Неточные совпадения
— Видел. Он сейчас
будет сюда, — отвечал барон почтительным
голосом.
Он как-то притворно-радушно поклонился дяде, взглянул на генерала и не поклонился ему; улыбнулся тетке (и улыбка его в этом случае
была гораздо добрее и искреннее), а потом, кивнув головой небрежно барону, уселся на один из отдаленных диванов, и лицо его вслед за тем приняло скучающее и недовольное выражение, так что Марья Васильевна не преминула спросить его встревоженным
голосом...
— Мне говорил один очень хорошо знающий его человек, — начал барон, потупляясь и слегка дотрогиваясь своими красивыми, длинными руками до серебряных черенков вилки и ножа (
голос барона
был при этом как бы несколько нерешителен, может
быть, потому, что высокопоставленные лица иногда не любят, чтобы низшие лица резко выражались о других высокопоставленных лицах), — что он вовсе не так умен, как об нем обыкновенно говорят.
— Не знаю-с, какой я начальник! — произнес он
голосом, полным некоторой торжественности. — Но знаю, что состав моих чиновников по своим умственным и нравственным качествам, конечно,
есть лучший в Петербурге…
— И поверь ты, друг мой, — продолжала Марья Васильевна каким-то уже строгим и внушительным
голосом, — пока ты не
будешь веровать в бога, никогда и ни в чем тебе не
будет счастья в жизни.
— Писем, ma chere [моя дорогая (франц.).], ни от кого не
было? — спросил он ее довольно суровым
голосом; слова: «ma chere», видимо, прибавлены
были, чтобы хоть сколько-нибудь смягчить тон.
— Совершеннейшее! — воскликнул князь, смотря на потолок. — А что, — продолжал он с некоторой расстановкой и точно не решаясь вдруг спросить о том, о чем ему хотелось спросить: — Анна Юрьевна ничего тебе не говорила про свою подчиненную Елену?.. —
Голос у него при этом
был какой-то странный.
— Конечно, ничего, стоило посылать! — произнес князь досадливым
голосом, между тем лицо у него
было какое-то искаженное и измученное. Руку свою он почти насильно после того вырвал из руки Елпидифора Мартыныча.
—
Есть, князь,
есть! — сказала Елена, и
голос у ней при этом отозвался даже какой-то строгостью.
Выведенная всем этим из терпения, Елена даже раз сказала князю: «Пойдемте в мою комнату, там
будет нам уединеннее!» — «И я с вами пойду!» — проговорила при этом сейчас же госпожа Жиглинская самым кротким
голосом.
— Это с чего вам пришло в голову? — спросил, сколько возможно насмешливым и даже суровым
голосом, князь. Но если бы в комнате
было несколько посветлее, то Анна Юрьевна очень хорошо могла бы заметить, как он при этом покраснел.
— Если ее дома нет, то отыщи ее там, куда она уехала, хоть бы на дне морском то
было, — понимаешь?.. — продолжал князь тем же отрывистым и почти угрожающим
голосом.
— Это не пустые слова, Елена, — возражал, в свою очередь, князь каким-то прерывистым
голосом. — Я без тебя жить не могу! Мне дышать
будет нечем без твоей любви! Для меня воздуху без этого не
будет существовать, — понимаешь ты?
— Очень благодари!.. Очень!.. — говорила Елизавета Петровна радушнейшим
голосом. — У князя, кажется, тоже
есть имение в Саратовской губернии?
— Да мне просто любопытно
было посидеть и послушать ваших умных разговоров, больше ничего! — отвечала г-жа Жиглинская невиннейшим
голосом.
— Непременно скажи, прошу тебя о том! — восклицала Елизавета Петровна почти умоляющим
голосом. — Или вот что мы лучше сделаем! — прибавила она потом, как бы сообразив нечто. — Чтобы мне никак вам не мешать, ты возьми мою спальную: у тебя
будет зала, гостиная и спальная, а я возьму комнаты за коридором, так мы и
будем жить на двух разных половинах.
— Может
быть!.. Но, друг мой, — продолжала Елена каким-то капризным
голосом, — мне хочется жить нынче летом на даче в Останкине. Я, помню, там в детстве жила: эти леса, пруды, дорога в Медведково!.. Ужасно как
было весело! Я хочу и нынешнее лето весело прожить.
