Неточные совпадения
— Это все
добро, все хорошо, все по-Божьему, — молвил Марко Данилыч. — Насчет родителя-то больше твердите, чтоб во всем почитала его. Она у меня девочка смышленая, притом же мягкосердая — вся в мать покойницу… Обучите ее, воспитайте мою голубоньку — сторицею воздам, ничего не пожалею. Доброту-то ее, доброту сохраните, в мать бы была… Ох, не
знала ты, мать Макрина, моей Оленушки!.. Ангел Божий была во плоти!.. Дунюшка-то вся в нее, сохраните же ее, соблюдите!.. По гроб жизни благодарен останусь…
— Солнцо́в мало! — передразнил его Смолокуров. —
Знаю я, какие дожди-то шли!.. Лень! Вот что! Гуляли, пьянствовали! Вам бы все кой-как да как-нибудь! Раченья до хозяйского
добра нет. Вот что!
— Знать-то
знает… как не
знать… Только, право, не придумаю, как бы это сделать… — задумался приказчик. — Ну, была не была! — вскликнул он, еще немножко подумавши. — Тащи шапку, скидавай сапоги. Так уж и быть, избавлю тебя, потому
знаю, что человек ты
добрый — языком только горазд лишнее болтать. Вот хоть сегодняшнее взять — ну какой черт совал тебя первым к нему лезть?
Кто ее
знает — какова навернется, чего
доброго еще перепортит девчат…
Женился Федор Меркулыч. Десятилетний Микитушка на отцовской свадьбе благословенный образ в часовню возил и во все время обряда глаз с мачехи не спускал. Сам не
знал, отчего, но с первого взгляда на нее невзлюбила невинная отроческая душа его розовой, пышно сияющей молодостью красавицы, стоявшей перед налоем рядом с седовласым его родителем. Сердце вещун — и
добро оно чует, и зло, особливо в молодых годах.
На другой день Великой пречистой третьему Спасу празднуют. Праздник тоже честно́й, хоть и поменьше Успеньева дня. По местам тот праздник кануном осени зовут; на него, говорят, ласточкам третий, последний отлет на зимовку за теплое море; на тот день, говорят, врач Демид на деревьях ли́ству желтит. Сборщикам и сборщицам третий Спас кстати;
знают издавна они, что по праздникам благодетели бывают
добрей, подают щедрее.
С восторгом
узнала, что ее сердечный друг и
добрая советница завтра с нею увидится.
— Все тебя поминала, — тихим, чуть слышным голосом говорила Дуня. — Сначала боязно было, стыдно, ни минуты покоя не
знала. Что ни делаю, что ни вздумаю, а все одно да одно на уме. Тяжело мне было, Грунюшка, так тяжело, что, кажется, смерть бы легче принять. По реке мы катались, с косной. С нами был…
Добрый такой… правдивый… И так он глядел на меня и таким голосом говорил со мной, что меня то в жар, то в озноб.
— Дома твои слова вспомянула, твой
добрый совет, не давала воли тем мыслям, на молитву стала, молилась. Долго ль молилась, не
знаю, — продолжала Дуня.
— Кто ее
знает… Теперь вот уж более пятнадцати лет, как этакую дурь на себя напустила, — сказал Василий Петрович. — Теперь уж ей без малого сорок лет… Постарела, а посмотреть бы на нее, как была молоденькой. Что за красота была. Просто сказать — ангел небесный. И умная она барыня, и
добрая.
Воротился на родину. Не пешеходом с котомкой за плечами он домой воротился — три подводы с
добром в Сосновку привел. Всем было то видимо, а про то, что Герасим был опоясан чéресом и что на гайтане вместе с тельником висел у него на шее туго набитый бумажник, того никто не видел. Много ли зашито серебра и золота в чéресе, много ль ценных бумаг положено в бумажнике, про то
знал да ведал один лишь Герасим. И после никто никогда о том не
узнал.
Сама не
зная почему, с самого первого знакомства с Марьей Ивановной невзлюбила ее
добрая, незлобивая Дарья Сергевна, почувствовала даже незнакомую дотоле ей неприязнь. Когда же увидала, что давно уже чуждавшаяся ее Дуня внезапно ожила от встречи с Марьей Ивановной, безотчетная неприязнь выросла в ней до ненависти. То не зависть была, не досада, а какое-то темное, непонятное Дарье Сергевне предвиденье чего-то недоброго…
Собой красавец, тихий,
добрый, умница, скромник, каких мало, богат, молод, со всей петербургской
знатью родня, военный, князь…
А еще более того желаю
знать, каково тебе в гостях; ты еще николи не покидала дома родительского, и для того мне оченно желательно
знать, как с тобой господа обходятся, потому что ежели что нехорошее, так я свое рождение в обиду не дам, и будь обидчик хоша разгенерал,
добром со мной не разделается.
— Тяжеленьки условия, Никита Федорыч, оченно даже тяжеленьки, — покачивая головой, говорил Марко Данилыч. — Этак, чего
доброго, пожалуй, и покупателей вам не найти… Верьте моему слову — люди мы бывалые, рыбное дело давно нам за обычай. Еще вы с Дмитрием-то Петровичем на свет не родились, а я уж давно всю Гребновскую вдоль и поперек
знал… Исстари на ней по всем статьям повелось, что без кредита сделать дела нельзя. Смотрите, не пришлось бы вам товар-от у себя на руках оставить.
— А кто их
знает, что они делают, — отвечала Аграфена Ивановна. — А надо думать, что у них нéспроста что-нибудь… Недоброе что-то у них кроется, потому что
доброму человеку с какой же стати от людей хорониться? А они всегда на запоре, днем ли, ночью ли — никогда не пущают к себе. Мудреные!..
