Неточные совпадения
Кто Поташову
становился поперек дороги: деревни,
дома, лошади, собаки, жены, дочери добром не хотел уступить, того и в домну сажали.
Как можно было поверить, что молодая бедная девушка не захотела
стать полноправной хозяйкой в
доме такого богача?..
И были, и небылицы по целым вечерам
стала она рассказывать Марку Данилычу про девиц, обучавшихся в московских пансионах, и про тех, что
дома у мастериц обучались.
Называла по именам
дома богатых раскольников, где от того либо другого рода воспитания вышли дочери такие, что не приведи Господи: одни Бога забыли,
стали пристрастны к нововводным обычаям, грубы и непочтительны к родителям, покинули стыд и совесть, ударились в такие дела, что нелеть и глаголати… другие, что у мастериц обучались, все, сколько ни знала их Макрина, одна другой глупее вышли, все как есть дуры дурами — ни встать, ни сесть не умеют, а чтоб с хорошими людьми беседу вести, про то и думать нечего.
Разговаривая так с Макриной, Марко Данилыч
стал подумывать, не отдать ли ему Дуню в скиты обучаться. Тяжело только расстаться с ней на несколько лет… «А впрочем, — подумал он, — и без того ведь я мало ее, голубушку, видаю… Лето в отъезде, по зимам тоже на долгие сроки из
дому отлучаюсь…
Станет в обители жить, скиты не за тридевять земель, в свободное время завсегда могу съездить туда, поживу там недельку-другую, полюбуюсь на мою голубушку да опять в отлучки — опять к ней».
Из этакого
дома Дунюшке-то и тесненько покажется у нас — скучать бы не
стала.
Поджидая дочку и зная, что года через два, через три женихи
станут свататься, Марко Данилыч весь
дом переделал и убрал его с невиданной в том городке роскошью — хоть в самой Москве любому миллионщику такой
дом завести.
По-прежнему приняла на свои руки Дарья Сергевна хозяйство в
доме Марка Данилыча и по его просьбе
стала понемногу и Дуню приучать к домоводству.
Шестнадцати лет еще не было Дуне, когда воротилась она из обители, а досужие свахи то́тчас одна за другой
стали подъезжать к Марку Данилычу —
дом богатый, невеста одна дочь у отца, — кому не охота Дунюшку в жены себе взять. Сунулись было свахи с купеческими сыновьями из того городка, где жили Смолокуровы, но всем отказ, как шест, был готов. Сына городского головы сватали — и тому тот же ответ.
Стали свататься купцы-женихи из больших городов, из самой даже Москвы, но Марко Данилыч всем говорил, что Дуня еще не перестарок, а родительский
дом еще не надоел ей.
Бурлаков уж нет: пароходство убило их промысел, зато явились владельцы пароходов, капитаны, компанейские директоры, из банковых контор доверенные, и
стали в железном
доме ладиться дела миллионные.
Да, пожалуй, по середам да пятницам скоромничать вздумает, — так разве это в христианском
дому можно?» Зато
стал покупать дочерям книги не только божественные, но и мирские.
И
стал бедный цыпленок царить в богатом
доме, все под ноготок свой подвела Прасковья Ильинишна, всем распоряжалась по властному своему хотенью.
— Не в том ее горе, Марко Данилыч, — сказал на то Петр Степаныч. — К выгонке из скитов мать Манефа давно приготовилась, задолго она знала, что этой беды им не избыть. И
домá для того в городе приторговала, и, ежели не забыли, она тогда в Петров-от день, как мы у нее гостили, на ихнем соборе других игумений и стариц соглашала, чтоб заранее к выгонке готовились… Нет, это хоть и горе ей, да горе жданное, ведомое, напредки́ знамое. А вот как нежданная-то беда приключилася, так ей
стало не в пример горчее.
— Самой-то не было
дома, в Шарпан соборовать ездила. Выкрали без нее… — ответил Самоквасов. — И теперь за какой срам
стало матушке Манефе, что из ее обители девица замуж сбежала, да еще и венчалась-то в великороссийской! Со стыда да с горя слегла даже, заверяет Таифа.
— Здесь, матушка, не корчемница,
станете кушать в
дому у меня, — ответил на то Марко Данилыч.
