Неточные совпадения
Еще
в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором
курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне
дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
Окончив
курсы в гимназии и университете с медалями, Алексей Александрович с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни
в гимназии, ни
в университете, ни после на службе Алексей Александрович не завязал ни с кем дружеских отношений. Брат был самый близкий ему по душе человек, но он служил по министерству иностранных
дел, жил всегда за границей, где он и умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
— Нет, я вас не отпущу.
В два часа, не более, вы будете удовлетворены во всем.
Дело ваше я поручу теперь особенному человеку, который только что окончил университетский
курс. Посидите у меня
в библиотеке. Тут все, что для вас нужно: книги, бумага, перья, карандаши — все. Пользуйтесь, пользуйтесь всем — вы господин.
В конце концов Сомова оставила
в нем неприятное впечатление. И неприятно было, что она, свидетель детских его
дней, будет жить у Варвары, будет, наверное, посещать его. Но он скоро убедился, что Сомова не мешает ему, она усердно готовилась на
курсы Герье, шариком каталась по Москве, а при встречах с ним восхищенно тараторила...
Она как будто слушала
курс жизни не по
дням, а по часам. И каждый час малейшего, едва заметного опыта, случая, который мелькнет, как птица, мимо носа мужчины, схватывается неизъяснимо быстро девушкой: она следит за его полетом вдаль, и кривая, описанная полетом линия остается у ней
в памяти неизгладимым знаком, указанием, уроком.
— Я не буду говорить о себе, а скажу только о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым
днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его
курсы пошатнулись от того
дела, которое начинает Привалов; но представьте себе:
в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам не может знать хорошенько собственные
дела, и
в случае серьезного замешательства все состояние может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
В гимназии своей он
курса не кончил; ему оставался еще целый год, как он вдруг объявил своим дамам, что едет к отцу по одному
делу, которое взбрело ему
в голову.
Когда он был
в третьем
курсе,
дела его стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом стали находиться другие уроки, и вот уже два года перестал нуждаться и больше года жил на одной квартире, но не
в одной, а
в двух разных комнатах, — значит, не бедно, — с другим таким же счастливцем Кирсановым.
— Дмитрий, ты стал плохим товарищем мне
в работе. Пропадаешь каждый
день на целое утро, и на половину
дней пропадаешь по вечерам. Нахватался уроков, что ли? Так время ли теперь набирать их? Я хочу бросить и те, которые у меня есть. У меня есть рублей 40 — достанет на три месяца до окончания
курса. А у тебя было больше денег
в запасе, кажется, рублей до сотни?
Прошло с год,
дело взятых товарищей окончилось. Их обвинили (как впоследствии нас, потом петрашевцев)
в намерении составить тайное общество,
в преступных разговорах; за это их отправляли
в солдаты,
в Оренбург. Одного из подсудимых Николай отличил — Сунгурова. Он уже кончил
курс и был на службе, женат и имел детей; его приговорили к лишению прав состояния и ссылке
в Сибирь.
И заметьте, что это отрешение от мира сего вовсе не ограничивалось университетским
курсом и двумя-тремя годами юности. Лучшие люди круга Станкевича умерли; другие остались, какими были, до нынешнего
дня. Бойцом и нищим пал, изнуренный трудом и страданиями, Белинский. Проповедуя науку и гуманность, умер, идучи на свою кафедру, Грановский. Боткин не сделался
в самом
деле купцом… Никто из них не отличился по службе.
Витберг был тогда молодым художником, окончившим
курс и получившим золотую медаль за живопись. Швед по происхождению, он родился
в России и сначала воспитывался
в горном кадетском корпусе. Восторженный, эксцентрический и преданный мистицизму артист; артист читает манифест, читает вызовы — и бросает все свои занятия.
Дни и ночи бродит он по улицам Петербурга, мучимый неотступной мыслию, она сильнее его, он запирается
в своей комнате, берет карандаш и работает.
Перед окончанием моего
курса Химик уехал
в Петербург, и я не видался с ним до возвращения из Вятки. Несколько месяцев после моей женитьбы я ездил полутайком на несколько
дней в подмосковную, где тогда жил мой отец. Цель этой поездки состояла
в окончательном примирении с ним, он все еще сердился на меня за мой брак.
