Неточные совпадения
— Не беспокойся,
матушка Аксинья Захаровна, — отвечал Пантелей. — Все сделано, как следует, — не впервые. Слава те, Господи, пятнадцать лет живу у вашей милости, порядки
знаю. Да и бояться теперь,
матушка, нечего. Кто посмеет тревожить хозяина, коли сам губернатор
знает его?
Расспросам Насти не было конца — хотелось ей
узнать, какая белица сарафан к праздникам сшила, дошила ль Марья головщица канвовую подушку, отослала ль ту подушку
матушка Манефа в Казань, получили ли девицы новые бисера́ из Москвы, выучилась ли Устинья Московка шелковы пояски с молитвами из золота ткать.
Вот и отписываю, —
матушка Пульхерия
знает об этом доподлинно.
— До вас, Патап Максимыч, — отвечала она плаксивым голосом. — Беда у меня случилась, не
знаю, как и пособить.
Матушка Манефа пелену велела мне в пяльцах вышивать. На срок, к Масленице, поспела бы беспременно.
— Да не может ли кто из токарей починить? — просила Фленушка. — Не оставьте, Патап Максимыч, не введите в ответ.
Матушка Манефа и не
знаю что со мною поделает.
— И я не признал бы тебя, Патап Максимыч, коли б не в дому у тебя встретился, — сказал незнакомый гость. — Постарели мы, брат, оба с тобой, ишь и тебя сединой, что инеем, подернуло… Здравствуйте,
матушка Аксинья Захаровна!.. Не
узнали?.. Да и я бы не
узнал… Как последний раз виделись, цвела ты, как маков цвет, а теперь, гляди-ка, какая стала!.. Да… Время идет да идет, а годы человека не красят… Не
узнаете?..
—
Узнала ль меня,
матушка Манефа?.. Аль забыла Якима Стуколова?
Много рек видал я на своем веку: живал при Дунае и на тихом Дону, а
матушку Волгу сверху донизу
знаю, на вольном Яике на багреньях бывал, за бабушку Гугниху пивал [Бабушка Гугниха уральскими (прежде яицкими) казаками считается их родоначальницей.
Как взвидела брата
матушка Манефа, так и присела на пороге. Анафролия стала на лестнице и, разиня рот, глядела на Патапа Максимыча. Канонница, как пойманный в шалостях школьник, не
знала, куда руки девать.
— Ай, что ты,
матушка! Да сохрани Господи и помилуй! Разве мать Виринея не
знает, что на это нет твоего благословенья? — сказала София.
Что это вы,
матушка, давно нам не отписываете, каково в трудах своих подвизаетесь, и о здоровье вашем и о Фленушке милой ничего мы не
знаем, как она, голубушка наша, поживает, и про племяннинок ваших, про Настасью Патаповну, Прасковью Патаповну.
Приехала раз в Москву мать Манефа. Заговорили об ней на Рогожском. Макар Тихоныч давно ее
знал и почитал чуть не за святую. Молил он
матушку посетить его, тут-то и познакомилась с нею Марья Гавриловна.
—
Матушка! — быстро подхватила Марья Гавриловна, вскинув черными своими глазами на Манефу. — Жизнь мою вы
знаете — это ль еще не горе!..
— Как не
знать,
матушка, славный такой старичок, — ответила Марья Гавриловна.
— Пятнадцать лет,
матушка, в доме живу, — говорил он, — кажется, все бы ихние порядки должон
знать, а теперь ума не приложу, что у нас делается…
— Пускай до чего до худого дела не дойдет, — сказал на то Пантелей, — потому девицы они у нас разумные, до пустяков себя не доведут… Да ведь люди,
матушка, кругом, народ же все непостоянный, зубоскал, только бы посудачить им да всякого пересудить… А к богатым завистливы. На глазах лебезят хозяину, а чуть за угол, и пошли его ругать да цыганить… Чего доброго, таких сплеток наплетут, таку славу распустят, что не приведи Господи. Сама
знаешь, каковы нынешние люди.
— Не
знаю, Пантелеюшка, — сомнительно покачав головою, отвечала Таифа. — Сказать ей скажу, да вряд ли послушает
матушку Патап Максимыч. Ведь он как заберет что в голову, указчики ступай прочь да мимо… А сказать
матушке скажу… Как не сказать!..
— Не
знаю, как и говорить вам,
матушка, — продолжала Таифа. — Такое дело, что и придумать нельзя.
