Неточные совпадения
Все это, впрочем, разрешилось тем, что князь, кончив курс и
будучи полным распорядителем самого себя и своего громадного состояния, — так как отец и
мать его уже умерли, — на другой же день по выходе из лицея отправился к добрейшей тетке своей Марье Васильевне, стал перед ней на колени, признался ей в любви своей к Элизе и умолял ее немедля ехать и сделать от него предложение.
По выходе из училища, дочь объявила
матери, что она ничем не
будет ее стеснять и уйдет в гувернантки, и действительно ушла; но через месяц же возвратилась к ней снова, говоря, что частных мест она больше брать не
будет, потому что в этом положении надобно сделаться или рабою, служанкою какой-нибудь госпожи, или предметом страсти какого-нибудь господина, а что она приищет себе лучше казенное или общественное место и
будет на нем работать.
Ограниченность применения женского труда в ту эпоху в России вынуждала девушек стремиться к получению преимущественно педагогического и медицинского образования.]
мать очень мало понимала и гораздо больше бы желала, чтобы она вышла замуж за человека с обеспеченным состоянием, или, если этого не случится, она, пожалуй, не прочь бы
была согласиться и на другое, зная по многим примерам, что в этом положении живут иногда гораздо лучше, чем замужем…
Рядом с комнатой
матери, в довольно большой гостиной, перед лампой, на диване сидела дочь г-жи Жиглинской, которая
была) не кто иная, как знакомая нам Елена.
Мать и дочь
были несколько похожи между собой, и только госпожа Жиглинская
была гораздо громаднее и мужественнее дочери.
Кроме того, в лице Елены
было больше ума, больше солидности, видно
было больше образования и совершенно не
было той наглой и почти бесстыдной дерзости, которая как бы освещала всю физиономию ее
матери.
В одну из минут весьма крайней нужды госпожа Жиглинская решилась
было намекнуть об этом дочери: «Ты бы попросила денег у друга твоего, у князя; у него их много», — сказала она ей больше шутя; но Елена почти озлобленно взглянула на
мать.
— Ты мерзкая и негодная девчонка! — воскликнула она (в выражениях своих с дочерью госпожа Жиглинская обыкновенно не стеснялась и называла ее иногда еще худшими именами). — У тебя на глазах
мать может умирать с голоду, с холоду, а ты в это время
будешь преспокойно философствовать.
Насколько князю нравилась Елена, настолько противна
была ему
мать; своей массивной фигурой и нахальным видом госпожа Жиглинская внушала ему какое-то физиологическое отвращение к себе.
Сия опытная в жизни дама видела, что ни дочь нисколько не помышляет обеспечить себя насчет князя, ни тот нимало не заботится о том, а потому она, как
мать, решилась, по крайней мере насколько
было в ее возможности, не допускать их войти в близкие между собою отношения; и для этого она, как только приходил к ним князь, усаживалась вместе с молодыми людьми в гостиной и затем ни на минуту не покидала своего поста.
Он очень ясно чувствовал в голове шум от выпитого бургонского и какой-то разливающийся по всей крови огонь от кайенны и сой, и все его внимание в настоящую минуту приковалось к висевшей прямо против него, очень хорошей работы, масляной картине, изображающей «Ревекку» [Ревекка — героиня библейских легенд, жена патриарха Исаака,
мать Исава и Иакова.], которая, как водится, нарисована
была брюнеткой и с совершенно обнаженным станом до самой талии.
Елена затруднилась несколько отвечать на этот вопрос. Она отчасти догадывалась о причине, почему
мать так надзирает за ней, но ей самой себе даже
было стыдно признаться в том.
— Только они меня-то, к сожалению, не знают… — продолжала между тем та, все более и более приходя в озлобленное состояние. — Я бегать да подсматривать за ними не стану, а прямо дело заведу: я
мать, и мне никто не запретит говорить за дочь мою. Господин князь должен
был понимать, что он — человек женатый, и что она — не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
— Ничего особенного-с. К-х-ха!.. — отвечал ей с кашлем Елпидифор Мартыныч. — У
матери одной я сейчас
был — гневающейся и плачущей.
