Неточные совпадения
Не забудьте, что я ничего не ищу, кроме «благих начинаний», а так как едва ли сыщется в мире
человек, в котором не притаилась бы хотя маленькая соринка
этого добра, то понятно, какой перепутанный калейдоскоп должен представлять круг
людей, в котором я обращаюсь.
Сообразите только, возможное ли
это дело! чтобы вопрос глубоко человеческий, вопрос, затрогивающий основные отношения
человека к жизни и ее явлениям, мог хотя на одну минуту оставаться для
человека безынтересным, а тем более мог бы помешать ему устроиваться на практике возможно выгодным для себя образом, — и вы сами, наверное, скажете, что
это вздор!
Это угрюмые
люди, никогда не покидающие марева, созданного их воображением, и с неумолимою последовательностью проводящие
это марево в действительность.
Меньшинство же (лгуны-фанатики) хотя и подвергает себя обузданию, наравне с массою простецов, но неизвестно еще, почему
люди этого меньшинства так сильно верят в творческие свойства излюбленного ими принципа, потому ли, что он влечет их к себе своими внутренними свойствами, или потому, что им известны только легчайшие формы его.
Ясно, что при такой обстановке совсем невозможно было бы существовать, если б не имелось в виду облегчительного элемента, позволяющего взглянуть на все
эти ужасы глазами пьяного
человека, который готов и море переплыть, и с колокольни соскочить без всякой мысли о том, что из
этого может произойти.
Возражение
это, прежде всего, не весьма нравственно, хотя по преимуществу слышится со стороны
людей, считающих себя охранителями добрых нравов в обществе.
— А крестьяне покудова проклажались, покудова что… Да и засилья настоящего у мужиков нет: всё в рассрочку да в годы — жди тут! А Крестьян Иваныч — настоящий
человек! вероятный! Он тебе вынул бумажник, отсчитал денежки — поезжай на все четыре стороны! Хошь — в Москве, хошь — в Питере, хошь — на теплых водах живи! Болотце-то вот, которое просто в придачу, задаром пошло, Крестьян Иваныч нынче высушил да засеял — такая ли трава расчудесная пошла, что теперича
этому болотцу и цены по нашему месту нет!
Все
эти удобства обязаны своим существованием местному трактирщику,
человеку предприимчивому и ловкому, которого старожилы здешние еще помнят, как он мальчиком бегал на босу ногу по улицам, и который вдруг как-то совсем неожиданно из простого полового сделался «хозяином».
Миллион
людей, которые сами на себя без смеха смотреть не могут, — разве
это не интересно?
И впрочем, тут же и другому, и третьему скажет: «
Это я! я предупредил! нужно спасти благородного молодого
человека!»
— Ну, до этого-то еще далеко! Они объясняют
это гораздо проще; во-первых, дробностью расчетов, а во-вторых, тем, что из-за какого-нибудь гривенника не стоит хлопотать. Ведь при
этой системе всякий старается сделать все, что может, для увеличения чистой прибыли, следовательно, стоит ли усчитывать
человека в том, что он одним-двумя фунтами травы накосил меньше, нежели другой.
Это был
человек уже пожилой, небольшого роста, тучный, с большою и почти совсем лысою головой, которую он держал несколько закинув назад.
— Да-с, претерпел-таки. Уж давно думаю я
это самое Монрепо побоку — да никому, вишь, не требуется. Пантелею Егорову предлагал: «Купи, говорю! тебе, говорю, все одно, чью кровь ни сосать!» Так нет, и ему не нужно! «В твоем, говорит, Монрепо не
людям, а лягушкам жить!» Вот, сударь, как нынче бывшие холопы-то с господами со своими поговаривают!
— Так-то вот мы и живем, — продолжал он. —
Это бывшие слуги-то! Главная причина: никак забыть не можем. Кабы-ежели бог нам забвение послал, все бы, кажется, лучше было. Сломал бы хоромы-то, выстроил бы избу рублей в двести, надел бы зипун, трубку бы тютюном набил… царствуй! Так нет, все хочется, как получше. И зальце чтоб было, кабинетец там, что ли, «мадам! перметте бонжур!», «
человек! рюмку водки и закусить!» Вот что конфузит-то нас! А то как бы не жить! Житье — первый сорт!