Не вынес больше отец, с него было довольно, он умер. Остались дети одни с матерью, кой-как перебиваясь с
дня на
день. Чем больше было нужд, тем больше работали сыновья; трое блестящим образом окончили
курс в университете и вышли кандидатами. Старшие уехали
в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой
в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем, посылали
в семью вырученные деньги.
Перед окончанием
курса я стал чаще ходить
в дом княгини. Молодая девушка, казалось, радовалась, когда я приходил, иногда вспыхивал огонь на щеках, речь оживлялась, но тотчас потом она входила
в свой обыкновенный, задумчивый покой, напоминая холодную красоту изваянья или «
деву чужбины» Шиллера, останавливавшую всякую близость.
После Июньских
дней мое положение становилось опаснее; я познакомился с Ротшильдом и предложил ему разменять мне два билета московской сохранной казны.
Дела тогда, разумеется, не шли,
курс был прескверный; условия его были невыгодны, но я тотчас согласился и имел удовольствие видеть легкую улыбку сожаления на губах Ротшильда — он меня принял за бессчетного prince russe, задолжавшего
в Париже, и потому стал называть «monsieur le comte». [русского князя… «господин граф» (фр.).]
— Изложение
дела. Я его племянник, это он не солгал, хоть и всё лжет. Я
курса не кончил, но кончить хочу и на своем настою, потому что у меня есть характер. А покамест, чтобы существовать, место одно беру
в двадцать пять рублей на железной дороге. Сознаюсь, кроме того, что он мне раза два-три уже помог. У меня было двадцать рублей, и я их проиграл. Ну, верите ли, князь, я был так подл, так низок, что я их проиграл!
Про черный
день у Петра Елисеича было накоплено тысяч двенадцать, но они давали ему очень немного. Он не умел купить выгодных бумаг, а чтобы продать свои бумаги и купить новые — пришлось бы потерять очень много на комиссионных расходах и на разнице
курса. Предложение Груздева пришлось ему по душе. Он доверялся ему вполне. Если что его и смущало, так это груздевские кабаки. Но ведь можно уговориться, чтобы он его деньги пустил
в оборот по другим операциям, как та же хлебная торговля.
В продолжение всей речи ни разу не было упомянуто о государе: это небывалое
дело так поразило и понравилось императору Александру, что он тотчас прислал Куницыну владимирский крест — награда, лестная для молодого человека, только что возвратившегося, перед открытием Лицея, из-за границы, куда он был послан по окончании
курса в Педагогическом институте, и назначенного
в Лицей на политическую кафедру.
Все служебное время года он читал
дела, обрабатывал свои «мнения» да исподтишка любовался сыном Сержем, только что перешедшим во второй
курс университета, а летом подбивал дорожки
в саду своей подмосковной, лечил гомеопатиею баб и мужиков да прививал оспу ребяткам, опять издали любуясь сыном, поставленным матерью
в положение совершенно независимое от семейства.
— Нет, monsieur Белоярцев, — отвечала с своей всегдашней улыбкой Мечникова, — я не могу так жить: я люблю совершенную независимость, и к тому же у меня есть сестра, ребенок, которая
в нынешнем году кончает
курс в пансионе. Я на
днях должна буду взять к себе сестру.
Одно только обстоятельство заставляло генерала задуматься:
в то время уже сильно начали ходить слухи об освобождении крестьян. Но Петенька, который, посещая
в Петербурге танцклассы, был, как говорится, au courant de toutes les choses, [
в курсе всех
дел (франц.)] удостоверил его, что никакого освобождения не будет, а будет «только так».
Между тем Махин, тот гимназист, который научил подделать купон, кончил гимназию и
курс в университете по юридическому факультету. Благодаря его успеху у женщин, у бывшей любовницы старика товарища министра, его совсем молодым назначили судебным следователем. Он был нечестный человек
в долгах, соблазнитель женщин, картежник, но он был ловкий, сметливый, памятливый человек и умел хорошо вести
дела.
В тот же
день, за обедом, один из жильцов, студент третьего
курса, объяснил Чудинову, что так как он поступает
в юридический факультет, то за лекции ему придется уплатить за полугодие около тридцати рублей, да обмундирование будет стоить, с форменной фуражкой и шпагой, по малой мере, семьдесят рублей. Объявления
в газетах тоже потребуют изрядных денег.
