Неточные совпадения
Так
любят в жизни раз, далеко пред
тою порой, когда любовь послушна разуму.
Что она не
любила Висленева или очень мало
любила, это вполне доказывается
тем, что даже внезапное известие об освобождении его и его товарищей с удалением на время в отдаленные губернии вместо Сибири, которую им прочили, Синтянина приняла с деревянным спокойствием, как будто какую-нибудь самую обыкновенную весть.
Отца и мать своих
любила Синтянина, но ведь они же были и превосходные люди, которых не за что было не
любить; да и
то по отношению к ним у нее, кажется, был на устах медок, а на сердце ледок.
Впрочем Форов нравился всем, не исключая и
тех, кто его не
любил.
Настоящее у Ларисы такое: неделю
тому назад некто Подозеров, небогатый из местных помещиков, служащий по земству, сделал ей предложение. Он был давний ее знакомый, она знала, что он
любит ее…
— Почему же нет? Брат мой разве не женился по принципу, не
любя женщину, для
того только, чтобы «освободить ее от тягости отцовской власти», — сказала Лариса, надуто продекламировав последние шесть слов. Надеюсь, это мог сделать только «умный дурак», которых вы так
любите.
— Не плачь, но и не злорадствуй. Что там за опыт я получил в моей женитьбе? Не новость, положим, что моя жена меня не
любит, а
любит другого, но…
то, что…
— Что? — крикнул Висленев. — А
то, что она
любит черт знает кого, да и его не
любит.
— Какое дело? такое, что это подлость…
тем более, что она и его не
любит!
— О, я совсем не обладаю такими дипломатическими способностями, какие вы во мне заподозрили, я только любопытна как женщина старинного режима и
люблю поверять свои догадки соображениями других. Есть пословица, что человека не узнаешь, пока с ним не съешь три пуда соли, но мне кажется, что это вздор. Так называемые нынче «вопросы» очень удобны для
того, чтобы при их содействии узнавать человека, даже ни разу не посоливши с ним хлеба.
— Что же, ведь это ничего:
то есть я хочу сказать, что когда кокетство не выходит из границ, так это ничего. Я потому на этом и остановился, что предел не нарушен: знаешь, все это у нее так просто и имеет свой особенный букет — букет девичьей старого господского дома, Я должен тебе сознаться, я очень
люблю эти старые патриархальные черты господской дворни… «зеленого, говорит, только нет у нее». Я ей сегодня подарю зеленое платье — ты позволишь?
— И благо тебе, и благо тебе! — завершил Горданов, наливая Висленеву много и много вина и терпеливо выслушивая долгие его сказания о
том, как он некогда
любил Alexandrine Синтянину, и как она ему внезапно изменила, и о
том, как танцовщица, на которой одновременно с ним женился Бабиневич, рассорясь с своим адоратером князем, просто-напросто пригласила к себе своего законного мужа Бабиневича, и как они теперь умилительно счастливы; и наконец о
том, как ему, Висленеву, все-таки даже жаль своей жены, во всяком случае стоящей гораздо выше такой презренной твари, как жид Кишенский, которого она
любит.
— Я
люблю воскресить… понимаешь, воззвать к жизни, и потому с
тех пор, как эта женщина не скрывает от меня, что она тяготится своим прошедшим и… и…
— У меня нет никаких пристрастий и я не раб никаких партий: я уважаю и
люблю всех искренних и честных людей на свете, лишь бы они желали счастия ближним и верили в
то, о чем говорят.
— Да; она уже такая неуемная; а между
тем она вас очень
любит.
— Андрей Иваныч, что вы
любите Ларису, это для нас с Катей, разумеется, давно не тайна, на
то мы женщины, чтобы разуметь эти вещи; что ваши намерения и желания честны, и в этом тоже, зная вас, усомниться невозможно.