—
Дома твои слова вспомянула, твой добрый совет, не давала воли тем мыслям, на молитву
стала, молилась. Долго ль молилась, не знаю, — продолжала Дуня.
У железного
дома биржи
стал он пробираться сторонкой, а тут толпа серого люда, тут и ловкие «вольные промышленники».
— На глаза не пущает меня, — ответил Петр Степаныч. — Признаться, оттого больше и уехал я из Казани; в тягость
стало жить в одном с ним
дому… А на квартиру съехать, роду нашему будет зазорно. Оттого странствую — в Петербурге пожил, в Москве погостил, у Макарья, теперь вот ваши места посетить вздумал.
Матери Таисее
стало за великую обиду, что Петр Степаныч, пока из дядиных рук глядел, всегда в ее обители приставал, а как только
стал оперяться да свой капитал получать, в сиротском
дому у иконника Ермилы Матвеича остановился…
Видит он: едут по деревне три нагруженные кладью воза и
становятся возле его
дома.
Двоих ребятишек, что остались после него, одного за другим снесли на погост, а невестка-солдатка в свекровом
дому жить не пожелала, ушла куда-то далеко, и про нее не
стало ни слуху ни духу…Тут оженили Абрама.
Стали к ней свах засылать, но опекун их от
дома отваживал.
Избу поновил, два новых венца под нее подвел, проконопатил, покрыл новым тесом, переложил печи, ухитил двор, холостые строенья кои исправил, кои заново поставил, словом — все в такой привел вид, что чистый, просторный чубаловский
дом опять
стал лучшим по деревне и по всей окольности.
В большую копейку
стали Герасиму хлопоты, но он не тужил, об одном только думал — избавить бы племянников от солдатской лямки, не дать бы им покинуть родительского
дома и привычных работ, а после что будет, то Бог даст.
Получил Марко Данилыч из
дома известье, что плотничная работа и вчерне и вбеле кончена, печи сложены, окна вставлены, столы и скамьи поставлены, посуда деревянная и глиняная заготовлена — можно бы и переходить на новоселье, да дело
стало за хозяином.
Насилу дождался Марко Данилыч, когда улеглась сумятица, освободился проезд, бурлаки воротились к Железному
дому, и
стало ему удобно выбраться на шоссейную дорогу.
Ден этак через пяток пристроила она его к ханскому
дому — тут ему
стало полегче.
— Я наперед это знал, — молвил Смолокуров. — И чего ты не наплел! И у самого-то царя в
доме жил, и жены-то царские в ситцевых платьишках ходят, и стряпка-то царем ворочает, и министров-то скалкой по лбу колотит!.. Ну, кто поверит тебе? Хоша хивинский царь и басурманин, а все же таки царь, —
стать ли ему из-за пирогов со стряпкой дружбу водить. Да и как бы она посмела министров скалкой колотить? Ври, братец, на здоровье, да не завирайся. Нехорошо, любезный!
— Дико будет ей, непривычно, — глубоко вздохнувши, промолвил Марко Данилыч. — Господский
дом — совсем иное дело, чем наше житье. Из головы у меня этого не выйдет. Съедутся, например, к вашим братцам гости, а она на таких людях не бывала. Тяжело будет и совестно
станет мешаться, в ответах путаться. Какое уж тут веселье?
Для привычных гостей двери
стали на запоре, и опустел шумный дотоле барский
дом.
В родительском
доме в последнее время все дни с утра до́ ночи Дуня проводила с Марьей Ивановной, в Луповицах
стала она неразлучна с Варенькой.
Ай у нас на Дону
Сам Спаситель во
дому.
Со ангелами, со архангелами,
С серафимами, с херувимами
И со всей-то силой небесною…
Эка милость, благодать,
Стала духом обладать!..
Богу слава и держава
Во́ веки веков. Аминь.
И
стали ее ублажать. Варвара Петровна первая подошла к ней и поцеловала. Смутилась, оторопела бедная девушка. Еще немного дней прошло с той поры, как, угнетенная непосильной работой в
доме названого дяди, она с утра до ночи терпела попреки да побои ото всех домашних, а тут сама барыня, такая важная, такая знатная, целует и милует ее. А за Варварой Петровной и другие — Варенька, Марья Ивановна, Катенька ее целовали.
