры, где с утра воры и бродяги дуются на бильярде или
в азартную биксу или фортунку, знакомился с этим людом и изучал разные
стороны его быта. Чаще всего я заходил
в самый тихий трактир, низок Григорьева, посещавшийся более скромной Сухаревской
публикой: тут игры не было, значит, и воры не заходили.
Взбегая на коврик, он на ходу приложил руки к губам, а потом широким театральным движением размахнул их
в стороны, как бы посылая
публике два стремительных поцелуя.
Правда корчится от боли.
Публика приходит
в неистовство. Слышится со всех
сторон: Любо! Нажимай, свинья, нажимай! Гложи ее! чавкай! Ишь ведь, распостылая, еще разговаривать вздумала!
И вижу я, что моя
публика смутилась, а Савва Морозов даже бутылку шампанского отставил
в другую
сторону, хотя у меня фужер был пустой. Только один Бугров поддержал меня...
По окончании обряда, сестры, весь поезд с обеих
сторон и также лучшая уфимская
публика сопровождали молодых
в дом к Николаю Федорычу.
Хлопотавшие с отправкой добровольцев члены Славянского общества усаживали свою беспокойную
публику в вагоны. Из залы
публика хлынула на платформу. Безучастными оставались одни буфетные человеки и фрачные лакеи, — их трудно было прошибить. Пепко разыскал меня, отвел
в сторону и торопливо заговорил...
Публика загудела. Это была не обычная корзина аэростата, какие я видел на картинках, а низенькая, круглая, аршина полтора
в диаметре и аршин вверх, плетушка из досок от бочек и веревок. Сесть не на что, загородка по колено. Берг дал знак, крикнул «пускай», и не успел я опомниться, как шар рванулся сначала
в сторону, потом вверх, потом вбок, брошенный ветром, причем низком корзины чуть-чуть не ударился
в трубу дома — и закрутился… Москва тоже крутилась и проваливалась подо мной.
Но сам не успевает пробраться к лестнице и, вижу, проваливается. Я вижу его каску наравне с полураскрытой крышей… Невдалеке от него вырывается пламя… Он отчаянно кричит… Еще громче кричит
в ужасе
публика внизу… Старик держится за железную решетку, которой обнесена крыша, сквозь дым сверкает его каска и кисти рук на решетке… Он висит над пылающим чердаком… Я с другой
стороны крыши, по желобу, по ту
сторону решетки ползу к нему, крича вниз народу.
— Уберите его прочь и глядите сюда — пожалуйте! — отступив от двери
в сторону, приглашал Илья
публику. — Полюбуйтесь, как он человека изуродовал…
Лунёв взглянул на Павла, тот сидел согнувшись, низко опустив голову, и мял
в руках шапку. Его соседка держалась прямо и смотрела так, точно она сама судила всех, — и Веру, и судей, и
публику. Голова её то и дело повёртывалась из
стороны в сторону, губы были брезгливо поджаты, гордые глаза блестели из-под нахмуренных бровей холодно и строго…
Церковь богато освещена. Среди разодетой
публики,
в стороне, скрестив руки на груди, — любимая поза красавца
В.
В. Пукирева, — безнадежно смотрит на венчание высокий, стройный молодой человек. Чиновник-родитель выдавал за старую мумию, своего начальника, единственную дочь — невесту, и художник дал
в картине свой автопортрет. Это знала Москва.
Глумов (садится к столу). Эпиграммы
в сторону! Этот род поэзии, кроме вреда, ничего не приносит автору. Примемся за панегирики. (Вынимает из кармана тетрадь.) Всю желчь, которая будет накипать
в душе, я буду сбывать
в этот дневник, а на устах останется только мед. Один,
в ночной тиши, я буду вести летопись людской пошлости. Эта рукопись не предназначается для
публики, я один буду и автором, и читателем. Разве со временем, когда укреплюсь на прочном фундаменте, сделаю из нее извлечение.
Дулебов садится на скамейку с правой
стороны, с ним рядом садятся: Смельская, неподалеку от них Мелузов и Негина; к ним подходят с левой
стороны Великатов и Бакин. Трагик сидит
в прежнем положении, к нему подходят Вася и лакей из буфета, который ставит бутылку и рюмки на стол и отходит к
стороне.
Публика частию стоит, а частию садится за столики
в глубине. Потом Мигаев.
Тем не менее я сделал попытку сблизиться с этим человеком. Заметив, что Неуважай-Корыто и Болиголова отделились от
публики в угол, я направил
в их
сторону шаги свои. Я застал их именно
в ту минуту, когда они взаимно слагали друг другу славословия.
Кроме того, сама
публика держит их
в границах, как лошадь на узде; если он
в сторону закинется, так ему сейчас закричат: «К делу!»; а мы обыкновенно пребываем
в дустом пространстве — неси высокопарную чепуху о чем хочешь: о финансовом расстройстве, об актере, об общине, о православии; а тут еще барынь разных насажают
в слушательницы…
Беккер, раздосадованный во время представленья тем, что его
публика не вызвала, возвращался во внутренний коридор; увидев щенка
в руках Пети, он вырвал его и носком башмака бросил
в сторону; щенок ударился головкой
в соседнюю стену и тут же упал, вытянув лапки.