Все, что отдает
человека в жертву темным силам, все
это предлагает ей союз свой.
— «А по-моему, —
это опять первый голос, — лучше недоимки очищать, потому что своевременная уплата повинностей есть первый признак
человека, созревшего для свободы».
— По здешнему месту
эти концы очень часто, сударь, бывают. Смотришь,
это, на
человека: растет, кажется… ну, так растет! так растет! Шире да выше, краше да лучше, и конца-краю, по видимостям, деньгам у него нет. И вдруг,
это, — прогорит. Словно даже свечка, в одну минуту истает. Либо сам запьет, либо жена сбесится… разумеется, больше от собственной глупости. И пойдет,
это, книзу, да книзу, уже да хуже…
— Дурак —
это по-здешнему значит: выморочный
человек, — пояснил Колотов.
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания
человек, однако при всем том так себя понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит, на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони… И боже ты мой! Ну, а они — они ничего-с! для них
это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
И как вы
люди темные, то от
этого самого, значит, все вас обижают.
Опять и
это: «Всякий будто
человек может сам себе удовлетворение сделать» — где же
это видано! в каких бессудных землях-с! «Ах! думаю, далеконько вы, Валериан Павлыч, камешок-то забрасываете, да как бы самим потом вытаскивать его не пришлось!» И сейчас же мне, сударь, после того мысль вошла.
— А вы полагаете, что взять
человека на замечание —
это ничего?
Прокурор —
это излюбленный
человек закона,
это око его,
это преданнейший и, так сказать, всегда стоящий на страже исполнитель его велений!
— Следствие по
этому делу уже начато. Производят его
люди, известные своею деятельностью и ловкостью, но я должен сознаться, что до сих пор никакого существенного результата не достигнуто.
— Я пришел к тому убеждению, что недостаточность результатов происходит оттого, что тут употребляются совсем не те приемы. Я не знаю, что именно нужно, но бессилие старых, традиционных уловок для меня очевидно. Они без пользы ожесточают злоумышленников, между тем как нужно, чтобы дело само собой, так сказать, скользя по своей естественной покатости, пришло к неминуемому концу. Вот мой взгляд. Вы, мой друг,
человек новый и современный — вы должны понять меня. Поэтому я решился поручить
это дело вам.
Дело, о котором я писал вам в прошлом письме, развивается так быстро, что теперь у меня, вместо пятнадцати, уже восемьдесят три
человека обвиняемых. Восемьдесят три
человека! Восемьдесят три жертвы пагубных заблуждений!
Это ужасно!
Да,
это еще вопрос! и даже очень важный вопрос, милая маменька, ибо та же чувствительность, которая служит источником омерзительнейших преступлений, может подвигать
человека и к деяниям высочайшей благонамеренности и преданности.
Но когда я, со слезами на глазах, просил его успокоиться; когда я доказал ему, что в видах его же собственной пользы лучше, ежели дело его будет в руках
человека, ему сочувствующего (я могу признавать его обличения несвоевременными, но не сочувствовать им — не могу!), когда я, наконец, подал ему стакан чаю и предложил папиросу, он мало-помалу смягчился. И теперь, милая маменька, из
этого чувствительного, но не питающего к начальству доверия
человека я вью веревки!
— Я знаю, что вы хотите сказать, — остановил он меня, — вы усердны, молодой
человек! — в
этом отказать вам нельзя! Но вы слишкомусердны, а
это такой недостаток, перед которым даже совершенная бездеятельность представляется качеством далеко не бесполезным. Я более ничего не имею прибавить вам.
Это единственная арена, на которой дорожат знающими и усердными
людьми".
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли, было? После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый, был, да и в том тесно стало. Скоро пять лет будет, как вот
эти палаты выстроил. Жить надо так, чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При деньгах да не пожить? за
это и
люди осудят! Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
— А то и хорошо, что вольному воля! Прежде насчет всего запрет был, а нынче — воля! А впрочем, доложу вам, умному
человеку на
этот счет все едино: что запрет, что воля. Когда запрет был — у умного
человека на предмет запрета выдумка была; воля пришла — у него на предмет
этой самой воли выдумка готова! Умный
человек никогда без хлеба не оставался. А что касается до прочих, так ведь и для них все равно. Только навыворот… ха-ха!