Ни одного
дня, который не отравлялся бы думою о куске, ни одной радости. Куда ни оглянется батюшка, всё ему или чуждо, или на все голоса кричит: нужда! нужда! нужда! Сын ли окончил
курс — и это не радует: он совсем исчезнет для него, а может быть, и забудет о старике отце. Дочь ли выдаст замуж — и она уйдет
в люди, и ее он не увидит. Всякая минута, приближающая его к старости, приносит ему горе.
Старший сын мой, мальчик, не хвастаясь сказать, прекрасный, умный; кончил
курс в Демидовском лицее первым студентом, ну и поступил было
в чиновники особых поручений — шаг хороший бы, кажется, для молодого человека, как бы
дело в порядке шло, а то, при его-то неопытности,
в начальники попался человек заносчивый, строптивый.
Так, или почти так, выразили свое умное решение нынешние фараоны, а через
день, через два уже господа обер-офицеры; стоит только прийти волшебной телеграмме, после которой старший
курс мгновенно разлетится, от мощного дуновения судьбы, по всем концам необъятной России. А через месяц прибудут
в училище и новые фараоны.
С трудом, очень медленно и невесело осваивается Александров с укладом новой училищной жизни, и это чувство стеснительной неловкости долгое время
разделяют с ним все первокурсники, именуемые на юнкерском языке «фараонами»,
в отличие от юнкеров старшего
курса, которые, хотя и преждевременно, но гордо зовут себя «господами обер-офицерами».
Но наступает время, когда и травля начальства и спектакли на открытом воздухе теряют всякий интерес и привлекательность. Первый
курс уже отправляется
в отпуск. Юнкера старшего
курса, которым осталось
день, два или три до производства, крепко жмут руки своим младшим товарищам, бывшим фараонам, и горячо поздравляют их со вступлением
в училищное звание господ обер-офицеров.
В этот
день первой лекцией для юнкеров старшего
курса четвертой роты была лекция по богословию. Читал ее доктор наук богословских, отец Иванцов-Платонов, настоятель церкви Александровского училища, знаменитый по всей Европе знаток истории церкви.
На
днях выборы вакансий, производство, подпоручичьи эполеты, высокое звание настоящего обер-офицера. Фараоны где-то вдали, внизу,
в безвестности и забвении. И они чрезвычайно были обрадованы, когда
дня за три до производства старшего
курса в первый офицерский чин их распустили
в отпуск до конца августа.
В те
дни, когда Александров учился на первом
курсе, у всех старых юнкеров пошла повальная мода пускать Пупу ракету.
Последние лагерные работы идут к концу. Младший
курс еще занят глазомерными съемками. Труд не тяжелый: приблизительный, свободный и даже веселый. Это совсем не то, что топографические точные съемки с кипрегелем-дальномером, над которыми каждый
день корпят и потеют юнкера старшего
курса, готовые на
днях чудесным образом превратиться
в настоящих взаправдашних господ офицеров.
Сначала, кончив
курс в университете, лет шесть тому назад, он слонялся
в Петербурге без
дела.
Говорили об этом и на конках, и
в мелочных лавочках, и
в дворницких, словом — везде, где современная внутренняя политика почерпает свои вдохновения. И странное
дело! — хотя я, как человек, кончивший
курс наук
в высшем учебном заведении, не верил этим рассказам, но все-таки инстинктивно чего-то ждал. Думал: придут, заставят петь… сумею ли?
Вот краткая его история: не докончив нигде
курса и рассорившись
в Москве с родными, испугавшимися развратного его поведения, он прибыл
в Петербург и, чтоб добыть денег, решился на один подлый донос, то есть решился продать кровь десяти человек, для немедленного удовлетворения своей неутолимой жажды к самым грубым и развратным наслаждениям, до которых он, соблазненный Петербургом, его кондитерскими и Мещанскими, сделался падок до такой степени, что, будучи человеком неглупым, рискнул на безумное и бессмысленное
дело.