И засверкали слезы на ресницах Аграфены Петровны. Эти слезы и простой, бесхитростный рассказ про «
доброго человека» растрогали Марфу Михайловну. Не
знала еще она, что сделал Патап Максимыч для богоданной дочки своей. «Хорошо на твоем свете, Господи, — подумала Марфа Михайловна, — ежели есть еще такие люди на нем».
— Полноте, Патап Максимыч. Я ведь это только для деточек, — сказала Марфа Михайловна. — Молоды еще, со́блазнов пока, слава Богу, не разумеют. Зачем прежде поры-времени им
знать про эти дела?.. Пускай подольше в ангельской чистоте остаются. По времени
узнают все и всего натерпятся. А память о
добром детстве и на старости лет иной раз спасает от худого.
Потом за «
добрым делом» стали наезжать свахи из больших городов — из Мурома, из Шуи, из Ярославля, даже из Москвы — везде по купечеству
знали, что у Марка Данилыча больше миллиона в сундуке и одна-единственная дочка Авдотья Марковна.
— Хоть все лазы облазил, а не нашел. Пришлет ли, нет ли леску, Бог его
знает, а красненькую пожаловал. Нам и то годится… А ведь Авдотья-то Марковна богачка страшная, к тому и
добра и милостива, как заметила я. Поди, не десять рублей даст Петровичу. Соверши, Господи, во благо ее возвращение в дом родительский! Такой богачки ни разу еще не приводилось Петровичу выручать из этого дома.
— Много вам благодарны остаемся, — сказал ей. — Дай вам Господи всякого благополучия и во всем
доброго успеха. В чем же вам до меня надобность? С готовностью могу все для вашей чести. Конечно, люди мы, как изволите
знать, маленькие, подчиненные, много сделать не можем; а о чем спросите, ответ дадим с удовольствием.
— Не
знаю, как и благодарить вас, Патап Максимыч. До смерти не забуду ваших благодеяний. Бог воздаст вам за ваше
добро, — сказала Дуня, подходя к Чапурину и ловя его руку, чтобы, как дочери, поцеловать ее.
— Тятенька, — вступилась Аграфена Петровна, — вы ведь еще ничего не
знаете, как мы с Дуней от Луповицких уехали. Много было всяких приключений, говорить теперь не стану, сама когда-нибудь расскажет. Поликарп Андреич да еще один человек и ей, и мне много
добра сделали. Будь у меня такие же деньги, как у Дуни, я бы и больше трех тысяч не пожалела.
Как ему сберечь твое
добро, не
зная русских порядков!
Одно
знаю — где муж с женой в ладу да в совете живут, по
добру да по правде, в той семье сам Бог живет.
— Женится — переменится, — молвил Патап Максимыч. — А он уж и теперь совсем переменился. Нельзя
узнать супротив прошлого года, как мы в Комарове с ним пировали. Тогда у него в самом деле только проказы да озорство на уме были, а теперь парень совсем выровнялся… А чтоб он женины деньги нá ветер пустил, этому я в жизнь не поверю. Сколько за ним ни примечал, видится, что из него выйдет
добрый, хороший хозяин, и не то чтоб сорить денежками, а станет беречь да копить их.
— Да уж я постараюсь, чтобы пустяками-то он не занимался, — сказал Никифор Захарыч. —
Доброго слова он завсегда послушается, а бранью да насмешками… только пуще его раздражишь.
Узнал я его хорошо, и сдается мне, что можно исправить его и приспособить ко всякому делу.
Простился с зятем Чапурин по-доброму, по-хорошему, ласково простилась с ним и теща, а Прасковья Патаповна злобно завыла в источный голос,
узнав о внезапном отъезде не один раз битого ею мужа.
Никифор правил парой
добрых лошадок, хорошо
знал он в лесах все пути и дороги, в прежнее пьяное время они были им исхожены.
— Давно я его
знаю, — нахмурившись и злобно глядя в сторону, сказал Никифор Захарыч, — всегда был беспутным, всегда умел за
добро злом платить.
Очень на тебя сетуют и нехорошо отзываются, но я много короче их
знаю тебя и
доброе твое к каждому человеку сострадательное сердце, чтобы верить таким наветам.
Марья Гавриловна приезжала на похороны и в тот же день, как зарыли ее мужа, уехала в Самару, а оттуда по скорости в Казань к своим родным. Лохматов не оставил никакого духовного завещанья; Марье Гавриловне по закону из ее же
добра приходилось получить только одну четвертую долю, остальное поступало в семью Трифона Лохматова. Но Трифон,
зная, какими путями досталось богатство его сыну, отступился от нежданного наследства, и таким образом Марье Гавриловне возвратился весь ее капитал.
Неточные совпадения
Сняв венцы с голов их, священник прочел последнюю молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он не видал ее до сих пор такою. Она была прелестна тем новым сиянием счастия, которое было на ее лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он не
знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим
добрым ртом и тихо сказал: «поцелуйте жену, и вы поцелуйте мужа» и взял у них из рук свечи.
— Да ведь я ее давно
знаю. Она очень
добрая, кажется, mais excessivement terre-à-terre. [но очень прозаическая.] Но всё-таки я ей очень был рад.
— О, нет, папа! — горячо возразила Кити. — Варенька обожает ее. И потом она делает столько
добра! У кого хочешь спроси! Ее и Aline Шталь все
знают.
— Вронский — это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его
узнал в Твери, когда я там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем — очень милый,
добрый малый. Но более, чем просто
добрый малый. Как я его
узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет.
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе
узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток
добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.