Воротился Пантелей, сказал, что в обители молебствуют преподобной Фотинии Самаряныне и что
матушка Манефа стала больно плоха — лежит в огневице, день ото дня ей хуже, и матери не чают ей в живых остаться. С негодованием
узнала Аксинья Захаровна, что Марья Гавриловна послала за лекарем.
—
Знаю, — перебила Настя. — Все
знаю, что у парня на уме: и хочется, и колется, и болит, и
матушка не велит… Так, что ли? Нечего глазами-то хлопать, — правду сказала.
— Вынимай пчел из-под спуда, — с улыбкой подхватила Таифа. —
Знаю,
матушка,
знаю [Ирине-мученице празднуют 16 апреля; народ называет этот день «Арины-рассадницы», «Арины сей капусту на рассадниках» (в срубах). Апреля 15-го — «апостол Пуда — доставай пчел из-под спуда».].
— А кто его
знает? С подаянием, должно быть. В Оленево к нам еще на шестой неделе приехал… А бывал не у всех, у нас в Анфисиной да у
матушки Фелицаты… По другим обителям ни ногой.
— Ихне дело. Как нам
узнать? — отвечал Родион. — Петь тоже обучал, у нас все с Анной Сергеевной пел, что при
матушке Маргарите живет, а водился больше с Аграфеной, что живет в келарных приспешницах; у Фелицатиных больше с Анной Васильевной.
— Хорошо бы так. Пущай бы подольше ему погостилось, — молвил Дементий. — Он к кому?.. Не
знаешь?.. — спросил конюх, немного помолчав. — Из матерей к которой аль к самой
матушке Манефе?
— Не
знаю, как тебе сказать, господин купец, — ответил Дементий. — Хворала у нас матушка-то — только что встала. Сегодня же Радуницу справляли — часы стояла, на могилки ходила, в келарне за трапéзой сидела. Притомилась. Поди, чать, теперь отдыхать легла.
—
Знают на Москве про старания ваши,
матушка, — прервал было Василий Борисыч.
— Нет,
матушка… Как возможно… Избави Бог, — сказал Василий Борисыч. — Софрон только при своем месте, в Симбирске, будет действовать — там у него приятели живут: Вандышевы, Мингалевы, Константиновы — пускай его с ними, как
знает, так и валандается. А в наместниках иной будет — человек достойный, — а на место Софрона в российские пределы тоже достойный епископ поставлен — Антоний.
— Каких же мыслей будете вы насчет этого,
матушка?
Узнать ваше мнение велено мне.
— На том стоим,
матушка… Сызмальства обучен, — сказал Василий Борисыч. — На Рогожском службы справлял… Опять же меня и в митрополию-то с устáвщиком Жигаревым посылали, потому что службу
знаю до тонкости и мог применить, каково правильно там ее справляют… Опять же не в похвальбу насчет пения скажу: в Оленеве у
матушки Маргариты да у
матушки Фелицаты пению девиц обучал — развод демественный им показал.
— Где я видела его, мир-от,
матушка? — покачивая головой, возразила Фленушка. — Разве что в Осиповке, да когда, бывало, с тобой к Макарью съездишь… Сама
знаешь, что я от тебя ни на пядь, — где ж мне мир-то было видеть?
— Ничего… так… пройдет… — успокаивала ее Марья Гавриловна. — Поставь самовар… Да вот еще что… Не
знаешь ли?.. У
матушки Манефы есть гости какие на приезде?
— Какая ж ты, Таня, недогадливая! — сказала она. — Как это ты до сих пор не можешь понять, что когда у
матушки бывают посторонние люди, особенно из Москвы, так, идучи к ней, надо одеваться нарядней. Все
знают про мои достатки — выдь-ка я к людям растрепой, тотчас осудят, назовут скрягой.
— А ты сбегай-ка к
матушке,
узнай, не встала ли она, — сказала Марья Гавриловна.
— Ах,
матушка, забыла я сказать вам, — спохватилась Марья Гавриловна, — Патап-то Максимыч сказывал, что тот епископ чуть ли в острог не попал… Красноярский скит
знаете?
— Как не сделают? — возразила Марья Гавриловна. — Про Иргиз поминали вы, а в Казани я
знаю купчиху одну, Замошникова пó муже была. Овдовевши, что мое же дело, поехала она на Иргиз погостить. Там в Покровском монастыре игуменья,
матушка Надежда, коли слыхали, теткой доводилась ей…
— Знавала я
матушку Надежду. Как не
знать? — молвила Манефа. — Знакомы были, письмами обсылались. И племяненку-то ее
знала…
— Право, не
знаю,
матушка, что и сказать вам на́ это, — ответил Василий Борисыч. — Больно бы пора уж мне в Москву-то. Там тоже на Петров день собрание думали делать… Поди, чать, заждались меня. Шутка ли! Больше десяти недель, как и́з дому выехал.
