Неточные совпадения
—
И писарь богатимый… Не разберешь, кто кого богаче. Не житье им здесь,
а масленица… Мужики богатые,
а земля — шуба шубой. Этого
и званья
нет, штобы навоз вывозить на пашню: земля-матушка сама родит.
Вот какие места здесь… Крестьяны государственные, наделы у них большие, — одним елевом, пшеничники. Рожь сеют только на продажу… Да тебе-то какая печаль?
Вот привязался человек!
— Другие
и пусть живут по-другому,
а нам
и так ладно. Кому надо, так
и моих маленьких горниц не обегают.
Нет, ничего, хорошие люди не брезгуют… Много у нас в Заполье этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч.
А все через баб… Испотачили бабешек,
вот и мутят: подавай им все по-модному.
— Ведь
вот вы все такие, — карал он гостя. — Послушать, так все у вас как по-писаному, как следует быть… Ведь
вот сидим вместе, пьем чай, разговариваем,
а не съели друг друга.
И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда
нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
— Ты у меня поговори, Галактион!..
Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь,
а у него пароходы на уме.
Вот тебе
и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел быть
и другой туда же…
Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я
и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие?
Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю,
а вы…
—
Нет, я так, к примеру. Мне иногда делается страшно. Сама не знаю отчего,
а только страшно, страшно, точно
вот я падаю куда-то в пропасть.
И плакать хочется,
и точно обидно за что-то. Ведь ты сначала меня не любил. Ну, признайся.
— Не любишь? забыл? — шептала она, отступая. — Другую полюбил?
А эта другая рохля
и плакса. Разве тебе такую было нужно жену? Ах, Галактион Михеич!
А вот я так не забыла, как ты на своей свадьбе смотрел на меня… ничего не забыла. Сокол посмотрел,
и нет девушки…
и не стыдно мне нисколько.
Бойкая жизнь Поволжья просто ошеломила Галактиона.
Вот это, называется, живут вовсю. Какими капиталами ворочают, какие дела делают!..
А здесь
и развернуться нельзя: все гужом идет. Не ускачешь далеко.
А там
и чугунка
и пароходы. Все во-время, на срок. Главное, не ест перевозка, —
нет месячных распутиц, весенних
и осенних,
нет летнего ненастья
и зимних вьюг, — везде скатертью дорога.
— Разные-то разные,
а жадность одна.
Вот вас взять… Молодой, неглупый человек… отлично знаете, как наживаются все купеческие капиталы… Ну,
и вы хотите свою долю урвать? Ведь хотите, признайтесь? Меня
вот это
и удивляет, что в вас во всех никакой совести
нет.
— Да что я с тобой буду делать? — взмолилась Харитина в отчаянии. — Да ты совсем глуп… ах, как ты глуп!.. Пашенька влюблена в Мышникова, как кошка, — понимаешь?
А он ухаживает за мной, — понимаешь?
Вот она
и придумала возбудить в нем ревность: дескать, посмотри, как другие кавалеры ухаживают за мной.
Нет, ты глуп, Галактион,
а я считала тебя умнее.
— Да так…
Вот ты теперь ешь пирог с луком,
а вдруг протянется невидимая лапа
и цап твой пирог. Только
и видел… Ты пасть-то раскрыл,
а пирога уж
нет. Не понимаешь?
А дело-то к тому идет
и даже весьма деликатно
и просто.
— Чего забыл? — точно рванул Галактион. —
А вот это самое… да. Ведь я домой поехал,
а дома-то
и нет… жена постылая в дому… родительское благословение, навеки нерушимое…
Вот я
и вернулся, чтобы сказать… да… сказать… Ведь все знают, — не скроешь.
А только никто не знает, что у меня вся душенька выболела.
Долго Галактион ходил по опустевшему гнезду, переживая щемящую тоску. Особенно жутко ему сделалось, когда он вошел в детскую.
Вот и забытые игрушки,
и пустые кроватки,
и детские костюмчики на стене… Чем бедные детки виноваты? Галактион присел к столу с игрушками
и заплакал. Ему сделалось страшно жаль детей. У других-то все по-другому,
а вот эти будут сиротами расти при отце с матерью…
Нет, хуже! Ах, несчастные детки, несчастные!
— Я
и сам знаю, что хорошего ничего
нет.
А только
вот дети.
