— Господин, так невозможно, — уговаривал городовой, — Иван Павлыч, невозможно-с… Помилуйте, этакое, можно сказать, безобразие. Васька, вставай…
Вот я тебя, кудлатого, как начну обихаживать. Иван Павлыч, голубчик, терпленья нет.
Неточные совпадения
Да, так
меня удивляет
вот то, что мы сидим и пьем чай:
я — уроженец далекого северо-востока, а
ты — южанин.
—
Вот что, Пепко, пойдем-ка домой, пока
ты окончательно не зарапортовался.
Я что-то плохо начал понимать
тебя…
—
Вот тебе и идиллия… — ворчал Пепко. — Дача с городовым… О, проклятая цивилизация,
ты меня преследуешь даже на лоне природы!..
Я жажду невинных и чистых восторгов, а тут вдруг городовой.
— А как же, суседи будем…
Я вот тут рядом сейчас живу. У
меня третий год Иван Павлыч квартирует…
Вот господин так господин. Ах, какой господин… Прямо говорит: «Васька, можешь
ты мне соответствовать?» Завсегда могу, Иван Павлыч… Уж Васька потрафит, Васька все может сруководствовать. Не будет ли на чаек с вашей милости?
—
Ты забыл только одно, Пепко: все вы, мужчины, подлецы… — говорила Мелюдэ, задыхаясь от хохота. — Особенно
мне нравятся
вот такие проповедники, как
ты. Ведь хорошие слова так дешево стоят…
— Ах, какой
ты… ну, она, Любочка. Сейчас
меня за рукав, слезы, упреки, — одним словом, полный репертуар. И
вот все время мучила… Это ее проклятая Федосья подвела, то есть сказала мой адрес.
Я с ней рассчитаюсь…
— Ах, Порфирыч, жаль
мне тебя…
Вот тебе и несгораемый шкап! Ошибку давал…
Вот сейчас
я разговариваю с
тобой, а сам трепещу…
— Пусть она там злится, а
я хочу быть свободным хоть на один миг. Да, всего на один миг. Кажется, самое скромное желание?
Ты думаешь, она нас не видит?.. О, все видит! Потом будет проникать
мне в душу — понимаешь, прямо в душу. Ну, все равно… Сядем
вот здесь.
Я хочу себя чувствовать тем Пепкой, каким
ты меня знал тогда…
—
Вот,
вот… Что
мне может сказать Анна Петровна, когда
я в одно прекрасное утро объявлюсь пред ней добровольцем? Ведь умные-то книжки все за
меня, а тут
я еще поеду корреспондентом от «Нашей газеты». Ха-ха… Ради бога, все это между нами. Величайший секрет…
Я хотел сказать
тебе… хотел…
— К сожалению,
ты прав… Подводная часть мужской храбрости всегда заготовляется у себя дома. Эти милые женщины кого угодно доведут до геройства, которому человечество потом удивляется, разиня рот. О, как
я теперь ненавижу всех женщин!.. Представь себе, что у
тебя жестоко болит зуб, —
вот что такое женщина, с той разницей, что от зубной боли есть лекарство, больной зуб, наконец, можно выдернуть.
— А
вот, читай… Целую неделю корпел. Знаешь,
я открыл, наконец, секрет сделаться великим писателем. Да… И как видишь, это совсем не так трудно. Когда
ты прочтешь, то сейчас же превратишься в мудреца. Посмотрим тогда, что он скажет… Ха-ха!.. Да, будем посмотреть…
—
Вот что, Вася… — заговорил он торопливо. — Помнишь,
я тебе из Белграда тогда писал? Кончено, брат… Молодость кончена. Э, плевать…
Я, брат, на себя крест поставил.
— Когда же я задремал? — оправдывался Обломов, принимая Андрюшу в объятия. — Разве я не слыхал, как он ручонками карабкался ко мне? Я все слышу! Ах, шалун этакой: за нос поймал!
Вот я тебя! Вот постой, постой! — говорил он, нежа и лаская ребенка. Потом спустил его на пол и вздохнул на всю комнату.
Неточные совпадения
Аммос Федорович.
Вот тебе на! (Вслух).Господа,
я думаю, что письмо длинно. Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после!
Я не хочу после…
Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал!
Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку;
я сейчас».
Вот тебе и сейчас!
Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто
тебе делает гримасу, когда
ты отвернешься.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «
Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а
вот ты у
меня, любезный, поешь селедки!»
Хлестаков. Да что?
мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)
Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а
меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко…
Вот еще! смотри
ты какой!..
Я заплачу, заплачу деньги, но у
меня теперь нет.
Я потому и сижу здесь, что у
меня нет ни копейки.
Хлестаков.
Ты растолкуй ему сурьезно, что
мне нужно есть. Деньги сами собою… Он думает, что, как ему, мужику, ничего, если не поесть день, так и другим тоже.
Вот новости!