При сем,
матушка, с превеликим прискорбием возвещаем вам, что известный вам человек в прошедший вторник находился во едином месте и доподлинно
узнал о бурях и напастях, хотящих на все ваши жительства восстати.
— Вольно тебе,
матушка, думать, что до сих пор я только одними пустяками занимаюсь, — сдержанно и степенно заговорила Фленушка. — Ведь мне уж двадцать пятый в доходе. Из молодых вышла, мало ли, много — своего ума накопила… А кому твои дела больше меня известны?.. Таифа и та меньше
знает… Иное дело сама от Таифы таишь, а мне сказываешь… А бывало ль, чтоб я проговорилась когда, чтоб из-за моего болтанья неприятность какая вышла тебе?
— Кáноны!.. Как не понимать!.. — ответил Алексей. — Мало ли их у нас, кано́нов-то… Сразу-то всех и келейница не всякая вспомнит… На каждый праздник свой канóн полагается, на Рождество ли Христово, на Троицу ли, на Успенье ли — всякому празднику свой… А то есть еще канóн за единоумершего, канóн за творящих милостыню… Да мало ли их… Все-то канóны разве одна
матушка Манефа по нашим местам
знает, и то навряд… куда такую пропасть на памяти держать!.. По книгам их читают…
Как пойдут, думаю, у нас переборы да обыски, хоть и
узнают, что святыня в Москву отправлена, все-таки ее не досягнут — Москва-то велика, кому отдана святыня,
знаем только я да
матушка Таифа, да вот тебе еще на смертный случай поведаю: Гусевым.
— Да хоть бы того же Василья Борисыча. Служит он всему нашему обществу со многим усердием; где какое дело случится, все он да он, всегда его да его куда надо посылают. Сама
матушка Пульхерия пишет, что нет у них другого человека ни из старых, ни из молодых… А ты его сманиваешь… Грех чинить обиду Христовой церкви, Патапушка!..
Знаешь ли, к кому церковный-от насильник причитается?..
— И сам еще не
знаю,
матушка, — ответил Василий Борисыч. — Силом вырвал он из меня слово… Допрежь того никогда и в ум мне не прихаживало, чтоб торговым делом займоваться… Так пристал, так пристал, что сам не
знаю, как согласье дал… Ровно в тумане в ту пору я был.
— Не
знаю, как вам доложить,
матушка, — уклончиво отозвался Василий Борисыч. — И Патапа-то Максимыча оскорбить не желательно, потому что человек он добрый, хоть и востёр на язык бывает, да и московских не хочется в досаду ввести — Петра Спиридоныча, Гусевых, Мартыновых… А уж от
матушки Пульхерии что достанется, так и вздумать нельзя!..
— Не дадут! — горько улыбнувшись, молвил Василий Борисыч. — Мало вы
знаете их,
матушка, московских-то наших тузов!.. Как мы с Жигаревым из Белой-то Криницы приехали, что они тогда?.. Какую засту́пу оказали?.. Век того не забуду…
Эх,
матушка, мало вы их
знаете!..
— Ни на что еще я не решилась,
матушка, сама еще не
знаю, что и как будет… Известно дело, хозяйский глаз тут надобится. Рано ли, поздно ли, а придется к пристани поближе на житье переехать. Ну, да это еще не скоро. Не сразу устроишься. Домик надо в городе купить, а прежде всего сыскать хорошего приказчика, — говорила Марья Гавриловна.
— Дело-то,
матушка, такое вышло, что поневоле должна я поблизости от пристани жить, — отозвалась Марья Гавриловна. — Сами
знаете, что издали за хозяйством нельзя наблюдать, каких хороших людей ни найми.
— Не могу этого доложить тебе,
матушка, не
знаем, куда съехала, — отвечала мать Виринея. — Никому не сказалась, куда поехала и надолго ль.
— Сказывала я тебе,
матушка, что не
знаю, и теперь та же речь, что не
знаю… Через два дня тот гость опять приезжал, лошади с ним, тройка и тарантас, туда сами сели, Танюшу с собой посадили, а имение сложили на подводы. На пяти подводах повезли,
матушка.