Неточные совпадения
Повторяю: если иногда нам кажется, что кто-либо из наших подчиненных действует не вполне согласно с нашими видами, что он не понимает «сути» и недостаточно делает «благих начинаний»,
то это кажется нам ошибочно: не нужно только торопиться, а просто призвать такого подчиненного и
сказать ему: милостивый государь! неужто вы не понимаете?
Несправедливость явная, потому что старик мне сам по секрету не раз впоследствии говорил: «Не знаю, подлинно не знаю, за что от общения отметаюсь! если новое начальство новые виды имеет,
то стоило только приказать — я готов!» И если при этом вспомнить, сколько этот человек претерпел прежде, нежели место свое получил,
то именно можно
сказать: великий был страстотерпец!
С
тех пор как «Русский вестник» доказал, что слово «конституция», перенесенное на русскую почву, есть нелепость, или, лучше
сказать, что в России конституционное начало должно быть разлито везде, даже в трактирных заведениях, мы решили, что и у нас, на наших скромных торжествах тоже должно быть разлито конституционное начало.
Полициймейстер до
того разревновался, что вызвался
сказать сверхштатную речь от лица полиции.
В особенности
скажу я это о
тех, от имени которых обращаю к вашему превосходительству прощальное слово (оратор окидывает взором небольшое пространство стола, усеянное чинами пятого класса; отъезжающий кланяется и жмет руки соседям; управляющий удельной конторой лезет целоваться: картина).
— Зоилы и свистуны стоят ниже меня. Но, во всяком случае, ваше превосходительство, не заподозрите меня, если я
скажу: дары, которые приносятся здесь вашему превосходительству, суть дары сердца, а не
те дары, о которых говорил «древний». Ура!
Дань благодарности от всех неиспорченных сердец,
той благодарности, о которой сейчас так красноречиво выразился мой достойный начальник (вице-губернатор) и которую, ваше превосходительство, можете принять без всяких опасений, ибо здесь нельзя (крики кругом: «Да, нельзя, нельзя!») даже
сказать подобно «древнему»: timeo Danaos et dona ferentes.
— Это еще при мне началось, —
сказал он, — в
то время я осмелился подать следующий совет: если позволительно так думать,
сказал я,
то предоставьте все усмотрению главных начальников!
— Не отрицаю-с, — скромно заметил благодушный старик, — но не смею и утверждать-с.
Скажу вам по этому случаю анекдот-с. Однажды, когда князь Петр Антоныч требовал, чтобы я высказал ему мое мнение насчет сокращения в одном ведомстве фалд,
то я откровенно отвечал: «Ваше сиятельство! и фалды сокращенные, и фалды удлиненные — мы всё примем с благодарностью!» — «Дипломат!» — выразился по этому случаю князь и изволил милостиво погрозить мне пальцем. Так-то-с.
Однажды даже он отпустил себе бороду, в знак
того, что и ему не чуждо «сокращение переписки», но скоро оставил эту затею, потому что князь Петр Антоныч, встретивши его в этом виде,
сказал: «Эге, брат, да и ты, кажется, в нигилисты попал!» Вообще, он счастлив и уверяет всех и каждого, что никогда так не блаженствовал, как находясь в отставке.
Поздравив меня с высоким саном и дозволив поцеловать себя в плечо (причем я, вследствие волнения чувств, так крепко нажимал губами, что даже князь это заметил), он
сказал: „Я знаю, старик (я и тогда уже был оным), что ты смиренномудрен и предан, но главное, об чем я тебя прошу и даже приказываю, — это: обрати внимание на возрастающие успехи вольномыслия!“ С
тех пор слова сии столь глубоко запечатлелись в моем сердце, что я и ныне, как живого, представляю себе этого сановника, высокого и статного мужчину, серьезно и важно предостерегающего меня против вольномыслия!
«Однажды один председатель, слывший в обществе остроумцем (я в
то время служил уже симбирским помпадуром),
сказал в одном публичном месте: „Ежели бы я был помпадуром,
то всегда ходил бы в колпаке!“ Узнав о сем через преданных людей и улучив удобную минуту, я, в свою очередь, при многолюдном собрании,
сказал неосторожному остроумцу (весьма, впрочем, заботившемуся о соблюдении казенного интереса): „Ежели бы я был колпаком,
то, наверное, вмещал бы в себе голову председателя!“ Он тотчас же понял, в кого направлена стрела, и закусил язык.
Вечером
того же дня старик был счастлив необыкновенно. Он радовался, что ему опять удалось сделать доброе дело в пользу страны, которую он привык в душе считать родною, и, в ознаменование этой радости, ел необыкновенно много. С своей стороны, Анна Ивановна не могла не заметить этого чрезвычайного аппетита, и хотя не была скупа от природы, но
сказала...
Но не стану упреждать событий и
скажу только, что подобное толкование кажется мне поверхностным уже по
тому одному, что невозможно допустить, чтобы опытные администраторы лишались жизни вследствие расстройства желудка.
