Неточные совпадения
Но вот
в стороне блеснула еще светлая точка, потом ее закрыл густой
дым, и через мгновение из клубов его вынырнул огненный язык; потом язык опять исчез, опять вынырнул — и взял силу.
Ассоль спала. Лонгрен, достав свободной рукой трубку, закурил, и ветер пронес
дым сквозь плетень
в куст, росший с внешней
стороны огорода. У куста, спиной к забору, прожевывая пирог, сидел молодой нищий. Разговор отца с дочерью привел его
в веселое настроение, а запах хорошего табаку настроил добычливо.
Самгин видел, как отскакивали куски льда, обнажая остов баррикады, как двое пожарных, отломив спинку дивана, начали вырывать из нее мочальную набивку, бросая комки ее третьему, а он, стоя на коленях, зажигал спички о рукав куртки; спички гасли, но вот одна из них расцвела, пожарный сунул ее
в мочало, и быстро, кудряво побежали во все
стороны хитренькие огоньки, исчезли и вдруг собрались
в красный султан; тогда один пожарный поднял над огнем бочку, вытряхнул из нее солому, щепки; густо заклубился серый
дым, — пожарный поставил
в него бочку,
дым стал более густ, и затем из бочки взметнулось густо-красное пламя.
От волнения он удваивал начальные слога некоторых слов. Кутузов смотрел на него улыбаясь и вежливо пускал
дым из угла рта
в сторону патрона, патрон отмахивался ладонью; лицо у него было безнадежное, он гладил подбородок карандашом и смотрел на синий череп, качавшийся пред ним. Поярков неистово кричал...
— Самгин, земляк мой и друг детства! — вскричала она, вводя Клима
в пустоватую комнату с крашеным и покосившимся к окнам полом. Из
дыма поднялся небольшой человек, торопливо схватил руку Самгина и, дергая ее
в разные
стороны, тихо, виновато сказал...
«Это я слышал или читал», — подумал Самгин, и его ударила скука: этот день, зной, поля, дорога, лошади, кучер и все, все вокруг он многократно видел, все это сотни раз изображено литераторами, живописцами.
В стороне от дороги дымился огромный стог сена, серый пепел сыпался с него, на секунду вспыхивали, судорожно извиваясь, золотисто-красненькие червячки, отовсюду из черно-серого холма выбивались курчавые, синие струйки
дыма, а над стогом
дым стоял беловатым облаком.
Человек молча посторонился и дважды громко свистнул
в пальцы. Над баррикадой воздух был красноват и струился, как марево, — ноздри щекотал запах
дыма. По ту
сторону баррикады, перед небольшим костром, сидел на ящике товарищ Яков и отчетливо говорил...
— Я — не верю вам, не могу верить, — почти закричал Самгин, с отвращением глядя
в поднятое к нему мохнатое, дрожащее лицо. Мельком взглянул
в сторону Тагильского, — тот стоял, наклонив голову, облако
дыма стояло над нею, его лица не видно было.
Мимо меня бесшумно пролетела сова, испуганный заяц шарахнулся
в кусты, и сова тотчас свернула
в его
сторону. Я посидел немного на вершине и пошел назад. Через несколько минут я подходил к юрте. Из отверстия ее
в крыше клубами вырывался
дым с искрами, из чего я заключил, что мои спутники устроились и варили ужин.
Точно сговорившись, мы сделали
в воздух два выстрела, затем бросились к огню и стали бросать
в него водоросли. От костра поднялся белый
дым. «Грозный» издал несколько пронзительных свистков и повернул
в нашу
сторону. Нас заметили… Сразу точно гора свалилась с плеч. Мы оба повеселели.
По времени нам пора было устраивать бивак. Я хотел было войти
в юрту, но Дерсу просил меня подождать немного. Он накрутил на палку бересту, зажег ее и, просунув факел
в юрту, с криками стал махать им во все
стороны. Захаров и Аринин смеялись, а он пресерьезно говорил им, что, как только огонь вносится
в юрту, черт вместе с
дымом вылетает через отверстие
в крыше. Только тогда человек может войти
в нее без опаски.
Остов ее складывается из тальниковых жердей, всегда растущих около реки
в изобилии, и со всех
сторон обтягивается полотнищами; вверху оставляется отверстие для выхода
дыма.
Едва мы поднялись наверх, как сразу увидели,
в чем дело. Из-за гор, с правой
стороны Мутухе, большими клубами подымался белый
дым. Дальше, на севере, тоже курились сопки. Очевидно, пал уже успел охватить большое пространство. Полюбовавшись им несколько минут, мы пошли к морю и, когда достигли береговых обрывов, повернули влево, обходя глубокие овраги и высокие мысы.
