Неточные совпадения
— Страшен сон, да милостив бог, служба.
Я тебе загадку загадаю: сидит баба на грядке, вся в заплатках, кто на нее взглянет,
тот и заплачет. Ну-ка, угадай?
— В
том роде, как бродяга али странник, — объясняла Аграфена в свое оправдание. — Рубаха на нем изгребная, синяя, на ногах коты… Кабы знатье, так разе бы
я стала его лепешкой кормить али наваливаться?
— Ну, ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы, вы приоденьтесь к обеду-то. Не
то штоб уж совсем на отличку, а как порядок требовает. Ты, Харитинушка, барежево платье одень, а ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла ты с
меня голову!.. Ну, надо ли было дурище наваливаться на такого человека, а?.. Растерзать тебя мало…
— А
то как же… И невесту уж высмотрел. Хорошая невеста, а женихов не было. Ну, вот
я и пришел… На вашей Ключевой женюсь.
— И
то я их жалею, про себя жалею. И Емельян-то уж в годах. Сам не маленький… Ну, вижу, помутился он, тоскует… Ну,
я ему раз и говорю: «Емельян, когда
я помру, делай, как хочешь.
Я с тебя воли не снимаю». Так и сказал. А при себе не могу дозволить.
— Что же
мне говорить? — замялся Галактион. — Из твоей воли
я не выхожу. Не перечу… Ну, высватал, значит так
тому делу и быть.
— А еще
то, родитель, что
ту же бы девушку взять да самому, так оно, пожалуй, и лучше бы было. Это
я так, к слову… А вообще Серафима Харитоновна девица вполне правильная.
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать большие дела!.. Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный, и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в
том, что
я русский немец… да!
— Это, голубчик, гениальнейший человек, и другого такого нет, не было и не будет. Да… Положим, он сейчас ничего не имеет и бриллианты поддельные, но
я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж другое:
тех же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири, большие дела обделывали.
Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала сестру. Когда вошли в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу,
то невольно подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и
я такая буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть не по-деревенски. Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней, как перчатка.
— Отлично. Нам веселее… Только вот старичонко-то
того…
Я его просто боюся.
Того гляди, какую-нибудь штуку отколет. Блаженный не блаженный, а около этого. Такие-то вот странники больше по папертям стоят с ручкой.
— А вот и смею… Не
те времена. Подавайте жалованье, и конец
тому делу. Будет
мне терпеть.
— Страсть это
я люблю, как ты зачнешь свои загадки загадывать, Михей Зотыч. Даже мутит… ей-богу… Ну, и скажи прямо, а
то прямо ударь.
— Вахрушка, ты у
меня в
том роде, как главнокомандующий!
— То-то, смотри, Серафима Харитоновна, не осрамись, да и
меня не подведи.
—
Я? Ничего, — резко ответила Харитина. — Кто
меня полюбит,
тот несчастный человек навек.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как
мне ничего не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести и даже не приехал на свадьбу, а послал вместо себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась
тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
— Да
я не о
том, немецкая душа: дело-то ваше неправильное… да. Божий дар будете переводить да черта тешить. Мы-то с молитвой, а вам наплевать… тьфу!..
— И
то для вас будет выгоднее, чем сидеть здесь и ждать у моря погоды. Поверьте
мне. А
я вас устрою.
Пример: скажу
я — и
мне не поверят, скажете вы
то же самое — и вам поверят.
— Ничего ты от
меня, миленький, не получишь… Ни одного грошика, как есть. Вот, что на себе имеешь,
то и твое.
— Завтра,
то есть сегодня,
я уеду, — прибавил он в заключение. — Если что вам понадобится, так напишите. Жена пока у вас поживет… ну, с неделю.
— Да
я, кажется, и без
того всех знаю.
— А вот и нет… Сама Прасковья Ивановна. Да… Мы с ней большие приятельницы. У ней муж горький пьяница и у
меня около
того, — вот и дружим… Довезла тебя до подъезда, вызвала
меня и говорит: «На, получай свое сокровище!»
Я ей рассказывала, что любила тебя в девицах. Ух! умная баба!.. Огонь. Смотри, не запутайся… Тут не ты один голову оставил.
—
То у
меня и на уме… Тоже и сказала.
— Да
я не про
то, что ты с канпанией канпанился, — без этого мужчине нельзя. Вот у Харитины-то что ты столько времени делал? Муж в клубе, а у жены чуть не всю ночь гость сидит.
Я уж раз с пять Аграфену посылала узнавать про тебя. Ох, уж эта
мне Харитина!..
— Да
я, кажется, ничего не сказал. Вы сами можете подумать
то же самое.
— Это ваше счастие… да… Вот вы теперь будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда,
то есть если бы были выучены, начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников…
Я знаю несколько таких полированных купчиков, и все на одну колодку… да. Хоть ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
— Вот хоть бы взять ваше сальное дело, Тарас Семеныч: его песенка тоже спета,
то есть в настоящем его виде. Вот у вас горит керосиновая лампа — вот где смерть салу. Теперь керосин все: из него будут добывать все смазочные масла; остатки пойдут на топливо. Одним словом, громаднейшее дело. И все-таки есть выход… Нужно основать стеариновую фабрику с попутным производством разных химических продуктов, маргариновый завод. И всего-то будет стоить около миллиона. Хотите,
я сейчас подсчитаю?
