Неточные совпадения
…что и для вас самих
будет очень выгодно перевесть, например, на мое имя всех умерших душ,
какие по
сказкам последней ревизии числятся
в имениях ваших, так, чтобы я за них платил подати. А чтобы не подать
какого соблазна, то передачу эту вы совершите посредством купчей крепости,
как бы эти души
были живые.
— Я придумал вот что. Теперь, покуда новые ревижские
сказки не поданы, у помещиков больших имений наберется немало, наряду с душами живыми, отбывших и умерших… Так, если, например, ваше превосходительство передадите мне их
в таком виде,
как бы они
были живые, с совершением купчей крепости, я бы тогда эту крепость представил старику, и он,
как ни вертись, а наследство бы мне отдал.
— Вот ваше письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой
сказке и не верю ей ни
в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и
как и отчего она выдумалась. У вас не может
быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
— Менее всего, дорогой и уважаемый, менее всего
в наши дни уместна мистика
сказок,
как бы красивы ни
были сказки. Разрешите напомнить вам, что с января Государственная дума решительно начала критику действий правительства, — действий, совершенно недопустимых
в трагические дни нашей борьбы с врагом, сила коего грозит нашему национальному бытию, да, именно так!
Затем Самгин почувствовал, что никогда еще не
был он таким хорошим, умным и почти до слез несчастным,
как в этот странный час,
в рядах людей, до немоты очарованных старой, милой ведьмой, явившейся из древних
сказок в действительность, хвастливо построенную наскоро и напоказ.
В петербургской службе ему нечего
было делать с своею латынью и с тонкой теорией вершать по своему произволу правые и неправые дела; а между тем он носил и сознавал
в себе дремлющую силу, запертую
в нем враждебными обстоятельствами навсегда, без надежды на проявление,
как бывали запираемы, по
сказкам,
в тесных заколдованных стенах духи зла, лишенные силы вредить.
—
Какие бы ни
были, — сказал Тушин, — когда у вас загремит гроза, Вера Васильевна, — спасайтесь за Волгу,
в лес: там живет медведь, который вам послужит…
как в сказках сказывают.
— Хорошо,
буду помнить! — смеясь, отвечала Вера, — и когда меня,
как в сказке,
будет уносить какой-нибудь колдун, — я сейчас за вами!
— Сама не знаю. Иногда мне хочется плакать, а я смеюсь. Вы не должны судить меня… по тому, что я делаю. Ах, кстати, что это за
сказка о Лорелее? [Лорелея — имя девушки, героини немецкого фольклора. Лорелея зазывала своим пением рыбаков, и те разбивались о скалы.] Ведь это еескала виднеется? Говорят, она прежде всех топила, а
как полюбила, сама бросилась
в воду. Мне нравится эта
сказка. Фрау Луизе мне всякие
сказки сказывает. У фрау Луизе
есть черный кот с желтыми глазами…
С раннего утра сидел Фогт за микроскопом, наблюдал, рисовал, писал, читал и часов
в пять бросался, иногда со мной,
в море (плавал он
как рыба); потом он приходил к нам обедать и, вечно веселый,
был готов на ученый спор и на всякие пустяки,
пел за фортепьяно уморительные песни или рассказывал детям
сказки с таким мастерством, что они, не вставая, слушали его целые часы.
Спустя некоторое время после того,
как Хорошее Дело предложил мне взятку за то, чтоб я не ходил к нему
в гости, бабушка устроила такой вечер. Сыпался и хлюпал неуемный осенний дождь, ныл ветер, шумели деревья, царапая сучьями стену, —
в кухне
было тепло, уютно, все сидели близко друг ко другу, все
были как-то особенно мило тихи, а бабушка на редкость щедро рассказывала
сказки, одна другой лучше.
Во время уроков она смотрела углубленными глазами через меня —
в стену,
в окно, спрашивала меня усталым голосом, забывала ответы и всё чаще сердилась, кричала — это тоже обидно: мать должна
быть справедлива больше всех,
как в сказках.
Поздравила я моего ямщика.
«Зимовка тут
есть недалеко, —
Сказал он, — рассвета дождемся мы
в ней!»
Подъехали мы, разбудили
Каких-то убогих лесных сторожей,
Их дымную печь затопили.
Рассказывал ужасы житель лесной,
Да я его
сказки забыла…
Согрелись мы чаем. Пора на покой!