— Вы сильный игрок, — объявил Гез. — Истинное наслаждение было мне играть с вами. Теперь поговорим о
деле. Мы выходим утром
в Дагон, там берем груз и плывем
в Гель-Гью. Вы не были
в Гель-Гью? Он лежит по
курсу на Зурбаган, но
в Зурбагане мы будем не раньше как через двадцать — двадцать пять
дней.
—
В самом
деле, Василий Иваныч, вот как махнем, — соблазнял меня старичок. —
В лучшем виде… А как тятенька с маменькой обрадуются!
Курса вы, положим, не кончили, а на службу можете поступить. Молодой человек, все впереди… А там устроитесь — и о другом можно подумать. Разыщем этакую жар-птицу… Хе-хе!.. По человечеству будем думать…
Он не кончил
курса по обстоятельствам (читатель узнает о них впоследствии) и угодил
в провинцию, где потолокся несколько времени без
дела, без связей, почти без знакомых.
Все это, впрочем, разрешилось тем, что князь, кончив
курс и будучи полным распорядителем самого себя и своего громадного состояния, — так как отец и мать его уже умерли, — на другой же
день по выходе из лицея отправился к добрейшей тетке своей Марье Васильевне, стал перед ней на колени, признался ей
в любви своей к Элизе и умолял ее немедля ехать и сделать от него предложение.
Миклаков
в молодости отлично кончил
курс в университете, любил очень читать и потому много знал; но
в жизни как-то ему не повезло:
в службе он дотянул только до бухгалтера, да и тут его терпели потому, что обязанности свои он знал
в совершенстве, и начальники его обыкновенно говорили про него: «Миклаков, как бухгалтер, превосходный, но как человек — пренеприятный!»
Дело в том, что при служебных объяснениях с своими начальствующими лицами он нет-нет да и ввернет почти каждому из них какую-нибудь колкость.
Надобно быть готовым на всякой случай, и если
в самом
деле курс на итальянские векселя должен упасть
в Лейпциге, то не худо взять заранее свои меры.
Если действительно сражение проиграно французами, то
курс должен упасть; следовательно,
дела моих лейпцигских корреспондентов
в худом положении.
Везде приняли нас очень благосклонно, но Григорий Иваныч объявил, что я могу поступить собственно к его товарищу Запольскому, потому что они воспитанников
разделили; что трое старших находятся непосредственно под его наблюдением; что его воспитанники, через год кончив
курс гимназического ученья, должны оставить гимназию для поступления
в службу, и что он, Григорий Иваныч, тогда будет жить особо и воспитанников иметь не хочет.
Надежда Федоровна вспомнила, что она
в самом
деле еще не жила. Кончила
курс в институте и вышла за нелюбимого человека, потом сошлась с Лаевским и все время жила с ним на этом скучном, пустынном берегу
в ожидании чего-то лучшего. Разве это жизнь?
Оба друга окончили
курс в 1826 году, сохранив за собою свое почетное положение до последнего
дня своего пребывания
в училище, оставили там по себе самую лучшую память, а также и нескольких последователей, из которых потом вскоре же отличился своею непосредственностью и неуклонностью своего поведения Николай Фермор, о котором расскажем ниже.
С первого
дня своего вступления
в должность она хлопочет о приведении
в порядок библиотеки, типографии академической, о выборе новых членов, о возобновлении журнала Академии, об увеличении экономических сумм, на которые умножает число учеников
в академическом училище, прибавляет жалованья профессорам, вводит новые
курсы, издает карты губерний Российской империи (12).
Мужа не было
в это время; он поехал на несколько
дней в Гейдельберг, ожидая конца моего
курса, чтоб ехать
в Россию, и изредка приезжал ко мне.
И, как только кончилась война, мы и принялись за
дело: тысячи народа хлынули за границу, внешняя торговля усилилась с понижением тарифа, иностранцы явились к нам строить железные дороги, от нас поехали молодые люди
в иностранные университеты,
в литературе явились целые периодические издания, посвященные переводам замечательнейших иностранных произведений,
в университетах предполагаются
курсы общей литературы, английского и французского судопроизводства и пр.
В свое время он кончил
курс в университете, но теперь смотрел на это так, как будто отбыл повинность, неизбежную для юношей
в возрасте от 18 до 25 лет; по крайней мере, мысли, которые теперь каждый
день бродили
в его голове, не имели ничего общего с университетом и с теми науками, которые он проходил.