Неточные совпадения
На залавке между тем лежала приготовленная для щей говядина; кучер Семка
в углу на лавке, подложив под деревянное корыто свои рукавицы, рубил говядину для котлет; на окне
в тарелке стояло коровье масло и кринка молока, — одним
словом, Домнушка почувствовала себя кругом виноватою.
По улицам везде бродил народ. Из Самосадки наехали пристановляне, и
в Кержацком конце точно открылась ярмарка, хотя пьяных и не было видно, как
в Пеньковке. Кержаки кучками проходили через плотину к заводской конторе, прислушивались к веселью
в господском доме и возвращались назад; по глухо застегнутым на медные пуговицы полукафтаньям старинного покроя и низеньким валеным шляпам с широкими полями этих кержаков можно было сразу отличить
в толпе. Крепкий и прижимистый народ, не скажет
слова спроста.
Около Самоварника собралась целая толпа, что его еще больше ободрило. Что же, пустой он человек, а все-таки и пустой человек может хорошим
словом обмолвиться. Кто
в самом деле пойдет теперь
в огненную работу или полезет
в гору? Весь кабак загалдел, как пчелиный улей, а Самоварник орал пуще всех и даже ругал неизвестно кого.
Взглянув на мужика
в красной рубахе, он так и проглотил какое-то
слово, которое хотел сказать. Дорох во-время успел его толкнуть
в бок и прошептал...
Илюшка продолжал молчать; он стоял спиной к окну и равнодушно смотрел
в сторону, точно мать говорила стене. Это уже окончательно взбесило Рачителиху. Она выскочила за стойку и ударила Илюшку по щеке. Мальчик весь побелел от бешенства и, глядя на мать своими большими темными глазами, обругал ее нехорошим мужицким
словом.
Петру Елисеичу не хотелось вступать
в разговоры с Мосеем, но так как он, видимо, являлся здесь представителем Самосадки, то пришлось подробно объяснять все, что Петр Елисеич знал об уставных грамотах и наделе землей бывших помещичьих крестьян. Старички теперь столпились вокруг всего стола и жадно ловили каждое
слово, поглядывая на Мосея, — так ли, мол, Петр Елисеич говорит.
В этих
словах слышалось чисто раскольничье недоверие, которое возмущало Петра Елисеича больше всего: что ему скрывать, пока ни он, ни другие решительно ничего не знали? Приставанье Мосея просто начинало его бесить.
— Точно из бани вырвался, — рассказывал Петр Елисеич, не слушая хозяина. — Так и напирает… Еще этот Мосей навязался. Главное, что обидно: не верят ни одному моему
слову, точно я их продал кому. Не верят и
в то же время выпытывают. Одна мука.
— Не
в осуждение тебе, милостивец,
слово молвится, а наипаче к тому, что все для одних мочеган делается: у них и свои иконы поднимали, и
в колокола звонили, и стечение народное было, а наш Кержацкий конец безмолвствовал… Воля-то вышла всем, а радуются одни мочегане.
Но
в этот момент Спирька уложил пластом четвертого. Не успела Анфиса Егоровна сказать
слова, как Груздев уже полетел по лестнице вниз, без шапки выбежал на улицу — и круг расступился, давая ему дорогу.
Такие разговоры повторялись каждый день с небольшими вариациями, но последнего
слова никто не говорил, а всё ходили кругом да около. Старый Тит стороной вызнал, как думают другие старики. Раза два, закинув какое-нибудь заделье, он объехал почти все покосы по Сойге и Култыму и везде сталкивался со стариками. Свои туляки говорили все
в одно
слово, а хохлы или упрямились, или хитрили. Ну, да хохлы сами про себя знают, а Тит думал больше о своем Туляцком конце.
— Верное твое
слово, дедушко; вы сваты, так заодно идти вам
в орду.
— И это знаю!.. Только все это пустяки. Одной поденщины сколько мы должны теперь платить. Одним
словом, бросай все и заживо ложись
в могилу… Вот француз все своею заграницей утешает, да только там свое, а у нас свое. Машины-то денег стоят, а мы должны миллион каждый год послать владельцам… И без того заводы плелись кое-как, концы с концами сводили, а теперь где мы возьмем миллион наш?
— Вот оно что значит: «и разбойник придет с умиренною душой», — объяснял Петру Елисеичу приезжавший
в Мурмос Груздев. — Недаром эти старцы слова-то свои говорят…
Звонкие детские голоса выводили
слова протяжно и
в нос, как того требует древлее благочестие.
— Ты чего путаешь-то
слово божие, родимый мой? — говорила она, и лестовка свистела
в воздухе.
Богато жили, одним
словом, и
в выписку втроем теперь зарабатывали рублей сорок.
Анфиса Егоровна привыкла к таким таинственным появлениям Таисьи и без
слова провела ее
в светелку наверх, где летом привязана была Оленка. Хозяйка мельком взглянула на Аграфену и, как Основа, сделала вид, что не узнала ее.