Метель всё ужаснее выла.
Лесник покрестился, ночник погасил
И с помощью пасынка Феди
Огромных два камня к дверям привалил.
«Зачем?» — «Одолели медведи...
Он долго
как бы не понимал суматохи, кипевшей кругом него, то
есть понимал совершенно и всё видел, но стоял
как бы особенным человеком, ни
в чем не принимавшим участия и который,
как невидимка
в сказке, пробрался
в комнату и наблюдает посторонних, но интересных ему людей.
С
какою жадностью, с
каким ненасытным любопытством читал я эти
сказки, и
в то же время я знал, что все это выдумка, настоящая
сказка, что этого нет на свете и
быть не может.
— Ну, уж этого я не разумею, извините!.. Вот хоть бы тоже и промеж нас, мужиков,
сказки эти разные ходят; все это
в них рассказываются глупости одни только,
как я понимаю; какие-то там Иван-царевичи, Жар-птицы, Царь-девицы — все это пустяки, никогда ничего того не
было.
Старик и мальчик легли рядом на траве, подмостив под головы свои старые пиджаки. Над их головами шумела темная листва корявых, раскидистых дубов. Сквозь нее синело чистое голубое небо. Ручей, сбегавший с камня на камень, журчал так однообразно и так вкрадчиво, точно завораживал кого-то своим усыпительным лепетом. Дедушка некоторое время ворочался, кряхтел и говорил что-то, но Сергею казалось, что голос его звучит из какой-то мягкой и сонной дали, а слова
были непонятны,
как в сказке.
— Так
как же
быть? — начал хозяин. —
В моей первой любви тоже не много занимательного: я ни
в кого не влюблялся до знакомства с Анной Ивановной, моей теперешней женой, — и все у нас шло
как по маслу: отцы нас сосватали, мы очень скоро полюбились друг другу и вступили
в брак не мешкая. Моя
сказка двумя словами сказывается. Я, господа, признаюсь, поднимая вопрос о первой любви, — надеялся на вас, не скажу старых, но и не молодых холостяков. Разве вы нас чем-нибудь потешите, Владимир Петрович?
Как ни ужасны
были турки, томившиеся под землею,
как ни грозен старый граф, усмирявший их
в бурные ночи, но все они отзывались старою
сказкой.
И стало мне таково грустно, таково тягостно, что даже, чего со мною и
в плену не
было, начал я с невидимой силой говорить и,
как в сказке про сестрицу Аленушку сказывают, которую брат звал, зову ее, мою сиротинушку Грунюшку, жалобным голосом...
Во главе первых
в Москве стояли «Московский телеграф», «Зритель» Давыдова, «Свет и тени» Пушкарева, ежемесячная «Русская мысль», «Русские ведомости», которые со страхом печатали Щедрина, писавшего
сказки и басни,
как Эзоп, и корреспонденции из Берлина Иоллоса, описывавшего под видом заграничной жизни русскую, сюда еще можно
было причислить «Русский курьер», когда он
был под редакцией
В.А. Гольцева, и впоследствии газету «Курьер».
Или, может
быть,
сказок он
в детстве начитался,
как Иванушко-дурачок жар-птицу добывал, на саночках-самокаточках ездил, на ковре-самолете летал.
Последовало минутное молчание. Порфирий Владимирыч готов
был ризы на себе разодрать, но опасался, что
в деревне, пожалуй, некому починить их
будет; Павел Владимирыч,
как только кончилась «
сказка» о благоприобретении, сейчас же опустился, и лицо его приняло прежнее апатичное выражение.
— Да; вот заметьте себе, много, много
в этом скудости, а мне от этого пахнэло русским духом. Я вспомнил эту старуху, и стало таково и бодро и приятно, и это бережи моей отрадная награда. Живите, государи мои, люди русские
в ладу со своею старою
сказкой. Чудная вещь старая
сказка! Горе тому, у кого ее не
будет под старость! Для вас вот эти прутики старушек ударяют монотонно; но для меня с них каплет сладких сказаний источник!.. О,
как бы я желал умереть
в мире с моею старою
сказкой.
Целую ночь он не спал, все думал думу:
как бы теперь, однако, помочь своему министру юстиции? Это совсем не то, что Варнавку избить. Тут нужно бы умом подвигать.