Анна Юрьевна вовсе не считала любовь чем-нибудь нехорошим или преступным, но все-таки этот заезд к ней кузена со своей любовницей, которая
была подчиненною Анны Юрьевны, показался ей несколько странным и не совсем приличным с его стороны, и потому, как она ни старалась скрыть это чувство, но оно выразилось в ее
голосе и во всех манерах ее.
Когда стакана по два, по три
было выпито и барон уже покраснел в лице, а князь еще и больше его, то сей последний, развалясь на диване, начал как бы совершенно равнодушным
голосом...
— Ваши страдания, поверьте вы мне, слишком для меня тяжелы! — начал князь, и от душевного волнения у него даже пересохло во рту и
голос прервался, так что он принужден
был подойти к стоявшему на столе графину с водой, налил из него целый стакан и залпом
выпил его.
— Но, может
быть, ты когда-нибудь разлюбишь ее и полюбишь меня снова, — проговорила она уже вкрадчивым
голосом.
Одета г-жа Петицкая
была в черное траурное платье, траурную шляпку и, придав самый скромный и даже несколько горестный вид своему моложавому лицу (г-же Петицкой
было, может
быть, лет тридцать пять), она произнесла тихим и ровным
голосом и совсем, совсем потупляя глаза...
— Говорят, что
было! — подтвердила г-жа Петицкая самым невинным
голосом, хотя очень хорошо знала, что никто ей ничего подобного не говорил и что все это она сама выдумала, и выдумала даже в настоящую только минуту.
— Пожалуйста, приходи! — повторил еще раз князь, и
голос его
был до того упрашивающий, что Елене почти сделалось жаль его.
— Все это так-с!.. Но суть-то тут не в том! — воскликнул князь каким-то грустно-размышляющим
голосом. — А в том, что мы двойственны: нам и старой дороги жаль и по новой смертельно идти хочется, и это явление чисто продукт нашего времени и нашего воспитания.
— Нисколько!.. Нисколько!.. Вы должны извиняться передо мною совершенно в другом!.. — воскликнула княгиня, и
голос ее в этом случае до того
был искренен и правдив, что князь невольно подумал: «Неужели же она невинна?» — и вместе с тем он представить себе без ужаса не мог, что теперь делается с Еленой.
— Но ты только выслушай меня… выслушай несколько моих слов!.. — произнесла Елизавета Петровна вкрадчивым
голосом. — Я, как мать,
буду говорить с тобою совершенно откровенно: ты любишь князя, — прекрасно!.. Он что-то такое дурно поступил против тебя, рассердил тебя, — прекрасно! Но дай пройти этому хоть один день, обсуди все это хорошенько, и ты увидишь, что тебе многое в ином свете представится! Я сама любила и знаю по опыту, что все потом иначе представляется.
— Нет, не видала!.. — отвечала та почти задыхающимся
голосом: встретиться и беседовать в такую минуту с г-жою Петицкой
было почти невыносимо для Елены, тем более, что, как ни мало она знала ее, но уже чувствовала к ней полное отвращение.
— Бога ради, мой милый, поезжай скорее!.. — умоляла она его, и
голос ее, вероятно, до такой степени
был трогателен, что извозчик что
есть духу начал гнать лошадь.
— И какой же мы теперь, — продолжал Миклаков, — из всего этого извлечем урок и какое предпримем решение, дабы овцы
были целы и волки сыты? Вам
голос первой в этом случае, Елена Николаевна.
— Что делать! — произнес в свою очередь невеселым
голосом Миклаков. — Но мне хотелось бы, — прибавил он с некоторою улыбкою, — не только что вестником вашим
быть, но и врачом вашим душевным: помочь и пособить вам сколько-нибудь.
— Нет, не потому, — сказала она явно сердитым
голосом, — а вот, например, другой бы муж всю жизнь меня стал обманывать, а он этого, по своей честности, не в состоянии
был сделать: говорит мне прямо и искренно!