— Не Елене надобно
было предлагать!.. Она, конечно, у тебя не возьмет, а пошли
матери, и пошли сейчас же. А теперь прощай, — проговорила Анна Юрьевна и сама пошла.
Князю Григорову непременно бы следовало ехать на похороны к дяде; но он не поехал, отговорившись перед женой тем, что он считает нечестным скакать хоронить того человека, которого он всегда ненавидел: в сущности же князь не ехал потому, что на несколько дней даже не в состоянии
был расстаться с Еленой, овладевшей решительно всем существом его и тоже переехавшей вместе с
матерью на дачу.
— Стало
быть,
мать против этого? — допрашивала княгиня.
— Кто ж это знает? — отвечал Елпидифор Мартыныч, пожав плечами. — К-х-ха! — откашлянулся он. —
Мать мне ее, когда я
был у них перед отъездом их на дачу, говорила: «Что это, говорит, Леночку все тошнит, и от всякой пищи у ней отвращение?» Я молчу, конечно; мало ли человека отчего может тошнить!
В числе самых сильных нравственных желаний княгини
было желание иметь детей, и она полагала, что
быть матерью или отцом
есть высшее счастье человека на земле.
— Да-с, так уж устроила!..
Мать крайне огорчена, крайне!.. Жаловаться
было первоначально хотела на князя, но я уж отговорил. «Помилуйте, говорю, какая же польза вам
будет?»
Она девушка, а между тем делается
матерью, — это, вероятно, распространится по всей Москве, и ей очень трудно
будет оставить Елену начальницей женского учебного заведения; но в то же время она ни за что не хотела отпустить от себя Елену, так как та ей очень нравилась и казалась необыкновенной умницей. «Ничего, как-нибудь уговорю, успокою этих старикашек; они сами все очень развратны!» — подумала про себя Анна Юрьевна.
— Но ты только выслушай меня… выслушай несколько моих слов!.. — произнесла Елизавета Петровна вкрадчивым голосом. — Я, как
мать,
буду говорить с тобою совершенно откровенно: ты любишь князя, — прекрасно!.. Он что-то такое дурно поступил против тебя, рассердил тебя, — прекрасно! Но дай пройти этому хоть один день, обсуди все это хорошенько, и ты увидишь, что тебе многое в ином свете представится! Я сама любила и знаю по опыту, что все потом иначе представляется.
— Совсем!.. Говорит, что не хочет, чтобы я ею торговала. Я пуще подбивала ее на это… Жаль, видно, стало куска хлеба
матери, и с чем теперь я осталась?.. Нищая совсем! Пока вот вы не стали помогать нам, дня по два сидели не
евши в нетопленных комнатах, да еще жалованье ее тогда
было у меня, а теперь что? Уж как милостыни
буду просить у вас, не оставьте вы меня, несчастную!
— А вы разве не знали, что за существо
мать моя?.. Разве я скрывала от вас когда-нибудь ее милые качества? Но, может
быть, вам ее взгляд на вещи больше нравится, чем мой; вам тоже, может
быть, желалось бы не любить меня, а покупать только!..
Конечно,
есть родители, которые всех самих себя кладут в воспитание детей, в их будущее счастье, — те родители, разумеется, заслуживают благодарности от своих детей; но моей
матери никак нельзя приписать этого: в детстве меня гораздо больше любил отец, потом меня веселил и наряжал совершенно посторонний человек, и, наконец, воспитало и поучало благотворительное заведение.
— Вы, может
быть, действительно, — начал он, не поднимая глаз на Елену, — имеете некоторое право не заботиться очень много о вашей
матери, но вы теперь должны уже подумать о самой себе: вам самим
будет не на что существовать!
— Я не хочу моей
матери обеспечивать, — понимаете вы?.. Я еще давеча сказала, что ей довольно мною торговать! Если вы хотите ей помогать, так лично для нее, но никак не для меня!.. Чтоб и имени моего тут не
было!