Как же это: одним умом, без силы? Если бы хоть при этом…
как в сказках, ковер-самолет, или сапоги-скороходы, или… невидимку бы шапку! Вот тогда бы он знал, что сделать очень умное, а то… Дьякон решительно не знал, за что взяться, а взяться
было необходимо.
На серьезном лице протопопа выразилось удовольствие: он, очевидно,
был рад встрече со «старою
сказкой»
в такую тяжелую минуту своей жизни и, отворотясь
в сторону, к черным полям, покрытым замерзшею и свернувшеюся озимою зеленью, уронил из глаз тяжелую слезу — слезу одинокую и быструю
как капля ртути, которая,
как сиротка
в лесу, спряталась
в его седой бороде.
— А и
в будни не больно весело! — Кожемякин крепко стиснул сына коленями и
как будто немного оживился. — Прежде веселее
было. Не столь спокойно, зато — веселее. Вот я тебе когда-нибудь, вместо бабьих-то
сказок, про настоящее поведаю. Ты уж большой, пора тебе знать,
как я жил…
Вскоре после того,
как пропала мать, отец взял
в дом ласковую слободскую старушку Макарьевну, у неё
были ловкие и тёплые руки, она певучим голосом рассказывала мальчику славные жуткие
сказки и особенно хорошо длинную историю о том,
как живёт бог на небесах...
И всё вокруг
было большое, страшное,
как в сказке.
И каждый раз, когда женщина говорила о многотрудной жизни сеятелей разумного, он невольно вспоминал яркие рассказы отца о старинных людях, которые смолоду весело промышляли душегубством и разбоем, а под старость тайно и покорно уходили
в скиты «душа́ спасать».
Было для него что-то общее между этими двумя рядами одинаково чуждых и неведомых ему людей, — соединяла их какая-то иная жизнь, он любовался ею, но она не влекла его к себе,
как не влекли его и все другие
сказки.
— Расскажи мне,
как это
было! — попросил я старуху, чувствуя впереди одну из славных
сказок, сложенных
в степях.
— Скажите-ка, père Joseph, лучше что-нибудь о себе,
как вы провели эти годы? Моя жизнь не удалась, побоку ее. Я точно герой наших народных
сказок, которые я, бывало, переводил вам, ходил по всем распутьям и кричал: «
Есть ли
в поле жив человек?» Но жив человек не откликался… мое несчастье!.. А один
в поле не ратник… Я и ушел с поля и пришел к вам
в гости.
Это
было что-то среднее между ветхою, закоптелою избушкой на курьих ножках, о которой говорится
в сказках, и живописною, веселою степной хаткой, или «мазанкой»,
как их называют обыкновенно на юге России.
— Нет ни мудрых волшебников, ни добрых фей,
есть только люди, одни — злые, другие — глупые, а всё, что говорят о добре, — это
сказка! Но я хочу, чтобы
сказка была действительностью. Помнишь, ты сказала: «
В богатом доме всё должно
быть красиво или умно»?
В богатом городе тоже должно
быть всё красиво. Я покупаю землю за городом и
буду строить там дом для себя и уродов, подобных мне, я выведу их из этого города, где им слишком тяжело жить, а таким,
как ты, неприятно смотреть на них…
Тихими ночами лета море спокойно,
как душа ребенка, утомленного играми дня, дремлет оно, чуть вздыхая, и, должно
быть, видит какие-то яркие сны, — если плыть ночью по его густой и теплой воде, синие искры горят под руками, синее пламя разливается вокруг, и душа человека тихо тает
в этом огне, ласковом, точно
сказка матери.
— Ох, пане, пане, — говорит Опанас, — у нас говорят старые люди:
в сказке правда и
в песне правда. Только
в сказке правда —
как железо: долго по свету из рук
в руки ходило, заржавело… А
в песне правда —
как золото, что никогда его ржа не
ест… Вот
как говорят старые люди!
— Господи! — печально говорил Яков. —
Как всё это… словно
в сказке!
Была — и вдруг колдун похитил, и нет её больше…
Это
была небольшая черненькая фигурка, некрасивая, неизящная, несимпатичная, так себе,
как в сказке сказывается, «девка-чернявка», или,
как народ говорит, «птица-пигалица».