Издатель «Телеграфа» был тогда
в апогее своей славы, и большинство
публики было на его
стороне.
В ответ на это слышишь, с одной
стороны, что будто вкус
публики испортился (какой
публики?), обратился к фарсу и что последствием этого была и есть отвычка артистов от серьезной сцены и серьезных, художественных ролей; а с другой, что и самые условия искусства изменились: от исторического рода, от трагедии, высокой комедии — общество ушло, как из-под тяжелой тучи, и обратилось к буржуазной так называемой драме и комедии, наконец к жанру.
Поднявшись на ноги, Арбузов, точно
в тумане, видел Ребера, который на все
стороны кивал головой
публике.
— Э, пустяки, — уронил он пренебрежительно, —
в Ребере всего шесть пудов весу, и он едва достает мне под подбородок. Увидите, что я его через три минуты положу на обе лопатки. Я бы его бросил и во второй борьбе, если бы он не прижал меня к барьеру. Собственно говоря, со
стороны жюри было свинством засчитать такую подлую борьбу. Даже
публика, и та протестовала.
Тот же Ребер привлекался недавно к суду за то, что
в Лодзи, во время состязания с известным польским атлетом Владиславским, он, захватив его руку через свое плечо приемом tour de bras, стал ее выгибать, несмотря на протесты
публики и самого Владиславского,
в сторону, противоположную естественному сгибу, и выгибал до тех пор, пока не разорвал ему сухожилий, связывающих плечо с предплечьем.
— Если вы любите искусство, — сказал он, обращаясь к княгине, — то я могу вам сказать весьма приятную новость, картина Брюлова: «Последний день Помпеи» едет
в Петербург. Про нее кричала вся Италия, французы ее разбранили. Теперь любопытно знать, куда склонится русская
публика, на
сторону истинного вкуса или на
сторону моды.
С другой
стороны — и
публика, которая прочтет нашу статью, не должна, нам кажется, вывести из нее слишком дурного заключения для литературы. Не много надо проницательности, чтобы понять, что все наше недовольство относится не столько к литературе, сколько к самому обществу. Мы решительно не намерены противоречить, ежели кто-нибудь из литераторов захочет предложить возражения и ограничения наших мнений, например,
в таком виде...
При поднятии занавеса издали слышен туш кадрили; разнообразная толпа поднимается по лестнице
в здание клуба. На авансцене с правой
стороны сидит, развалясь на скамье, Наблюдатель, против него на левой
стороне сидит Москвич. Иногородный стоит посреди сцены
в недоумении. Несколько
публики,
в небольших группах, остается на сцене; между ними бегает Разносчик вестей.
В комедии же «Липецкие воды» осмеивалось балладное направление Жуковского, что также оскорбило многих. Нечего и говорить, что обе
стороны были и правы, и виноваты. Теперь это ясно, но тогда было темно.
Публика мало заботилась о том, кто прав, кто виноват: она смеялась и хлопала
в театре Шаховскому, смеялась и знала наизусть эпиграммы, на него написанные, особенно следующую...
Я очень хорошо понимаю, что при тогдашнем патриотическом настроении Петербурга появление старца Дмитревского
в патриотической драме должно было привесть
в восторженное состояние
публику; но, смотря на это дело с художественной
стороны, я нисколько не жалею, что не видал этого спектакля.
На экране чрезвычайно четко показывается громадная, почти
в натуральную величину, фигура слона. Его хобот свит назад, маленькие глазки насмешливо устремлены на
публику, уши торчат
в стороны растопыренными лопухами.
— Что актеры!.. Все актеры ему
в подметки не годятся, — возразил Аполлос Михайлыч. — Я к вам, господа, с небольшим проектом. Вы — наши ценители и судьи, и вы должны почтить талант. Не угодно ли будет вам, как делается это
в Москве, презентовать нашему Рымову какой-нибудь подарок. Я сам, с своей
стороны, сделал бы это сейчас же; но я один — не
публика.
Однако тут же подошел к графу губернатор, знавший его отца, и весьма благосклонно отвел его
в сторону и поговорил с ним, что еще больше успокоило губернскую
публику и возвысило
в ее мнении графа.
Дело было на одной из маленьких железнодорожных ветвей, так сказать, совсем
в стороне от «большого света». Линия была еще не совсем окончена, поезда ходили неаккуратно, и
публику помещали как попало. Какой класс ни возьми, все выходит одно и то же — все являются вместе.
К девяти часам вечера большинство почтеннейшей
публики уже разъехалось из клуба — кто
в театр, кто на боковую, кто к разным своим подругам с левой
стороны. Остались только те, которые давно уже выступили бойцами на зеленом поле.
