Неточные совпадения
— Ну, хорошо, ступай, —
сказал Степан Аркадьич, вдруг покраснев. — Ну, так
давай одеваться, — обратился он к Матвею и решительно скинул халат.
— Надо же вам
дать хоть кофею откушать, —
сказал Матвей тем дружески-грубым тоном, на который нельзя было сердиться.
— Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я
скажу тебе только, что
дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы вот только смеемся.
— Вы всё, кажется, делаете со страстью, —
сказала она улыбаясь. — Мне так хочется посмотреть, как вы катаетесь. Надевайте же коньки, и
давайте кататься вместе.
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. «Да, — думал он, — вот это жизнь, вот это счастье! Вместе,
сказала она,
давайте кататься вместе.
Сказать ей теперь? Но ведь я оттого и боюсь
сказать, что теперь я счастлив, счастлив хоть надеждой… А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
Не слыхала ли она его слов или не хотела слышать, но она как бы спотыкнулась, два раза стукнув ножкой, и поспешно покатилась прочь от него. Она подкатилась к М-llе Linon, что-то
сказала ей и направилась к домику, где
дамы снимали коньки.
— Еще бы! Что ни говори, это одно из удовольствий жизни, —
сказал Степан Аркадьич. — Ну, так
дай ты нам, братец ты мой, устриц два, или мало — три десятка, суп с кореньями….
— Что ты! Вздор какой! Это ее манера…. Ну
давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной
дамы,] —
сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной надо. Ну как же ты не дик? Чем же объяснить то, что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда то, что никто не делает.
— Приеду когда-нибудь, —
сказал он. — Да, брат, женщины, — это винт, на котором всё вертится. Вот и мое дело плохо, очень плохо. И всё от женщин. Ты мне
скажи откровенно, — продолжал он, достав сигару и держась одною рукой зa бокал, — ты мне
дай совет.
— Извините меня, графиня, — но я, право, ничего этого не знаю и ничего не могу вам
сказать, —
сказал он и оглянулся на входившего вслед за
дамой военного.
—
Давайте сейчас, княжна, испытаем столы, пожалуйста, —
сказал Вронский. — Княгиня, вы позволите?
— Какой опыт? столы вертеть? Ну, извините меня,
дамы и господа, но, по моему, в колечко веселее играть, —
сказал старый князь, глядя на Вронского и догадываясь, что он затеял это. — В колечке еще есть смысл.
— Хорошо доехали? —
сказал сын, садясь подле нее и невольно прислушиваясь к женскому голосу из-за двери. Он знал, что это был голос той
дамы, которая встретилась ему при входе.
— До свиданья, Иван Петрович. Да посмотрите, не тут ли брат, и пошлите его ко мне, —
сказала дама у самой двери и снова вошла в отделение.
— Что ж, нашли брата? —
сказала Вронская, обращаясь к
даме.
— Да? — тихо
сказала Анна. — Ну, теперь
давай говорить о тебе, — прибавила она, встряхивая головой, как будто хотела физически отогнать что-то лишнее и мешавшее ей. —
Давай говорить о твоих делах. Я получила твое письмо и вот приехала.
— Ах, много! И я знаю, что он ее любимец, но всё-таки видно, что это рыцарь… Ну, например, она рассказывала, что он хотел отдать всё состояние брату, что он в детстве еще что-то необыкновенное сделал, спас женщину из воды. Словом, герой, —
сказала Анна, улыбаясь и вспоминая про эти двести рублей, которые он
дал на станции.
— Отчего? Мне — кончено! Я свою жизнь испортил. Это я
сказал и
скажу, что, если бы мне
дали тогда мою часть, когда мне она нужна была, вся жизнь моя была бы другая.
— Кузьма,
дай тулуп. А вы велите-ка взять фонарь, я пойду взгляну, —
сказал он приказчику.
— Да после обеда нет заслуги! Ну, так я вам
дам кофею, идите умывайтесь и убирайтесь, —
сказала баронесса, опять садясь и заботливо поворачивая винтик в новом кофейнике. — Пьер,
дайте кофе, — обратилась она к Петрицкому, которого она называла Пьер, по его фамилии Петрицкий, не скрывая своих отношений с ним. — Я прибавлю.
— Он всё не хочет
давать мне развода! Ну что же мне делать? (Он был муж ее.) Я теперь хочу процесс начинать. Как вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел; вы видите, я занята делами! Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно мое. Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна, с презрением
сказала она, — и от этого он хочет пользоваться моим имением.
Отец
сказал, что не
даст и не заплатит долгов.
Про нее нельзя ничего
сказать нового, —
сказала толстая, красная, без бровей и без шиньона, белокурая
дама в старом шелковом платье.
—
Дайте мне чашку чая, —
сказала она, останавливаясь за ее стулом.
— Со мной? —
сказала она удивленно, вышла из двери и посмотрела на него. — Что же это такое? О чем это? — спросила она садясь. — Ну,
давай переговорим, если так нужно. А лучше бы спать.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо
сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, —
сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, —
сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет не больше тридцати сажен на десятину, а он
дал мне по двести рублей.
— Ну, полно увлекаться, — жалостно
сказал Степан Аркадьич, — отчего же никто не
давал?
— Очень можно, куда угодно-с, — с презрительным достоинством
сказал Рябинин, как бы желая
дать почувствовать, что для других могут быть затруднения, как и с кем обойтись, но для него никогда и ни в чем не может быть затруднений.
— Оченно скупы Константин Дмитрич, —
сказал он с улыбкой, обращаясь к Степану Аркадьичу, — окончательно ничего не укупишь. Торговал пшеницу, хорошие деньги
давал.