Вдруг ветер переменился, и
дым отнесло
в сторону. Дерсу поднялся и растолкал меня. Я попробовал было еще идти по галечниковой отмели, но вскоре убедился, что это свыше моих сил: я мог только лежать и стонать.
Через час наблюдатель со
стороны увидел бы такую картину: на поляне около ручья пасутся лошади; спины их мокры от дождя.
Дым от костров не подымается кверху, а стелется низко над землей и кажется неподвижным. Спасаясь от комаров и мошек, все люди спрятались
в балаган. Один только человек все еще торопливо бегает по лесу — это Дерсу: он хлопочет о заготовке дров на ночь.
С вершины перевала нам открылся великолепный вид на реку Улахе. Солнце только что скрылось за горизонтом. Кучевые облака на небе и дальние горы приняли неясно-пурпуровую окраску. Справа от дороги светлой полосой змеилась река. Вдали виднелись какие-то фанзы.
Дым от них не подымался кверху, а стлался по земле и казался неподвижным.
В стороне виднелось небольшое озерко. Около него мы стали биваком.
Тотчас мы стали сушиться. От намокшей одежды клубами повалил пар.
Дым костра относило то
в одну, то
в другую
сторону. Это был верный признак, что дождь скоро перестанет. Действительно, через полчаса он превратился
в изморось. С деревьев продолжали падать еще крупные капли.
Они не бросали искр, и
дым от костра относило
в сторону.
Ночь была хотя и темная, но благодаря выпавшему снегу можно было кое-что рассмотреть. Во всех избах топились печи. Беловатый
дым струйками выходил из труб и спокойно подымался кверху. Вся деревня курилась. Из окон домов свет выходил на улицу и освещал сугробы.
В другой
стороне, «на задах», около ручья, виднелся огонь. Я догадался, что это бивак Дерсу, и направился прямо туда. Гольд сидел у костра и о чем-то думал.
А если сверху крикнут: «Первый!» — это значит закрытый пожар:
дым виден, а огня нет. Тогда конный на своем коне-звере мчится
в указанное часовым место для проверки, где именно пожар, — летит и трубит. Народ шарахается во все
стороны, а тот, прельщая сердца обывательниц, летит и трубит! И горничная с завистью говорит кухарке, указывая
в окно...
Вот за шампанским кончает обед шумная компания… Вскакивает, жестикулирует, убеждает кого-то франт
в смокинге, с брюшком. Набеленная, с накрашенными губами дама курит папиросу и пускает
дым в лицо и подливает вино
в стакан человеку во френче. Ему, видимо, неловко
в этой компании, но он
в центре внимания. К нему относятся убеждающие жесты жирного франта. С другой
стороны около него трется юркий человек и показывает какие-то бумаги. Обхаживаемый отводит рукой и не глядит, а тот все лезет, лезет…
Благодаря ей и верхнюю, чистую часть дома тоже называли «дыра». Под верхним трактиром огромный подземный подвал, куда ведет лестница больше чем
в двадцать ступеней. Старинные своды невероятной толщины — и ни одного окна. Освещается газом. По
сторонам деревянные каютки — это «каморки», полутемные и грязные. Посередине стол, над которым мерцает
в табачном
дыме газовый рожок.
То, что было вчера мрачно и темно и так пугало воображение, теперь утопало
в блеске раннего утра; толстый, неуклюжий Жонкьер с маяком, «Три брата» и высокие крутые берега, которые видны на десятки верст по обе
стороны, прозрачный туман на горах и
дым от пожара давали при блеске солнца и моря картину недурную.
К великому нашему изумлению на перевале не было ороча. Он спустился на другую
сторону хребта — об этом ясно говорили оставленные им следы. Действительно, скоро за водоразделом мы увидели
дым костра и около него нашего провожатого. Он объявил нам, что речка, на которую нас теперь привела вода, называется Туки и что она впадает
в Хунгари. Затем он сказал, что дальше не пойдет и вернется на Тумнин.
Потом меня удивило вращательное движение
дыма, быстрота, с которой он двигался, и раскачивание его из
стороны в сторону. Темный дымовой столб порой изгибался, утончался, опять делался толще, иногда разрывался и соединялся вновь.