Елпидифора Мартыныча разбудили и доложили ему, что его зовут от князя Григорова к г-же Жиглинской. Он уже слышал, что Елена больше не жила с
матерью, и понял так, что это, вероятно, что-нибудь насчет родов с ней происходит. Первое его намерение
было не ехать и оставить этих господ гордецов в беспомощном состоянии; но мысль, что этим он может возвратить себе практику в знатном доме Григоровых, превозмогла в нем это чувство.
— Я за священниками сходить схожу, — начала Елизавета Петровна, — но что я
мать Елены, я им не скажу, потому что
будь она дама, то другое бы дело!..
Она рассказала ей, как Миклаков прислал ей с объяснением в любви записку, как он у нее
был потом, и она сказала ему, что уезжает в Петербург к отцу и
матери.
— Дочь ее, очень естественно, что не любит, потому что она скорей мучительницей ее
была, чем
матерью, — проговорил он.
Потом, когда она отводила свою руку, Коля только исподлобья посматривал на это; но Елена вдруг снова обращала руку к нему, и мальчик снова принимался визжать и хохотать; наконец, до того наигрался и насмеялся, что утомился и, прильнув головой к груди
матери, закрыл глазки: тогда Елена начала его потихоньку качать на коленях и негромким голосом
напевать: «Баю, баюшки, баю!».
Вся ее походка при этом, все движения
были движениями рассвирепелой тигрицы: темперамент
матери как бы невольно высказался в эти минуты в Елене!
Мать его, вероятно, несколько жадная по характеру дама, не удержалась, вся вспыхнула и дала сыну такого щелчка по голове, что ребенок заревел на всю залу, и его принуждены
были увести в дальние комнаты и успокоивать там конфектами; другая, старая уже
мать, очень рассердилась тоже: дочь ее, весьма невинное, хоть и глупое, как видно это
было по глазам, существо, выиграла из библиотеки Николя «Девственницу» [«Девственница» («La pucelle») — знаменитая поэма Вольтера, имевшая целью освободить образ Жанны д'Арк от религиозной идеализации.]
Потом, когда ей принесли опись вещам, оставшимся после
матери, она просила все эти вещи отдать горничной Марфуше, сознавая в душе, что та гораздо более ее
была достойна этого наследства.
— С ней два удара собственно
было! — отвечал тот с какой-то особенною пунктуальностью и резкостью. — Один вот первый вскоре после поступления дочери в кастелянши! — На слове этом Елпидифор Мартыныч приостановился немного. — Сами согласитесь, — продолжал он, грустно усмехаясь, — какой
матери это может
быть приятно!.. А потом-с другой раз повторился, как дочь и оттуда переехала.
Елена, полагая, что он приехал к ней по случаю смерти ее
матери, послала
было сказать ему, что она никакой надобности и никакого желания не имеет принимать его, но Елпидифора Мартыныча не остановил такой ответ ее.
Елена как бы мгновенно воскресла духом и, вспомнив, что она
мать, с величием и твердостью выкинула из души всякое раскаяние, всякое даже воспоминание о том, что
было, и дала себе слово трудиться и работать, чтобы вскормить и воспитать ребенка.
— Прежде всего-с, — продолжал полковник, — я должен вам сказать, что я вдовец… Дочерей у меня две… Я очень хорошо понимаю, что никакая гувернантка не может им заменить
матери, но тем не менее желаю, чтобы они твердо
были укреплены в правилах веры, послушания и нравственности!.. Дочерям-с моим предстоит со временем светская, рассеянная жизнь; а свет, вы знаете, полон соблазна для юных и неопытных умов, — вот почему я хотел бы, чтоб дочери мои закалены
были и, так сказать, вооружены против всего этого…
Далее барон изложил, что воспитание женщины важнее даже воспитания мужчины, так как она
есть первая наставница и руководительница детей своих, и что будто бы всеми физиологами замечено, что дети, и по преимуществу мальчики, всегда наследуют нравственные качества
матери, а не отцов, и таким образом женщина, так сказать, дает всецело гражданина обществу.