Давно ли все старообрядство почитало его за вели́ка человека, давно ли в самых богатых московских
домах бывал он дорогим, желанным гостем, давно ль везде, куда ни являлся, не знали, как ему угодить и как доставить все нужное в его обиходной жизни, и вдруг —
стал посмешищем…
Жена Колышкина была
дома. Только воротилась она от вятских сродников, где часто и подолгу гащивала. Впервые еще увиделась с ней Аграфена Петровна. Не больше получаса поговорили они и
стали старыми знакомыми, давнишними подругами… Хорошие люди скоро сходятся, а у них у обеих — у Марфы Михайловны и Аграфены Петровны — одни заботы, одни попеченья: мужа успокоить, деток разуму научить, хозяйством управить да бедному по силе помощь подать.
Так раздумывая сама с собой, Дуня решила во что бы то ни
стало покинуть луповицкий корабль людей Божьих, отречься от их неправедной веры, во всем и навсегда разорвать с ними и, как блудный сын, возвратиться в
дом отчий…
Стала Дуня искать одиночного свидания с Денисовым то в саду, то в теплице, то в
доме.
— Благодетель наш! Век за вас будем Бога молить. Не оставляете убогих щедротами… Петрович-то как
станет жалеть, что не посчастливилось ему видеть вас у себя в
доме.
— Что мне
дом? — грустно она отвечала. — Что теперь мне в нем дорогого? Не глядела бы ни на что. Одна отрада была, одно утешенье — тятенька голубчик, а вот и его не
стало… Одна на свете осталась, безродная.
Выбравши все из сундука, Патап Максимыч
стал считать, а Чубалов на счетах класть. В сериях, в наличных деньгах и векселях до восьмисот тысяч рублей нашлось, да
домов, лесных дач, барж и промысловых заведений тысяч на четыреста выходило, так что всего за миллион перевалило.
— Первые годы после моего странства были самые прибыльные, — сказал Герасим Силыч. — Потом истратился на семью,
дом поставил, землю купил, племянников от рекрутчины освободил, от того капиталу и
стало у меня много поменьше. А ведь по капиталу и барыш.
С того дня Чубалов
стал хозяйствовать в смолокуровском
доме. Съездил он на день в Сосновку и переехал в город со всем своим книжным скарбом. Иванушку взял с собой.
Раннюю продажу лодок и прядильного товара тем объясняли, что неумелой девушке не под
стать такими делами заниматься, но в продажу
дома никто и верить не хотел.
Узнавши, что присутственные места в городке до того обветшали, что заниматься в них
стало невозможно, он вступил в переговоры с начальством, чтобы наняли смолокуровский
дом, ежели нет в казне денег на его покупку.
Городничий рассчитал, что в том
доме, опричь помещения присутственных мест, может быть и для него отделана хорошая даровая квартира, и потому усердно
стал хлопотать о найме.
— В городе.
Стану Сергея Андреича и Марфу Михайловну просить, чтоб они из своего
дома невесту к венцу отпустили, — сказал Петр Степаныч.
— Марфу Михайловну и я
стану просить, не оставила бы нас в этом деле; оно ведь ей за обычай, — сказал Самоквасов. — У меня в городе
дом есть на примете, хороший, поместительный; надо его купить да убрать как следует… А хотелось бы убрать, как у Сергея Андреича, — потому и его
стану просить. Одному этого мне не сделать, не знаю, как и приступиться, а ему обычно. А ежель в городе чего нельзя достать, в Москву спосылаем; у меня там довольно знакомства.
И
стал Василий Борисыч раздумывать, куда бы бежать из тестева
дома, где бы найти хоть какое-нибудь пристанище. Думает, думает, ничего не может придумать — запали ему все пути, нет места, где бы приютиться.
И что-то всем
стало невесело. Недолго гостили парни у Мироновны, ушли один за другим, и пришлось девушкам расходиться по
домам без провожатых; иные, что жили подальше от Ежовой, боясь, чтобы не приключилось с ними чего на дороге, остались ночевать у Мироновны, и зато наутро довелось им выслушивать брань матерей и даже принять колотушки: нехорошее дело ночевать девке там, где бывают посиделки, грехи случаются, особливо если попьют бражки, пивца да виноградненького.