Посему, ежели кто вам
скажет: идем и построим башню, касающуюся облак,
то вы
того человека бойтесь и даже представьте в полицию; ежели же кто
скажет: идем, преклоним колена,
то вы,
того человека облобызав, за ним последуйте.
Последние минуты расставания были особенно тяжелы для нее. По обыкновению, прощание происходило на первой от города станции, куда собрались самые преданные, чтобы проводить в дальнейший путь добрейшего из помпадуров. Закусили, выпили, поплакали; советник Проходимцев даже до
того обмочился слезами, что старый помпадур только махнул рукою и
сказал...
Однажды управляющий акцизными сборами даже пари подержал, что устоит, но как только поравнялся с очаровательницей,
то вдруг до такой степени взвизгнул, что живший неподалеку мещанин Полотебнов
сказал жене: «А что, Мариша, никак в лесу заяц песню запел!» В этом положении застал его старый помпадур.
От остальных знакомых она почти отказалась, а действительному статскому советнику Балбесову даже напрямки
сказала, чтобы он и не думал, и что хотя помпадур уехал, но она по-прежнему принадлежит одному ему или, лучше
сказать, благодарному воспоминанию об нем. Это до такой степени ожесточило Балбесова, что он прозвал Надежду Петровну «ходячею панихидой по помпадуре»; но и за всем
тем успеха не имел.
—
Скажите бабе, чтобы она унялась, а не
то… фюить! — отвечал новый помпадур и как-то самонадеянно лихо щелкнул при этом пальцами.
— До
тех пор, покуда… —
сказала Надежда Петровна, и голос ее оборвался.
Как бы
то ни было, но Надежда Петровна стала удостоверяться, что уважение к ней с каждым днем умаляется.
То вдруг, на каком-нибудь благотворительном концерте, угонят ее карету за тридевять земель;
то кучера совсем напрасно в части высекут;
то Бламанжею
скажут в глаза язвительнейшую колкость. Никогда ничего подобного прежде не бывало, и все эти маленькие неприятности
тем сильнее язвили ее сердце, что старый помпадур избаловал ее в этом отношении до последней степени.
В-четвертых, с Бламанжеем поступили до
того скверно, что даже невозможно
сказать…
Козелков
сказал это так серьезно, что даже Никита-маркёр — и
тот удивился.
— Господи! да никак это камер-юнкер Монс пришел! —
сказала она и чуть-чуть не отправилась на
тот свет от страха.
— В наше время, молодой человек, —
сказал он, — когда назначали на такие посты,
то назначаемые преимущественно старались о соединении общества и потом уж вникали в дела…
— Образ мыслей здесь самый, вашество, благонамеренный, — отвечал полковник, — и если б только начальство уважило мое ходатайство о высылке отставного поручика Шишкина,
то смело могу
сказать…
— «Московские ведомости», вашество, но и
то — как бы
сказать? — одно литературное прибавление, а не политику.
— Да, и такая пиеса есть, —
сказал он, — но, признаюсь, я более люблю живые картины. Je suis pour les tableaux vivants, moi! [Что касается меня,
то я за живые картины! (фр.)]
Если солнцу восходящу всякая тварь радуется и всякая птица трепещет от живительного луча его,
то значит, что в самой природе всеблагой промысел установил такой закон, или, лучше
сказать, предопределение, в силу которого тварь обязывается о восходящем луче радоваться и трепетать, а о заходящем — печалиться и недоумевать.
— «Овладеть движением» — это значит: стать во главе его, — толкует Козелков, — я очень хорошо помню, что когда у нас в Петербурге буянили нигилисты,
то я еще тогда
сказал моему приятелю, капитану Реброву: чего вы смотрите, капитан! овладейте движением — и все будет кончено!
— Потому что, в сущности, чего они желают? они желают, чтоб всем было хорошо? Прекрасно. Теперь спросим: чего я желаю? я тоже желаю, чтоб всем было хорошо! Следовательно, и я, и они желаем, в сущности, одного и
того же! Unitibus rebus vires cresca parvunt! [«Viribus unitibus res parvae crescunt» (лат.) — от соединенных усилий малые дела вырастают.] как
сказал наш почтеннейший Михаил Никифорович в одной из своих передовых статей!
— Нет, не
то! —
сказал Козелков, как бы отгадывая его мысли, — поручение, которое я намерен на вас возложить, весьма серьезно. — Митенька выговорил эти слова очень строго; но, должно быть, важный вид был не к лицу ему, потому что лакей Степан, принимавший в эту минуту тарелку у Фавори, не выдержал и поспешил поскорее уйти.