— Помилуй, — с удивлением
сказал Облонский, — ведь я слово
дал.
— Ну, полно! —
сказал он. — Когда бывало, чтобы кто-нибудь что-нибудь продал и ему бы не
сказали сейчас же после продажи: «это гораздо дороже стоит»? А покуда продают, никто не
дает… Нет, я вижу у тебя есть зуб против этого несчастного Рябинина.
— Ну, уж вы нам задали вчера, —
сказал один из пришедших, — всю ночь не
давали спать.
— Я несчастлива? —
сказала она, приближаясь к нему и с восторженною улыбкой любви глядя на него, — я — как голодный человек, которому
дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива? Нет, вот мое счастье…
— Не торопитесь, —
сказал Корд Вронскому, — и помните одно: не задерживайте у препятствий и не посылайте,
давайте ей выбирать, как она хочет.
— Здесь столько блеска, что глаза разбежались, —
сказал он и пошел в беседку. Он улыбнулся жене, как должен улыбнуться муж, встречая жену, с которою он только что виделся, и поздоровался с княгиней и другими знакомыми, воздав каждому должное, то есть пошутив с
дамами и перекинувшись приветствиями с мужчинами. Внизу подле беседки стоял уважаемый Алексей Александровичем, известный своим умом и образованием генерал-адъютант. Алексей Александрович зaговорил с ним.
— Волнует, но нельзя оторваться, —
сказала другая
дама. — Если б я была Римлянка, я бы не пропустила ни одного цирка.
«Да вот и эта
дама и другие тоже очень взволнованы; это очень натурально»,
сказал себе Алексей Александрович. Он хотел не смотреть на нее, но взгляд его невольно притягивался к ней. Он опять вглядывался в это лицо, стараясь не читать того, что так ясно было на нем написано, и против воли своей с ужасом читал на нем то, чего он не хотел знать.
— Уморительны мне твои engouements, [увлечения,]] —
сказала княгиня, — нет, пойдём лучше назад, — прибавила она, заметив двигавшегося им навстречу Левина с своею
дамой и с немецким доктором, с которым он что-то громко и сердито говорил.
Кити держала ее за руку и с страстным любопытством и мольбой спрашивала ее взглядом: «Что же, что же это самое важное, что
дает такое спокойствие? Вы знаете,
скажите мне!» Но Варенька не понимала даже того, о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила только о том, что ей нынче нужно еще зайти к М-me Berthe и поспеть домой к чаю maman, к 12 часам. Она вошла в комнаты, собрала ноты и, простившись со всеми, собралась уходить.
— Нет, я всегда хожу одна, и никогда со мной ничего не бывает, —
сказала она, взяв шляпу. И, поцеловав ещё раз Кити и так и не
сказав, что было важно, бодрым шагом, с нотами под мышкой, скрылась в полутьме летней ночи, унося с собой свою тайну о том, что важно и что
даёт ей это завидное спокойствие и достоинство.
— Как же ты послала
сказать княжне, что мы не поедем? — хрипло прошептал ещё раз живописец ещё сердитее, очевидно раздражаясь ещё более тем, что голос изменяет ему и он не может
дать своей речи того выражения, какое бы хотел.
Впрочем, я не спал всю ночь, и я не могу
дать себе ясного отчета, —
сказал он себе.
«Только при таком решении я поступаю и сообразно с религией, —
сказал он себе, — только при этом решении я не отвергаю от себя преступную жену, а
даю ей возможность исправления и даже — как ни тяжело это мне будет — посвящаю часть своих сил на исправление и спасение ее».
Она раскаивалась утром в том, чтó она
сказала мужу, и желала только одного, чтоб эти слова были как бы не сказаны. И вот письмо это признавало слова несказанными и
давало ей то, чего она желала. Но теперь это письмо представлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе представить.
— Однако надо написать Алексею, — и Бетси села за стол, написала несколько строк, вложила в конверт. — Я пишу, чтоб он приехал обедать. У меня одна
дама к обеду остается без мужчины. Посмотрите, убедительно ли? Виновата, я на минутку вас оставлю. Вы, пожалуйста, запечатайте и отошлите, —
сказала она от двери, — а мне надо сделать распоряжения.
— Кто это идет? —
сказал вдруг Вронский, указывая на шедших навстречу двух
дам. — Может быть, знают нас, — и он поспешно направился, увлекая ее за собою, на боковую дорожку.
— У меня хозяйство простое, —
сказал Михаил Петрович. — Благодарю Бога. Мое хозяйство всё, чтобы денежки к осенним податям были готовы. Приходят мужички: батюшка, отец, вызволь! Ну, свои всё соседи мужики, жалко. Ну,
дашь на первую треть, только
скажешь: помнить, ребята, я вам помог, и вы помогите, когда нужда — посев ли овсяный, уборка сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку с тягла. Тоже есть бессовестные и из них, это правда.
— О своей душе, известное дело, пуще всего думать надо, —
сказала она со вздохом. — Вон Парфен Денисыч, даром что неграмотный был, а так помер, что
дай Бог всякому, —
сказала она про недавно умершего дворового. — Причастили, особоровали.
Она знала все подробности его жизни. Он хотел
сказать, что не спал всю ночь и заснул, но, глядя на ее взволнованное и счастливое лицо, ему совестно стало. И он
сказал, что ему надо было ехать
дать отчет об отъезде принца.
— Ну как не грех не прислать
сказать! Давно ли? А я вчера был у Дюссо и вижу на доске «Каренин», а мне и в голову не пришло, что это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то я бы зашел. Как я рад тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как не грех не
дать знать! — повторил он.