Вы были всегда безукоризненно честны, но за это только почитают; всегда были очень умны, но… женщины учителей не
любят, и… кто развивает женщину,
тот работает на других,
тот готовит ее другому; вы наконец не скрывали, или плохо скрывали, что вы живете и дышите одним созерцанием ее действительно очаровательной красоты, ее загадочной, как Катя Форова говорит, роковой натуры; вы, кажется, восторгались ее беспрерывными порываниями и тревогами, но…
— Вы ошибаетесь: вы ее
любите, но не знаете, и не смущайтесь этим: вы в этом случае далеко не исключение, большая часть людей
любит, не зная, за что
любит, и это, слава Богу, потому, что если начать разбирать,
то поистине некого было бы и
любить.
— О, несравненно! В достоинствах можно сшибиться; притом, — добавила она, вздохнув, — один всегда достойнее другого, пойдут сравнения и выводы, а это смерть любви; тогда как
тот иль
та, которые любимы просто потому, что их
любят, они ничего уж не потеряют ни от каких сравнений.
— Итак, — перебила его, весело глядя, генеральша, — мы
любим pour rien, и должны добиваться
того, что нам мило.
— Итак, программа в
том:
любить pour rien и попросту, что называется, держать человека в руках?
— Вы
любите! Tant mieux pour vous et tant pis pour les autres, [
Тем лучше для вас и
тем хуже для других (франц.)] берегите же мою тайну. Вам поцелуй дан только в задаток, но щедрый расчет впереди. — И с этим она сжала ему руку и, подав портфель, тихонько направила его к двери, в которую он и вышел.
— Мы слушаем. Я
люблю всякий мистический бред, — заключила Бодростина, обращаясь к гостям. — В нем есть очень приятная сторона: он молодит нас, переносит на минуту в детство. Сидишь, слушаешь, не веришь и между
тем невольно ноги под себя подбираешь.
Он мне от слова и до слова повторял кипучие речи его отца; я их теперь забыл, но смысл их
тот, что укоризны их самим им принесут позор; что он
любил жену не состоянья ради, и что для одного
того, чтобы их речи не возмущали покоя ее новой жизни, он отрекается от всего, что мог по ней наследовать, и он, и сын его, он отдает свое, что нажито его трудом при ней, и…
— То-то, ты вина-то не
любишь, все это сразу выпить хочешь. А ты бы лучше его совсем бросил.
— Вы нескромны.
Любить таким образом, как вы меня хотите
любить, этак меня всякий полюбит, мне этого рода любовь надоела, и меня ею не возьмете. Понимаете вы, так ничего не возьмете! Хотите
любить меня,
любите так, как меня никто не
любил. Это одно еще мне, может быть, не будет противно: сделайтесь
тем, чем я хочу, чтобы вы были.
Меня к нему влечет неведомая сила, и между
тем… он дерзок, нагл, надменен… даже, может быть, не честен, но… он
любит меня…
Но
тем не менее я
любила этого несчастного молодого человека и не только готовилась, но и хотела быть его женой, в чем свидетельствуюсь Богом, которому видима моя совесть.
Женщине нельзя быть ни их подругой, ни искать в них опоры, а для меня было необходимо и
то, и другое; я всегда
любила и уважала семью.
Я отдала мужу моему все, что могла отдать
того, чего у меня для него не было: я всегда была верна ему, всегда заботилась о доме, о его дочери и его собственном покое, но я никогда не
любила его и, к сожалению, я не всегда могла скрыть это.
Все нарушение обета, данного мною моему мужу, заключается в одном, и я этого не скрою: во мне… с
той роковой поры, как я
люблю… живет неодолимое упование, что этот человек будет мой, а я его…
О
том, что я
люблю его, он не знает ничего и никогда ничего не узнает».
С каждою шпилькой, которую девушка, убирая голову Бодростиной, затыкала в ее непокорные волнистые волосы, Глафира пускала ей самый тонкий и болезненно острый укол в сердце, и слушавший всю эту игру Горданов не успел и уследить, как дело дошло до
того, что голос девушки начал дрожать на низких нотах: она рассказывала, как она
любила и что из
той любви вышло…
«Прошу вас, Лариса Платоновна, не думать, что я бежал из ваших палестин, оскорбленный вашим обращением к Подозерову. Спешу успокоить вас, что я вас никогда не
любил, и после
того, что было, вы уже ни на что более мне не нужны и не интересны для моей любознательности».