После 15 августа Григоровы, Анна Юрьевна и Жиглинские предположили переехать с дач в город, и накануне переезда князь, сверх обыкновения, обедал дома. Барон за этим обедом
был какой-то сконфуженный. В половине обеда, наконец, он обратился к княгине и к князю и проговорил несколько умиленным и торжественным
голосом...
— Да, но, может
быть, вас согревает в Останкине приятная атмосфера, которая вас окружает! — произнесла Анна Юрьевна лукавым
голосом.
— Ах, пожалуйста! — воскликнула Анна Юрьевна, и таким образом вместо нотариуса они проехали к Сиу,
выпили там шоколаду и потом заехали опять в дом к Анне Юрьевне, где она и передала все бумаги барону. Она, кажется, начала уже понимать, что он ухаживает за ней немножко. Барон два дня и две ночи сидел над этими бумагами и из них увидел, что все дела у Анны Юрьевны хоть и
были запущены, но все пустые, тем не менее, однако, придя к ней, он принял серьезный вид и даже несколько мрачным
голосом объяснил ей...
— Ни за что на свете, ни за что! Чтобы связать себя с кем-нибудь — никогда!.. — воскликнула Анна Юрьевна и таким решительным
голосом, что барон сразу понял, что она в самом деле искренно не желает ни за кого выйти замуж, но чтобы она не хотела вступить с ним в какие-либо другие, не столь прочные отношения, — это
было для него еще под сомнением.
—
Был!.. Что же? — сказала ему Анна Юрьевна довольно суровым
голосом.
—
Был и архиерей, — говорила Анна Юрьевна тем же суровым
голосом.
—
Есть… читал… — произнес барон тем же протяжным
голосом.
— Как с ума сошел?.. Не может
быть! — воскликнули в один
голос княгиня и Петицкая.
Князь
был готов с ума сойти, тем более, что Елена почти с
голосу на
голос кричала.
— Потрудитесь, моя милая, теперь все, какие у вас
есть, ковры и одеяла постлать на пол, чтоб сделать его помягче, — сказал он менее суровым
голосом стоявшей в дверях горничной.
— Сам, сам!.. — согласился Елпидифор Мартыныч. — Не пособите ли вы мне в этом случае?.. Право, мне становится это несколько даже обидно… Вот когда и нужно, — присовокупил он каким-то даже растроганным
голосом, — чтобы родители
были при детях и наставляли их, как они должны себя вести!
— Не
буду, не
буду больше! — отвечала Елизавета Петровна, заметно струхнув, и затем, подойдя к Елене, поцеловала ее, перекрестила и проговорила: — Ну, прощай, я поеду… До свиданья! — присовокупила она почти дружественным
голосом князю.
— А, вот кто… Очень рад, покорнейше прошу садиться! — заговорил кондитер гораздо более любезным
голосом: в прежние годы, когда у Жиглинских
был картежный дом, почтенный старец готавливал у них по тысяче и по полторы обеды.
— Не может
быть! — возразил князь искренно встревоженным
голосом. — Но что же это, от любви, что ли, опять какой-нибудь? — присовокупил он, смотря, по преимуществу, с удивлением на воспаленные глаза Миклакова и на его перепачканные в пуху волосы.
— Да, то
есть я хотела уехать, — отвечала княгиня сконфуженным
голосом.
— Да, и порядочно! — отвечал ей Миклаков немного смущенным
голосом от тайной мысли, чем собственно он
был болен.
— Нет, уж это — благодарю покорно! — возразила Елизавета Петровна грустно-насмешливым
голосом. — Мне дочка вон напрямик сказала: „Если вы, говорит, маменька, еще раз заикнетесь, говорит, с князем о деньгах, так я видеться с вами не
буду“. Ну, так мне тут погибай лучше все, а видеть ее я желаю.
Задняя тройка шла молча и как-то неуклюже шагая. В передней паре один одет
был разбойником, с огромным кинжалом за поясом, а другой — кучером с арапником. Задние же все наряжены
были в потасканные грубые костюмы капуцинов, с огромными четками в руках. Проходя мимо того бенуара, в котором поместился Николя со своей маской, разбойник кивнул головой своему товарищу и проговорил несколько взволнованным
голосом...