Светец, с ущемленной
в него горящей лучиной, которую надобно было беспрестанно заменять новою, обратил на себя мое особенное внимание; иные лучины горели как-то очень прихотливо: иногда пламя пылало ярко, иногда чуть-чуть перебиралось и вдруг опять сильно вспыхивало; обгоревший, обуглившийся конец лучины то загибался крючком
в сторону, то падал, треща, и звеня, и ломаясь; иногда вдруг лучина начинала шипеть, и струйка серого
дыма начинала бить, как струйка воды из фонтанчика, вправо или влево.
Вот уж запахло деревней —
дымом, дегтем, баранками, послышались звуки говора, шагов и колес; бубенчики уже звенят не так, как
в чистом поле, и с обеих
сторон мелькают избы, с соломенными кровлями, резными тесовыми крылечками и маленькими окнами с красными и зелеными ставнями,
в которые кое-где просовывается лицо любопытной бабы.
— И мне уж позвольте, — сказал кучер. Он был старик, но еще крепкий и довольно красивый из себя. — Не знаю, как вашего табаку, а нашего так они не любят, — продолжал он, выпуская изо рта клубы зеленоватого
дыма, и комары действительно полетели от него
в разные
стороны; он потом пустил струю и на лошадей, и с тех комары слетели.
Но я уже не слушал: я как-то безучастно осматривался кругом.
В глазах у меня мелькали огни расставленных на столах свечей, застилаемые густым облаком
дыма;
в ушах раздавались слова: «пас»,"проберем","не признает собственности, семейства"… И
в то же время
в голове как-то назойливее обыкновенного стучала излюбленная фраза:"с одной
стороны, должно сознаться, хотя, с другой
стороны, — нельзя не признаться"…
Набоба охватывала мягкая ночная сырость; из расщелин скалы тянуло гнилым острым запахом лишайника и разноцветного горного мха; с противоположной
стороны шихана обдавало едкой струей
дыма, щекотавшей
в носу и щипавшей глаза.
Халатов и Боченков закуривают сигары; Хрептюгин, с своей
стороны, также вынимает сигару, завернутую
в лубок — столь она драгоценна! — с надписью: bayadère, [баядерка (франц.).] и, испросив у дам позволения (как это завсегда делается с благородных опчествах), начинает пускать самые миниатюрные кольца
дыма.
В ожидании минуты, когда настанет деятельность, она читала, бродила по комнатам и думала. Поэтическая
сторона деревенской обстановки скоро исчерпалась; гудение внезапно разыгравшейся метели уже не производило впечатление; бесконечная белая равнина, с крутящимися по местам, словно
дым, столбами снега, прискучила; тишина не успокоивала, а наполняла сердце тоской. Сердце беспокойно билось, голова наполнялась мечтаниями.
По всей линии укреплений, особенно по горам левой
стороны, по нескольку вдруг, беспрестанно, с молнией, блестевшей иногда даже
в полуденном свете, рождались клубки густого, сжатого белого
дыма, разростались, принимая различные формы, поднимались и темнее окрашивались
в небе.
— Скажите, пожалуйста, что это там за
дым? — заговорила она
в смущении, с живостью указывая на противоположную
сторону реки, — пожар, что ли, или печка такая… на заводе?..
И на этом он проснулся… Ирландцы спешно пили
в соседней комнате утренний кофе и куда-то торопливо собирались.
Дыма держался
в стороне и не глядел на Матвея, а Матвей все старался вспомнить, что это ему говорил кто-то во сне, тер себе лоб и никак не мог припомнить ни одного слова. Потом, когда почти все разошлись и квартира Борка опустела, он вдруг поднялся наверх,
в комнату девушек.
Лозищане глядели, разинувши рты, как он пристал к одному кораблю, как что-то протянулось с него на корабль, точно тонкая жердочка, по которой, как муравьи, поползли люди и вещи. А там и самый корабль дохнул черным
дымом, загудел глубоким и гулким голосом, как огромный бугай
в стаде коров, — и тихо двинулся по реке, между мелкими судами, стоявшими по
сторонам или быстро уступавшими дорогу.
— Га! Что делать!
В этой
стороне, видно, надо ко всему привыкать, — ответил
Дыма и, взвалив мешок на плечи, сердито пошел на лестницу.
Разжалованный барон вскочил на ноги и быстрым шагом пошел
в область
дыма, где была его рота. Полторацкому подали его маленького каракового кабардинца, он сел на него и, выстроив роту, повел ее к цепи по направлению выстрелов. Цепь стояла на опушке леса перед спускающейся голой балкой. Ветер тянул на лес, и не только спуск балки, но и та
сторона ее были ясно видны.