— Вот что, Тарас Семеныч,
я недавно ехал из Екатеринбурга и все думал о вас… да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между
тем это так… Сами вы можете жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу? Вот у вас девочка растет, мы с ней большие друзья, и вы о ней не хотите позаботиться.
— Знаете что, не люблю
я вашего Стабровского! Нехорошее он дело затевает, неправильное… Вконец хочет спаивать народ. Бог с ними и с деньгами, если на
то пошло!
Ведь умный человек, а
того не понимает, что
я его не люблю, а просто извожу для собственного удовольствия.
— Дурак! Из-за тебя
я пострадала… И словечка не сказала, а повернулась и вышла. Она
меня, Симка, ловко отзолотила. Откуда прыть взялась у кислятины… Если б ты был настоящий мужчина, так ты приехал бы ко
мне в
тот же день и прощения попросил.
Я целый вечер тебя ждала и даже приготовилась обморок разыграть… Ну, это все пустяки, а вот ты дома себя дурак дураком держишь. Помирись с женой… Слышишь? А когда помиришься, приезжай
мне сказать.
— Что поделаешь? Забыл, — каялся Полуянов. — Ну, молите бога за Харитину, а
то ободрал бы
я вас всех, как липку. Даже вот бы как ободрал, что и кожу бы с себя сняли.
— Поп и
то жалился на них, — по секрету сообщила попадья. — Наехали, говорит, на покос и учали
меня ругать за исправника.
— Сам же запустошил дом и сам же похваляешься. Нехорошо, Галактион, а за чужие-то слезы бог найдет. Пришел ты, а
того не понимаешь, что
я и разговаривать-то с тобой по-настоящему не могу. Я-то скажу правду, а ты со зла все на жену переведешь. Мудрено с зятьями-то разговаривать. Вот выдай свою дочь, тогда и узнаешь.
— Вот что, мамаша, кто старое помянет,
тому глаз вон. Ничего больше не будет. У Симы
я сам выпрошу прощенье, только вы ее не растравляйте. Не ее, а детей жалею. И вы
меня простите. Так уж вышло.
— Э, вздор!.. Так, зря болтают.
Я тебе скажу всего одно слово: Мышников. Понял? У нас есть адвокат Мышников. У него, брат, все предусмотрено… да.
Я нарочно заехал к тебе, чтобы предупредить, а
то ведь как раз горячку будешь пороть.
— И все-таки жаль, — думал вслух доктор. — Раньше
я говорил
то же, а когда посмотрел на него мертвого… В последнее время он перестал совсем пить, хотя уж было поздно.
— Вы хотите сказать, что это свинство? — поправил доктор. — Может быть, вы хотите к этому прибавить, что
я пьяница? И в
том и в другом случае вы будете правы, хотя…
Я еще выпью плутократского коньячку.
— И буду, всегда буду. Ведь человек, который обличает других, уже
тем самым как бы выгораживает себя и садится на отдельную полочку.
Я вас обличаю и сам же служу вам. Это напоминает собаку, которая гоняется за собственным хвостом.
— А вот и пустит. И еще спасибо скажет, потому выйдет так, что я-то кругом чиста. Мало ли что про вдову наболтают, только ленивый не скажет. Ну, а тут
я сама объявлюсь, — ежели бы была виновата, так не пошла бы к твоей мамыньке. Так
я говорю?.. Всем будет хорошо… Да еще что, подошлем к мамыньке сперва Серафиму. Еще
того лучше будет… И ей будет лучше: как будто промежду нас ничего и не было… Поняла теперь?
— Да?
Тем лучше, что
мне не нужно вам объяснять. Мы отлично понимаем друг друга.
— А за доктора… Значит, сама нашла свою судьбу. И
то сказать, баба пробойная, — некогда ей горевать. А
я тут встретил ее брата, Голяшкина. Мы с ним дружки прежде бывали. Ну, он
мне все и обсказал. Свадьба после святок… Что же, доктор маху не дал. У Прасковьи Ивановны свой капитал.
— Нет, брат, шабаш, старинка-то приказала долго жить, — повторял Замараев, делая вызывающий жест. — По нонешним временам вон какие народы проявились. Они, брат, выучат жить. Темноту-то как рукой снимут… да. На што бабы, и
те вполне это самое чувствуют. Вон Серафима Харитоновна как на
меня поглядывает, даром что хлеб-соль еще недавно водили.
—
Я знаю ее характер: не пойдет… А поголодает, посидит у хлеба без воды и выкинет какую-нибудь глупость. Есть тут один адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает. Одним словом, долго ли до греха? Так вот
я и хотел предложить с своей стороны… Но от меня-то она не примет. Ни-ни! А ты можешь так сказать, что много был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь по-родственному ссудить. Только требуй с нее вексель, a
то догадается.
— Извините
меня, Харитина Харитоновна, — насмелился Замараев. — Конечно,
я деревенский мужик и настоящего городского обращения не могу вполне понимать, а все-таки дамскому полу как будто и не
того, не подобает цыгарки курить. Уж вы
меня извините, а это самое плохое занятие для настоящей дамы.
— А
я тебя раньше, Галактион, очень боялась, — откровенно признавалась она. — И не
то чтобы боялась по-настоящему, а так, разное в голову лезло. Давно бы следовало к тебе переехать — и всему конец.
— Если вы считаете
меня богатым человеком,
то это грустная ошибка, — предупредил Кочетов. — Газета прекрасная вещь, но она требует денег во-первых, во-вторых и в-третьих.
Ежели
я не дам денег — конец
тому делу.