— Грешна, родимая,
в дороге испиваю, да вот и товарка-то моя от стужи
слова вымолвить не может…
Аграфену оставили
в светелке одну, а Таисья спустилась с хозяйкой вниз и уже там
в коротких
словах обсказала свое дело. Анфиса Егоровна только покачивала
в такт головой и жалостливо приговаривала: «Ах, какой грех случился… И девка-то какая, а вот попутал враг. То-то лицо знакомое: с первого раза узнала. Да такой другой красавицы и с огнем не сыщешь по всем заводам…» Когда речь дошла до ожидаемого старца Кирилла, который должен был увезти Аграфену
в скиты, Анфиса Егоровна только всплеснула руками.
Смущенный Кирилл, сбиваясь
в словах, объяснял, как они должны были проезжать через Талый, и скрыл про ночевку на Бастрыке. Енафа не слушала его, а сама так и впилась своими большими черными глазами
в новую трудницу. Она, конечно, сразу поняла, какую жар-птицу послала ей Таисья.
Теперь к вам пришли, штобы вы урезонили свата, потому как он совсем неправильные
слова говорит и во всем
в отпор пошел…
Маленькое сморщенное лицо у Горбатого дышало непреодолимою энергией, я
в каждом
слове сказывалось твердое убеждение. Ходоки долго спорили и опять ни до чего не доспорились.
Но черемуховая палка Тита, вместо нагулянной на господских харчах жирной спины Домнушки, угодила опять на Макара. Дело
в том, что до последнего часа Макар ни
слова не говорил отцу, а когда Тит велел бабам мало за малым собирать разный хозяйственный скарб, он пришел
в переднюю избу к отцу и заявил при всех...
Большак Федор
слова ему не сказал, —
в орду так
в орду.
— Перестань ты думать-то напрасно, — уговаривала ее Аннушка где-нибудь
в уголке, когда они отдыхали. — Думай не думай, а наша женская часть всем одна. Вон Аграфена Гущина из какой семьи-то была, а и то свихнулась. Нас с тобой и бог простит… Намедни мне машинист Кузьмич што говорил про тебя: «Славная, грит, эта Наташка». Так и сказал. Славный парень, одно
слово: чистяк.
В праздник с тросточкой по базару ходит, шляпа на ём пуховая…
На Катрю Анфиса Егоровна не обратила никакого внимания и точно не замечала ее.
В зале она велела переставить мебель,
в столовой накрыли стол по-новому,
в Нюрочкиной комнате постлали ковер — одним
словом, произведена была маленькая революция, а гостья все ходила из комнаты
в комнату своими неслышными шагами и находила новые беспорядки. Когда вернулся с фабрики Петр Елисеич, он заметно смутился.
Дома Петра Елисеича ждала новая неприятность, о которой он и не думал. Не успел он войти к себе
в кабинет, как ворвалась к нему Домнушка, бледная, заплаканная, испуганная. Она едва держалась на ногах и
в первое мгновение не могла выговорить ни одною
слова, а только безнадежно махала руками.
Петр Елисеич долго шагал по кабинету, стараясь приучить себя к мысли, что он гость вот
в этих стенах, где прожил лет пятнадцать. Да, нужно убираться, а куда?.. Впрочем,
в резерве оставалась Самосадка с груздевским домом. Чтобы развлечься, Петр Елисеич сходил на фабрику и там нашел какие-то непорядки. Между прочим, досталось Никитичу, который никогда не слыхал от приказчика «худого
слова».
— Нюрочка, нужно собираться: мы переедем жить
в Самосадку, — проговорил он, стараясь по лицу девочки угадать произведенное его
словами впечатление. — Это не скоро еще будет, но необходимо все приготовить.
Одним
словом, Макар изводил постылую жену по всем правилам искусства, и никто не решался вмешаться
в его семейную жизнь.
Сидит и наговаривает, а сам трубочку свою носогрейку посасывает, как следует быть настоящему солдату. Сначала такое внимание до смерти напугало забитую сноху, не слыхавшую
в горбатовской семье ни одного ласкового
слова, а солдат навеличивает ее еще по отчеству. И какой же дошлый этот Артем, нарочно при Макаре свое уважение Татьяне показывает.
Ненависть Морока объяснялась тем обстоятельством, что он подозревал Самоварника
в шашнях с Феклистой, работавшей на фабрике. Это была совсем некрасивая и такая худенькая девушка, у которой душа едва держалась
в теле, но она как-то пришлась по сердцу Мороку, и он следил за ней издали. С этою Феклистой он не сказал никогда ни одного
слова и даже старался не встречаться с ней, но за нее он чуть не задушил солдатку Аннушку только потому, что не терял надежды задушить ее
в свое время.
Как Петр Елисеич ни был подготовлен к такому исходу, но эти
слова ударили его, точно обухом. У него даже руки тряслись, когда он торопливо одевался
в передней.
А как тянуло Аглаиду
в мир, как хотелось ей расспросить брата обо всех, но, свидевшись с ним у ворот, она позабыла все
слова, какие нужно было сказать.