Но отец тотчас схватил собачий дом, опрокинул его и стал вытряхать горящую солому, под ногами у него сверкали жёлтые цветки, они горели у морды собаки, вспыхивали на её боках; отец весь курился серым
дымом, фыркал и орал, мотая головою из
стороны в сторону.
Вдруг окно лопнуло, распахнулось, и, как
дым, повалили
в баню плотные сизые облака, приподняли, закружив, понесли и бросили
в колючие кусты; разбитый, он лежал, задыхаясь и стоная, а вокруг него по кустам шнырял невидимый пёс, рыча и воя; сверху наклонилось чьё-то гладкое, безглазое лицо, протянулись длинные руки, обняли, поставили на ноги и, мягко толкая
в плечи, стали раскачивать из
стороны в сторону, а Савка, кувыркаясь и катаясь по земле, орал...
Уж было темно, когда Лукашка вышел на улицу. Осенняя ночь была свежа и безветрена. Полный золотой месяц выплывал из-за черных раин, поднимавшихся на одной
стороне площади. Из труб избушек шел
дым и, сливаясь с туманом, стлался над станицею.
В окнах кое-где светились огни. Запах кизяка, чапры и тумана был разлит
в воздухе. Говор, смех, песни и щелканье семечек звучали так же смешанно, но отчетливее, чем днем. Белые платки и папахи кучками виднелись
в темноте около заборов и домов.
— Извини, я сделаю одно замечание: большую роль
в данном случае играет декоративная
сторона. Каждый вперед воображает себя уже героем, который жертвует собой за любовь к ближнему, — эта мысль красиво окутывается пороховым
дымом, освещается блеском выстрелов, а ухо слышит мольбы угнетенных братьев, стоны раненых, рыдания женщин и детей. Ты, вероятно, встречал охотников бегать на пожары? Тоже декоративная слабость…
Я заснул как убитый, сунув лицо
в песок — уж очень комары и мошкара одолевали, — особенно когда
дым от костра несся
в другую
сторону.
Но сам не успевает пробраться к лестнице и, вижу, проваливается. Я вижу его каску наравне с полураскрытой крышей… Невдалеке от него вырывается пламя… Он отчаянно кричит… Еще громче кричит
в ужасе публика внизу… Старик держится за железную решетку, которой обнесена крыша, сквозь
дым сверкает его каска и кисти рук на решетке… Он висит над пылающим чердаком… Я с другой
стороны крыши, по желобу, по ту
сторону решетки ползу к нему, крича вниз народу.
Когда Егорушка вернулся к реке, на берегу дымил небольшой костер. Это подводчики варили себе обед.
В дыму стоял Степка и большой зазубренной ложкой мешал
в котле. Несколько
в стороне, c красными от
дыма глазами, сидели Кирюха и Вася и чистили рыбу. Перед ними лежал покрытый илом и водорослями бредень, на котором блестела рыба и ползали раки.
Дымов выхватил из рук Емельяна ложку и швырнул ее далеко
в сторону. Кирюха, Вася и Степка вскочили и побежали искать ее, а Емельян умоляюще и вопросительно уставился на Пантелея. Лицо его вдруг стало маленьким, поморщилось, заморгало, и бывший певчий заплакал, как ребенок.
А Литвинов опять затвердил свое прежнее слово:
дым,
дым,
дым! Вот, думал он,
в Гейдельберге теперь более сотни русских студентов; все учатся химии, физике, физиологии — ни о чем другом и слышать не хотят… А пройдет пять-шесть лет, и пятнадцати человек на курсах не будет у тех же знаменитых профессоров… ветер переменится,
дым хлынет
в другую
сторону…
дым…
дым…
дым!
Все
дым и пар, думал он; все как будто беспрестанно меняется, всюду новые образы, явления бегут за явлениями, а
в сущности все то же да то же; все торопится, спешит куда-то — и все исчезает бесследно, ничего не достигая; другой ветер подул — и бросилось все
в противоположную
сторону, и там опять та же безустанная, тревожная и — ненужная игра.
На Банной горе, как и днем, толпился праздничный народ, хотя
в темноте только и видно было, что спокойные огоньки на противоположной слободской
стороне; внизу, под горой, горели фонари, и уже растапливалась на понедельник баня: то ли пар, то ли белый
дым светился над фонарями и пропадал
в темноте.
Но не успел кончить — озарилась светом вся ночь, и все яблони
в саду наперечет, и все цветы на клумбах, и все мужики, и телеги во дворе, и лошади. Взглянули: с той
стороны, за ребром крыши и трубою, дохнулся к почерневшему небу красный клуб
дыма, пал на землю, колыхнулся выше — уже искорки побежали.