Неточные совпадения
Наша адмиральша, сидевшая до этого в большой гостиной и слегка там, на основании своего чина, тонировавшая, тоже выплыла вместе с
другими матерями и начала внимательно всматриваться своими близорукими глазами в танцующих, чтобы отыскать посреди их своих красоточек, но тщетно; ее досадные глаза, сколько она их ни щурила, кроме каких-то неопределенных движущихся фигур,
ничего ей не представляли: физическая близорукость Юлии Матвеевны почти превосходила ее умственную непредусмотрительность.
Votre devouee». [«Дорогой
друг! Прошу вас прийти ко мне в семь часов; я чувствую себя настолько несчастной, что не могу вам сказать
ничего больше. Итак, я вас жду. Преданная вам». (франц.).]
За ужином Егор Егорыч по своему обыкновению, а gnadige Frau от усталости —
ничего почти не ели, но зато Сверстов все ел и все выпил, что было на столе, и, одушевляемый радостью свидания с
другом, был совершенно не утомлен и нисколько не опьянел. Gnadige Frau скоро поняла, что мужу ее и Егору Егорычу желалось остаться вдвоем, чтобы побеседовать пооткровеннее, а потому, ссылаясь на то, что ей спать очень хочется, она попросила у хозяина позволения удалиться в свою комнату.
Князь вежливо пустил всех гостей своих вперед себя, Крапчик тоже последовал за
другими; но заметно был смущен тем, что ни одного слова не в состоянии был приспособить к предыдущему разговору. «Ну, как, — думал он, — и за столом будут говорить о таких же все пустяках!» Однако вышло не то: князь, скушав тарелку супу, кроме которой, по болезненному своему состоянию, больше
ничего не ел, обратился к Сергею Степанычу, показывая на Петра Григорьича...
— Благодарю вас,
друзья мои! — начал он с навернувшимися на глазах слезами. — Слова ваши так радостны и неожиданны для меня, что я не в состоянии даже
ничего отвечать на них.
Пылкая в своих привязанностях и гневливая в то же время, она была одной из тех женщин, у которых, как сказал Лермонтов, пищи много для добра и зла, и если бы ей попался в мужья
другой человек, а не Ченцов, то очень возможно, что из нее вышла бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем
ничего нельзя было поделать; довести его до недолгого раскаяния в некоторые минуты была еще возможность, но напугать — никогда и
ничем.
— Может быть, для
других это и
ничего… удобно даже, — продолжал Ченцов, — но для меня нет!
— Пока нет; я еду в Петербург теперь, но так как в моем разрешении возвратиться в столицу
ничего не сказано, чтобы я не жил в Москве, то, вероятно, впоследствии я там и поселюсь, ибо, сами согласитесь, Егор Егорыч, в мои годы одно только счастье и остается человеку, чтобы жить около старых
друзей.
На этом собственно настоящий вечер и кончился, но на
другой день Егор Егорыч начал всем внушать серьезное опасение: он не то чтобы сделался болен, а как бы затих совсем и все прилегал то на один диван, то на
другой; ни за обедом, ни за ужином
ничего не ел, ночи тоже не спал.
— Да как же?.. Люди обыкновенно любят
друг друга, когда у них есть что-нибудь общее; но, я думаю,
ничего не может быть общего между стареньким грибком и сильфидой.
Но тут столько страхов и противоречий возникало в воображении Сусанны Николаевны, что она
ничего отчетливо понять не могла и дошла только до такого вывода, что была бы совершенно счастлива, если бы Углаков стал ей
другом или братом, но не более…
Добрый властитель Москвы по поводу таких толков имел наконец серьезное объяснение с обер-полицеймейстером; причем оказалось, что обер-полицеймейстер совершенно не знал
ничего этого и, возвратясь от генерал-губернатора, вызвал к себе полицеймейстера, в районе которого случилось это событие, но тот также
ничего не ведал, и в конце концов обнаружилось, что все это устроил без всякого предписания со стороны начальства толстенький частный пристав, которому обер-полицеймейстер за сию проделку предложил подать в отставку; но важеватый
друг актеров, однако, вывернулся: он как-то долез до генерал-губернатора, встал перед ним на колени, расплакался и повторял только: «Ваше сиятельство!
— Ну, а
другие свидетели
ничего не говорят?
— Господа, прошу прислушаться к словам господина поручика! — обратился камер-юнкер к
другим просителям, из коих одни смутились, что попали в свидетели, а
другие ничего, и даже как бы обрадовались, так что одна довольно старая салопница, должно быть, из просвирен, звонким голосом произнесла...
Они зашли в погребок; но в нем действительно, кроме магенбиттеру и
других водок,
ничего не было. Чтобы замаскировать свое посещение, Сусанна Николаевна купила маленькую бутылку киршвассера. [Киршвассер — вишневый напиток (нем.).]
Эти пять — шесть человек на адресуемые к ним вопросы одни отделывались молчанием, а
другие произносили: «Nous ne savons rien!» [Мы
ничего не знаем! (франц.).].
Другое было то, что, прочтя много книг, он убедился, что люди, разделявшие с ним одинаковые воззрения,
ничего другого не подразумевали под ними и что они, ничего не объясняя, только отрицали те вопросы, без ответа на которые он чувствовал, что не мог жить, а старались разрешить совершенно другие, не могущие интересовать его вопросы, как, например, о развитии организмов, о механическом объяснении души и т. п.
Неточные совпадения
Осип. Давай их, щи, кашу и пироги!
Ничего, всё будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там
другой выход есть?
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и
другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все
ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Городничий.
Ничего,
ничего.
Другое дело, если бы вы из этого публичное что-нибудь сделали, но ведь это дело семейственное.
Хлестаков. Хорошие заведения. Мне нравится, что у вас показывают проезжающим все в городе. В
других городах мне
ничего не показывали.
Хлестаков. Ты растолкуй ему сурьезно, что мне нужно есть. Деньги сами собою… Он думает, что, как ему, мужику,
ничего, если не поесть день, так и
другим тоже. Вот новости!