И от волнения стала мять
в руках свой фартук. На окне стояли четвертные бутыли с ягодами и водкой. Я налил себе чайную чашку и с жадностью
выпил, потому что мне сильно хотелось
пить. Аксинья только недавно вымыла стол и скамьи, и
в кухне
был запах,
какой бывает
в светлых, уютных кухнях у опрятных кухарок. И этот запах и крик сверчка когда-то
в детстве манили нас, детей, сюда
в кухню и располагали к
сказкам, к игре
в короли…
Это
была живая картина к той
сказке и присказке: полусумасшедший кривой дворянин, важно позирующий
в пышном уборе из костюмерной лавки, а вокруг его умная, но своенравная княгиня да два смертно ей преданные верные слуги и друг с сельской поповки. Это собралась на чужине она, отходящая, самодумная Русь; а там, за стенами дома, катилась и гремела другая жизнь, новая, оторванная от домашних преданий: люди иные, на которых страна смотрела еще
как удивленная курица смотрит на выведенных ею утят.
На французском языке
были выписаны Массильон, Флешье и Бурдалу,
как проповедники;
сказки Шехеразады, «Дон Кишот», «Смерть Авеля», Геснеровы «Идиллии», «Вакфильдский священник», две натуральные истории, и
в том числе одна с картинками,
каких авторов — не знаю.
Отдохнула моя бедная мать, и отец, и все меня окружающие, особенно ключница Пелагея, которая постоянно возилась со мной во время припадков, сказывала
сказки мне с вечера и продолжала их даже тогда, когда я спал; мать моя
была так обрадована,
как будто
в другой раз взяла меня из гимназии.
— Эта
сказка — соблазняет!
В твои годы я тоже подумал — не лебедь ли я? И — вот… Должен
был идти
в академию — пошел
в университет. Отец — священник — отказался от меня. Изучал —
в Париже — историю несчастий человечества — историю прогресса. Писал, да. О,
как все это…
Солдаты укладывались спать.
В нашей палатке, где,
как и
в других, помещалось шестеро на пространстве двух квадратных сажен, мое место
было с краю. Я долго лежал, смотря на звезды, на костры далеких войск, слушая смутный и негромкий шум большого лагеря.
В соседней палатке кто-то рассказывал
сказку, беспрестанно повторяя слова «наконец того», произнося не «тово», а «того».
Хорошо
было смотреть на него
в тот час, — стал он важен и даже суров, голос его осел, углубился, говорит он плавно и певуче, точно апостол читает, лицо к небу обратил, и глаза у него округлились. Стоит он на коленях, но ростом словно больше стал. Начал я слушать речь его с улыбкой и недоверием, но вскоре вспомнил книгу Антония — русскую историю — и
как бы снова раскрылась она предо мною. Он мне свою
сказку чудесную
поёт, а я за этой
сказкой по книге слежу — всё идет верно, только смысл другой.
Удивительно просто сказала она эти светлые слова, — так ребёнок не скажет «мама». Обогател я силой,
как в сказке, и стала она мне с того часа неоценимо дорога. Первый раз сказала, что любит, первый раз тогда обнял я её и так поцеловал, что весь перестал
быть,
как это случалось со мной во время горячей молитвы.
Нельзя, друг: если у человека
в жизни не
было ничего хорошего, — он ведь никому не повредит, коли сам для себя выдумает
какую ни то
сказку да и станет рассказывать ее за
быль.
И вот конец печальной
былиИль
сказки — выражусь прямей.
Признайтесь, вы меня бранили?
Вы ждали действия? страстей?
Повсюду нынче ищут драмы,
Все просят крови — даже дамы.
А я,
как робкий ученик,
Остановился
в лучший миг;
Простым нервическим припадком
Неловко сцену заключил,
Соперников не помирил
И не поссорил их порядком…
Что ж делать! Вот вам мой рассказ,
Друзья; покамест
будет с вас.
—
Как не помнить, ваше превосходительство. Это вы правильно: следовало и плетежками за мое зверство.
Как раздумаюсь иногда про старое-то, точно вот сон
какой вижу: светленько пожили
в Загорье тогда. Один Тарас Ермилыч
какой пыли напустили… Ах, что только
было, ваше превосходительство! Ни
в сказке оказать, ни пером написать…
Оттого-то и нравится нам доселе поэзия древнего мира и некоторые фантастические произведения поэтов нового времени, тогда
как ничего, кроме отвращения, не возбуждают
в нас нелепые
сказки, сочиняемые разными молодцами на потеху взрослых детей и выдаваемые нередко за романы,
были, драмы и пр.