— Все равно, вы меня понимаете. Но, выигрывая время, мы достигаем разом двух результатов: во-первых, мы отклоняем
то, что своею преждевременностию могло бы, так
сказать, возмутить обычное гармоническое течение жизни, во-вторых…
Так, например, когда я вижу стол,
то никак не могу
сказать, чтобы тут скрывался какой-нибудь парадокс; когда же вижу перед собой нечто невесомое, как, например: геройство, расторопность, самоотверженность, либеральные стремления и проч.,
то в сердце мое всегда заползает червь сомнения и формулируется в виде вопроса: «Ведь это кому как!» Для чего это так устроено — я хорошенько объяснить не могу, но думаю, что для
того, чтобы порядочные люди всегда имели такие sujets de conversation, [
Темы для беседы (фр.).] по поводу которых одни могли бы ораторствовать утвердительно, а другие — ораторствовать отрицательно, а в результате… du choc des opinions jaillit la vérité!
Ибо таким образом слушатель постоянно держится, так
сказать, на привязи, постоянно чего-то ждет, постоянно что-то как будто получает и в
то же время никаким родом это получаемое ухватить не может.
Теперь же он словно даже и не говорил, а гудел; гудел изобильно, плавно и мерно, точно муха, не повышающая и не понижающая тона, гудел неустанно и час и два, смотря по
тому, сколько требовалось времени, чтоб очаровать, — гудел самоуверенно и, так
сказать, резонно, как человек, который до тонкости понимает, о чем он гудит.
Петенька гамкнул что-то в ответ. Спутники опять переглянулись; опытные
сказали себе: «Ну да, это он! это наш!», неопытные: «Эге! как нынче чимпандзе-то выравниваться начали!» А советник ревизского отделения Ядришников, рискнувший на лишних шесть целковых, чтобы посмотреть, что делается в вагонах первого класса, взглянул на Митеньку до
того почтительно, что у
того начало пучить живот от удовольствия.
Однако ж к публицистам не поехал, а отправился обедать к ma tante [Тетушке (фр.).] Селижаровой и за обедом до такой степени очаровал всех умным разговором о необходимости децентрализации и о
том, что децентрализация не есть еще сепаратизм, что молоденькая и хорошенькая кузина Вера не выдержала и в глаза
сказала ему...
Тем не менее, взирая на предмет беспристрастно, я не могу не
сказать, что нам еще многого кой-чего в этом смысле недостает, а если принять в соображение с одной стороны славянскую распущенность, а с другой стороны, что время никогда терять не следует,
то мы естественно придем к заключению, что дело не ждет и что необходимо приступить к нему немедленно.
Разумеется, если б у нас были другие средства, если б мы, по крайней мере, впрямь желали что-нибудь
сказать, — тогда дело другое; а
то ведь и сказать-то мы ничего не хотим, а только так, зря выбрасываем слова из гортани, потому что на языке болона выросла.
— «Земские учреждения», messieurs, —
сказал он, — вот часть
той перспективы, которая виднеется перед нами в будущем.
— Да, это недурно; но все же это не
то. Я желал бы, чтобы вся губерния — понимаете, вся губерния? — присутствовала при этой моей, так
сказать, внутренней исповеди. Вы читали Карамзина?
Дмитрий Павлыч остановился, чтобы перевести дух и в
то же время дать возможность почтенным представителям
сказать свое слово. Но последние стояли, выпучивши на него глаза, и тяжко вздыхали. Городской голова понимал, однако ж, что надобно что-нибудь
сказать, и даже несколько раз раскрывал рот, но как-то ничего у него, кроме «мы, вашество, все силы-меры», не выходило. Таким образом, Митенька вынужден был один нести на себе все тяжести предпринятого им словесного подвига.
Моя обязанность заключается в
том, чтобы подать мысль, начертить, сделать наметку… но сплотить все это, собрать в одно целое, сообщить моим намерениям гармонию и стройность — все это, согласитесь, находится уже, так
сказать, вне круга моих обязанностей, на все это я должен иметь особого человека!
Я мыслю и в
то же время не мыслю, потому что не имею в распоряжении своем человека, который следил бы за моими мыслями, мог бы уловить их, так
сказать, на лету и, в конце концов, изложить в приличных формах.
Вот здесь-то, почтеннейший Разумник Семеныч, именно и нужен мне публицист,
то есть такой механик, которому я мог бы во всякое время
сказать: «Вот, милостивый государь, моя мысль!
Когда Митеньке принесли нумер ведомостей, в котором была напечатана эта статья,
то он, не развертывая, подал его правителю канцелярии и
сказал...
— Я вас решительно не понимаю, Разумник Семеныч! —
сказал ему Козелков, когда
тот объяснил предмет своего прошения.
«Вот, — думал он, — человек, который отчасти уже понял мою мысль — и вдруг он оставляет меня, и когда оставляет? — в самую решительную минуту! В
ту минуту, когда у меня все созрело, когда план кампании был уже начертан, и только оставалось, так
сказать, со всех сторон ринуться, чтоб овладеть!»
Но, быть может, в этом шкафу заключался не самый источник «поры» и «времени», а только
тот материал, который давал возможность в удобный, по усмотрению, момент определить «пору» и «время»? Это ли хотел
сказать правитель канцелярии?