Нет; это значит, что я не
любил Ларису прежде, что она лишь нравилась мне, как могла нравиться и Горданову… что я
любил в ней тогда мою утеху, мою мечту о счастии, а счастье… счастье в
том, чтобы чувствовать себя слугой чужого счастья.
Но при всем своем прямодушии, незлобии и доброте, не находившей унижения ни в какой услуге ближнему, Катерина Астафьевна была, однако, очень горда. Не
любя жеманства и всякой сентиментальности, она не переносила невежества, нахальства, заносчивости и фанфаронства, и боже сохрани, чтобы кто-нибудь попытался третировать ее ниже
того, как она сама себя ставила: она отделывала за такие вещи так, что человек этого потом во всю жизнь не позабывал.
Майор дал ямщику полтину и покатил далее с Катериной Астафьевной и с Драдедамом, которого оба они стали с
той поры
любить и холить, как за достоинство этой доброй и умной собаки, так и за
то, что она была для них воспоминанием такого оригинального и теплого прощанья с простосердечными друзьями.
Синтянина… но эта уже несла тяготу, с которой не могла сравниться тягота всех прочих; все они жили с добрыми людьми, которых, вдобавок к
тому,
любили, а
та отдала себя человеку, который был мстителен, коварен, холоден…
— Он?.. он ничего, дрянь, старый мешок с деньгами, а… ваше сиятельство — женщина с сердцем, и
тот, кого вы
любите, беден и сир… Правду я говорю? Надо чем-нибудь пожертвовать, — это лучше, чем все потерять, матушка-княгиня.
—
Того, который вас не
любит и обманывает? — поставил ей на вид Висленев.
— А разве женщину менее обманывает
тот, кто говорит ей, что
любит ее, и между
тем ничего не делает, чтобы дать законное значение этой любви, — отвечала Глафира.
По непонятному влечению контрастов, Глафира страстно
любила Подозерова: это продолжалось уже целые два года, и к концу
того периода, с которого началась наша история, чувства Глафиры дошли до неодолимой страсти.
Синтянин считал Глафиру женщиной черною и коварною и предчувствовал давно задуманный ею преступный замысел, но он был уверен, что Глафира без памяти
любит Горданова и ведет все к
тому, чтобы быть его женой.
«Черт возьми, не может же быть, чтобы старик Синтянин так ошибался! А между
тем, если она его
любит и за него невестится,
то с какой стати ей его выдавать и даже путать? Нет; тут что-то не чисто, и я их на этом барине накрою», — решил генерал и подавил электрическую пуговку в своем столе.
— Отчего же: кто
любит,
тот все
любит.
— Ну, вот видите ли: я веду серьезный разговор, а вы называете мои слова
то дерзостями,
то комплиментами, тогда как я не говорю ни
того, ни другого, а просто проповедую вам великую вселенскую правду, которая заключается в
том, что когда красивая женщина не хочет сделать своей красоты источником привязанности избранного человека, а расплывается в неведомо каких соображениях,
то она не
любит ни этого человека, ни самое себя,
то есть она, попросту говоря, дура.
Подозеров припомнил Синтяниной, что в
том разговоре она убеждала его, что штудировать жизнь есть вещь ненормальная, что молодой девушке нет дела до такого штудированья, а что ей надо жить, и человеку, который ее
любит, нужно «добиваться» ее любви.
— Нет-с, я вовсе, вовсе этого не хочу: я
люблю и уважаю в человеке его независимое мнение; но когда спорят не для
того, чтобы уяснить себе что-нибудь и стать ближе к истине, а только для
того, чтоб противоречить, — этого я терпеть не могу, этим я тягощусь и даже обижаюсь.
Горданов смеялся над этими записками, называл Жозефа в глаза Калхасом, но деньги все-таки давал, в размере десяти процентов с выпрашиваемой суммы, ввиду чего Жозеф должен был сильно возвышать цифру своих требований, так как, чтобы получить сто рублей, надо было просить тысячу. Но расписок опытный и хитрый Жозеф уже не давал и не употреблял слов ни «заем», ни «отдача», а просто держался формулы: «если
любишь,
то пришли».
— Он занимает у Горданова деньги и пишет ему записки, чтобы
тот дал ему, «если
любит тебя».