Наконец, кое-как, с грехом пополам, вся эта
публика расходилась, а за нею немного погодя и обитатели, по большей части, направляли стопы свои
в разные
стороны града.
В церкви поднялось заметное движение. Священник несколько раз оборачивался на
публику, но тем не менее продолжал службу. Начинался уже некоторый скандал. Полояров стоял
в стороне и с миной, которая красноречиво выражала все его великое, душевное негодование на полицейское самоуправство, молча и не двигаясь с места, наблюдал всю эту сцену — только рука его энергичнее сжимала суковатую палицу.
А тогда он уже сошелся с Некрасовым и сделался одним из исключительных сотрудников"Современника". Этот резкий переход из русофильских и славянофильских журналов, как"Москвитянин"и"Русская беседа",
в орган Чернышевского облегчен был тем, что Добролюбов так высоко поставил общественное значение театра Островского
в своих двух знаменитых статьях. Островский сделался
в глазах молодой
публики писателем — обличителем всех темных
сторон русской жизни.
«Да, если я убью себя, то, пожалуй, меня же обвинят и заподозрят
в мелком чувстве… И к тому же, за что себя убивать? Это раз. Во-вторых, застрелиться — значит струсить. Итак: убью его, ее оставлю жить, сам иду под суд. Меня будут судить, а она будет фигурировать
в качестве свидетельницы… Воображаю ее смущение, ее позор, когда ее будет допрашивать мой защитник! Симпатии суда,
публики и прессы будут, конечно, на моей
стороне…»
— Гм, гм, — промямлил он, вынимая изо рта сигару. — Не думаете ли вы, что эта
публика, — он презрительно мотнул головою
в сторону толпы, — вполне искренна? Просто слишком добрые и снисходительные люди и хотят вас подбодрить. Священный огонь у вас есть, но что за нелепость так распускать вожжи на сцене? Надо уметь владеть собою, а то выйдет чепуха. И зачем вы горбитесь, когда играете? Ведь
в жизни у вас прямая фигура, а тут выходит на подмостки точно старуха столетняя.
С другой,
стороны, однако, как соблазнительно и приятно выступить перед настоящей
публикой в настоящем театре.
И Лелька быстро села. Этого тут не полагалось, но все неистово захлопали, — сначала
публика, потом бойцы, потом и сам Черновалов. Хлопали оба взвода одинаково. И вдруг среди приветственно улыбающихся, дружеских лиц Лелька заметила бледное лицо Ведерникова. Он один среди всех не хлопал. Сидел, скучливо глядел
в сторону. Лелька закусила губу и низко опустила голову.
Чистая камедь… Как развязка-то развязалась, — барин
в густых дураках оказался, на коленки пал. А Алешка Гусаков
в бюстах себе рюшку поправляет, сам
в публику подмигивает, — прямо к полковому командиру рыло поворотил, — смелый-то какой, сукин кот… Расхлебали, стало быть, всю кашу, занавеску с обоих
сторон стянули, — плеск, грохот, полное удовольствие.
— Где же быть,
в другой работе — коли уже говорить только о работе, о профессии — Дузе, или Ермоловой, или другой какой артисткой,
в те года, когда она владеет
публикой? Ты скажешь — это все тщеславие, погоня за славой? Ну, прекрасно. Возьми трудовую
сторону. Первая артистка на театре получает больше мужчины.
Вскочили, смеясь и остря. На пне, с листом бумаги и карандашом
в руках, сидел Черновалов, подле него Бася и толстый из райкома. По обе
стороны Черновалова, лицом к противнику, расселись сражающиеся взводы. Во главе первого сидел Оська, во главе второго — Лелька. Вокруг кольцом теснилась
публика.
Щелкнув шпорами, пристав с достоинством отходит.
В публике угрюмый шепот и разговоры. Ремесленник, расположение которого снова перешло на
сторону Карауловой, говорит: «Ну, теперь держись, баба! Зубки-то начистят — как самовар заблестят». — «Ну это вы слишком!» — «Слишком? Молчите, господин: вы этого дела не понимаете, а я вот как понимаю!» — «Бороду-то где выщипали?» — «Где ни выщипали, а выщипали; а вы вот скажите, есть тут буфет для третьего класса? Надо чирикнуть за упокой души рабы божьей Палагеи».
Публики в этот день возвращалось много, так что от самых скачек вплоть до города пришлось ехать шагом, соблюдая указанный полицией порядок, то есть держась правой
стороны.
В четвертом ряду Антонина Сергеевна сидела между молодою женщиной, худенькой и нервной,
в белом платье, и полным артиллерийским полковником. Тот беспрестанно наклонялся к своей даме, — вероятно, жене — и называл ей фамилии литераторов, художников, профессоров на эстраде и
в рядах
публики. Он делал это довольно громко, и она невольно смотрела
в сторону,
в какую он кивал головой или показывал рукой.
Это был огромный чернорабочий лагерь,
в стороне от обитых коврами деревянных скамей и навесов, устроенных для ожидаемой большой
публики.