Пока мать Енафа началила, Аглаида стояла, опустив глаза. Она не проронила ни одного
слова в свое оправдание, потому что мать Енафа просто хотела сорвать расходившееся сердце на ее безответной голове. Поругается и перестанет. У Аглаиды совсем не то было на уме, что подозревала мать Енафа, обличая ее
в шашнях с Кириллом. Притом Енафа любила ее больше своих дочерей, и если бранила, то уж такая у ней была привычка.
Вынесла Аглаида свой искус
в точности, ни одного раза не сказала «поперешного»
слова матери Енафе да еще от себя прибавила за свой грех особую эпитимию: ляжет спать и полено под голову положит.
Толпа росла у ключика, а Гермоген продолжал свое. Его
слова производили впечатление. Какой-то здоровенный мужик даже повалился ему
в ноги.
Одним
словом, все были довольны, и Петр Елисеич переехал
в Крутяш сейчас же.
— И не обернуть бы, кабы не померла матушка Палагея. Тошнехонько стало ему
в орде, родителю-то, — ну, бабы и зачали его сомущать да разговаривать. Агафью-то он любит, а Агафья ему: «Батюшко, вот скоро женить Пашку надо будет, а какие здесь
в орде невесты?.. Народ какой-то морный, обличьем
в татар, а то ли дело наши девки на Ключевском?» Побил, слышь, ее за эти
слова раза два, а потом, после святой, вдруг и склался.
От волнения Тит
в первую минуту не мог сказать
слова, а только тяжело дышал. Его худенькое старческое лицо было покрыто потом, а маленькие глазки глядели с усталою покорностью. Народ набился
в волость, но, к счастью Тита, большинство здесь составляли кержаки.
Очень уж он добрый да жальливый до всех:
в семье худого
слова от него не слыхивали.
Эта откровенность сразу уничтожила взаимную неловкость. Петр Елисеич спокойно и просто стал уговаривать Груздева оставить глупости и приняться за свое дело. Все мы делаем ошибки, но не следует падать духом. Груздев слушал, опустив голову, и
в такт речи грустно улыбался. Когда Петр Елисеич истощил весь запас своих нравоучений, хороших
слов и утешающих соображений, Груздев сказал всего одну фразу...
У мастерицы Таисьи быстро созрел план, каким образом уговорить Петра Елисеича. С нею одной он не отпустил бы Нюрочку на богомолье, а с Парасковьей Ивановной отпустит. Можно проехать сначала
в Мурмос, а там озером и тропами. Парасковья Ивановна долго не соглашалась, пока Таисья не уломала ее со слезами на глазах. Старушка сама отправилась на рудник, и Петр Елисеич, к удивлению, согласился с первого
слова.
Нюрочка добыла себе у Таисьи какой-то старушечий бумажный платок и надела его по-раскольничьи, надвинув на лоб. Свежее, почти детское личико выглядывало из желтой рамы с сосредоточенною важностью, и Петр Елисеич
в первый еще раз заметил, что Нюрочка почти большая. Он долго провожал глазами укатившийся экипаж и грустно вздохнул: Нюрочка даже не оглянулась на него… Грустное настроение Петра Елисеича рассеял Ефим Андреич: старик пришел к нему размыкать свое горе и не мог от слез выговорить ни
слова.
Тут случилось что-то необыкновенное, что Таисья сообразила только потом, когда опомнилась и пришла
в себя. Одно
слово о «змее» точно ужалило Аглаиду. Она накинулась на Енафу с целым градом упреков, высчитывая по пальцам все скитские порядки. Мать Енафа слушала ее с раскрытым ртом, точно чем подавилась.
— Нет, нет… — сурово ответила Таисья, отстраняя ее движением руки. — Не подходи и близко! И слов-то подходящих нет у меня для тебя… На кого ты руку подняла, бесстыдница? Чужие-то грехи мы все видим, а чужие слезы
в тайне проходят… Последнее мое
слово это тебе!
Вышедшая из богатой семьи, Агафья испугалась серьезно и потихоньку принялась расстраивать своего мужа Фрола, смирного мужика, походившего характером на большака Федора. Вся беда была
в том, что Фрол по старой памяти боялся отца, как огня, и не смел сказать поперек
слова.
Одним
словом, бабы приготовили глухой отпор замыслам грозного батюшки-свекра. Ждали только Артема, чтобы объяснить все. Артем приехал с Мурмоса около Дмитриевой субботы, когда уже порошил снег. Макар тоже навернулся домой, — капканы на волков исправлял. Но бабьи замыслы пока остались
в голове, потому что появился
в горбатовском дому новый человек: кержак Мосей с Самосадки. Его зазвал Артем и устроил
в передней избе.
Убитый о. Гурий так и засел
в голове сестры Авгари, и никак она не могла выкинуть его из своих мыслей. Несколько раз она принималась расспрашивать духовного брата про этого старика, но духовный брат отперся от своих
слов начисто, а когда Авгарь стала его уличать, больно ее поколотил.