— Ничего не кажется,
а только ты не понимаешь. Ведь ты вся пустая, Харитина… да. Тебе все равно:
вот я сейчас сижу, завтра будет сидеть здесь Ечкин, послезавтра Мышников. У тебя
и стыда никакого
нет. Разве девушка со стыдом пошла бы замуж за пьяницу
и грабителя Полуянова?
А ты его целовала, ты… ты…
—
Нет, этого не будет, — с гордостью заявил Полуянов. — Прежде у меня был один мундир,
а теперь другой…
Вот в таком виде
и заявлюсь в Заполье… да. Пусть все смотрят
и любуются. Еще вопрос, кому стыдно-то будет… Был роскошен,
а теперь сир, наг
и странен.
— Господи, что прежде-то было, Илья Фирсыч? — повторял он, качая головой. — Разве это самое кто-нибудь может понять?.. Таких-то
и людей больше не осталось. Нынче какой народ пошел: троюродное наплевать —
вот и вся музыка. Настоящего-то
и нет. Страху никакого,
а каждый норовит только себя выше протчих народов оказать. Даже невероятно смотреть.
—
А я уйду, как сделал Галактион…
Вот и весь разговор. Наймусь куда-нибудь в приказчики, Тарас Семеныч,
а то буду арендовать самую простую раструсочную мельницу, как у нашего Ермилыча. У него всегда работа… Свое зерно мужички привезут, смелют,
а ты только получай денежки. Барыши невелики,
а зато
и убытков
нет. Самое верное дело…
— Что-о? — зарычал Полуянов. — Да я… я… я
вот сейчас выпью рюмку водки…
а. Всех предупреждаю… Я среди вас, как убогий Лазарь, хуже, — у того хоть свое собственное гноище было,
а у меня
и этого
нет.
—
Нет, постойте…
Вот ты, поп Макар, предал меня,
и ты, Ермилыч,
и ты, Тарас Семеныч, тоже… да.
И я свою чашу испил до самого дна
и понял, что есть такое суета сует,
а вы этого не понимаете. Взгляните на мое рубище
и поймете: оно молча вопиет… У вас будет своя чаша… да. Может быть, похуже моей… Я-то уж смирился, перегорел душой,
а вы еще преисполнены гордыни…
И первого я попа Макара низведу в полное ничтожество. Слышишь, поп?
—
А, ты
вот про что! Ну, это ты даже совсем напрасно. Приданое за дочерью я дал в полной форме,
а что касаемо капиталов, так у меня их
и у самого-то
нет.
— Ну,
и пусть выходит, когда проспится. Прежде-то снохи свекров за ворота выскакивали встречать,
а нынче свекоры должны их ждать, как барынь…
Нет, это уж не модель, Симон Михеич. Я
вот тебе загадку загну: сноху привели
и трубу на крышу поставили. Прощай, миленький!
— Посмотрел я достаточно, — продолжал Михей Зотыч. — Самого чуть не убили на мельнице у Ермилыча. «Ты, — кричат мужики, — разорил нас!»
Вот какое дело-то выходит. Озверел народ. Ох, худо, Вахрушка!..
А помочь нечем.
Вот вы гордитесь деньгами,
а пришла беда, вас
и нет. Так-то.
Неточные совпадения
Аммос Федорович (в сторону).
Вот выкинет штуку, когда в самом деле сделается генералом!
Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат,
нет, до этого еще далека песня. Тут
и почище тебя есть,
а до сих пор еще не генералы.
Хлестаков. Да что? мне
нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое,
а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко…
Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь
нет. Я потому
и сижу здесь, что у меня
нет ни копейки.
Почтмейстер.
Нет, о петербургском ничего
нет,
а о костромских
и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места.
Вот недавно один поручик пишет к приятелю
и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Г-жа Простакова. Не умирал!
А разве ему
и умереть нельзя?
Нет, сударыня, это твои вымыслы, чтоб дядюшкою своим нас застращать, чтоб мы дали тебе волю. Дядюшка-де человек умный; он, увидя меня в чужих руках, найдет способ меня выручить.
Вот чему ты рада, сударыня; однако, пожалуй, не очень веселись: дядюшка твой, конечно, не воскресал.
—
А пришли мы к твоей княжеской светлости
вот что объявить: много мы промеж себя убивств чинили, много друг дружке разорений
и наругательств делали,
а все правды у нас
нет. Иди
и володей нами!