Прежде и я по зернышку клевал, ну, а потом вижу
люди горстями хватают, — подумал:"Не все же
людям, и нам, может, частица перепадет!"Да об
этом после!
— Крестьяне? крестьянину, сударь, дани платить надо, а не о приобретении думать.
Это не нами заведено, не нами и кончится. Всем он дань несет; не только казне-матушке, а и мне, и тебе, хоть мы и не замечаем того. Так ему свыше прописано. И по моему слабому разуму, ежели
человек бедный, так чем меньше у него, тем даже лучше. Лишней обузы нет.
— Нет, я на
этот счет с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она все лишний раз к отцу с матерью забежит, а дай ей деньги в руки — только ты ее и видел. Э, эх! все мы, сударь,
люди, все человеки! все денежку любим! Вот помирать стану — всем распределю, ничего с собой не унесу. Да ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
— Не говори ты
этого, сударь, не греши! В семье ли
человек или без семьи? Теперича мне хоть какую угодно принцессу предоставь — разве я ее на мою Анну Ивановну променяю! Спаси господи! В семью-то придешь — ровно в раю очутишься! Право! Благодать, тишина, всякий при своем месте — истинный рай земной!
Я удивляюсь даже, что Деруновы до такой степени скромны и сдержанны. Имей я их взгляды на бунты и те удобства, которыми они пользуются для проведения
этих взглядов, я всякого бы
человека, который мне нагрубил или просто не понравился, со свету бы сжил. Писал бы да пописывал:"И при сем, якобы армий совсем не нужно, говорил!"И наверное получил бы удовлетворение…
Здесь, по манию
этих зверообразных
людей, получает принцип собственности свою санкцию! здесь с восхода до заката солнечного поются ему немолчные гимны! здесь стригут и бреют и кровь отворяют!
А по сю сторону перегородки, прислонившись к замасленному карнизу ее, стоят
люди кабальные, подневольные,
люди, обуреваемые жаждой стяжания, стоят и в безысходной тоске внемлют гимну собственности, который вопиет из всех стен
этого мрачного здания!
И в каждом из
этих кабальных
людей, словно нарыв, назревает мучительная мысль: вот сейчас! сейчас налетит"подвох"! — сейчас разверзнется под ногами трапп… хлоп!
Какая загадочная, запутанная среда! И какое жалкое положение «дурака» среди
этих тоже не умных, но несомненно сноровистых и хищных
людей!
Казалось, вся
эта заглохшая, одичалая чаща в один голос говорила мне:"вырастили! выхолили!"и вот пришел «скучающий»
человек, которому неизвестно почему, неизвестно что надоело, пришел, черкнул какое-то дурацкое слово — и разом уничтожил весь
этот процесс ращения и холения!
И какой загадочный
человек этот Дерунов!
Это среднего роста
человек, жиденький, белокуренький, с подстриженною рыжеватою бородкой, с маленькими бегающими глазками, обрамленными розовыми, как у кролика, веками, с востреньким носом.
— А я что же говорю! Я то же и говорю: кабы теперича капитал в руки — сейчас бы я
это самое Филипцево… то есть, ни в жизнь бы никому не уступил! Да тут, коли
человек с дарованием… тут конца-краю деньгам не будет!
— Да ведь
это значит прямо мошенничать! С пьяным
человеком в сделку входить!
Да и он тоже, глядя на мою одёжу, соображает:"
Этот человек, говорит, основательный!"Глядишь — ан мне и уступочка за мою основательность.
И вот
этот самый
человек, возведший хождение в худом платье чуть не в теорию, является передо мной совершенным франтом.
Видно было, что при
этом он имел в виду одну цель: так называемое"заговариванье зубов", но, как
человек умный, он и тут различал
людей и знал, кому можно"заговаривать зубы"и наголо и кому с тонким оттенком юмора, придающего речи приятный полузагадочный характер.
В
этой зависти, впрочем, скорее сказывалось завидущее пономарское естество, которое всю жизнь как будто куда-то
человека подманивает и всю жизнь оставляет его на бобах.