Неточные совпадения
— Да, — встрепенулся брат. — У тебя гости, мне это сказала девочка, я потому и не велел тебя звать, а пошел сюда сам. Я
уже умылся в гостинице и на первый раз,
кажется, настолько опрятен, что в качестве дорожного человека могу представиться твоим знакомым.
Так, знаешь: «а-а-а-а!» — как будто она хочет кого-то удержать над самою пропастью, и вдруг… смотрю,
уж свечи на полу, и, когда я нагнулась, чтобы поднять их, потому что она не обращала на них внимания,
кажется, я слышала слово…
Шли они, шли, и Висленеву
показалось, что они
уже Бог знает как далеко ушли, а было всего семь верст.
Так это и тянулось, но вот и еще грянул на голову Висленева новый удар: по прошествии первого полугодия его женатой жизни, Алина напомнила ему, что он,
кажется, совсем позабыл о нуждах семьи, и что счет издержкам, производимым ею из ее собственного кармана на домашние нужды и содержание детей, составляет
уже слишком значительную сумму.
Пьяный Висленев забредил на эту ноту, и «злая тварь», которая до сей поры была только немножко мила «в сравненьи с тварью злейшей», стала
уже казаться ему даже совсем милою, даже очень милою. Ему стала мерещиться даже возможность восстановления семейного счастия.
— А ты,
кажется, ревнуешь? Алина Дмитриевна! я говорю, Тиша-то вас
уже,
кажется, ревнует к вашему мужу?
— Допросите его, пожалуйста, хорошенько. Мне тоже
кажется что-то в этом роде, — отвечала, слегка улыбаясь и позируя своим стройным станом, Алина. — А между тем я вам скажу, господа, что
уж мне пора и домой, в Павловск: я здесь и не обедала, да и детей целый день не видала. Не приедете ли и вы к нам сегодня, Горданов?
— Нет, без шуток; да и порой мне
кажется, что
уже и все мы стали плуты.
— Ах, боже! что это такое? Вы слышите, вдруг хлынула вода! — воскликнула, вбегая в это время на балкон, Глафира Васильевна, и тотчас же послала людей на фабричную плотину, на которой
уже замелькали огни и возле них
показывались тени.
Палача, прежде чем сделать палачом, тоже пороли, — выпороли и вы меня, и еще до сих пор все порете; но
уже зато как я оттерплюсь, да вас вздую, так вам небо
покажется с баранью овчинку!
После того случая, который рассказан в конце предшествовавшей главы, дело
уже не могло остановиться и не могло кончиться иначе как браком. По крайней мере так решил после бессонной ночи честный Подозеров; так же
казалось и не спавшей всю эту ночь своенравной Ларисе.
«Боже, боже! — думал он, припоминая цецарку и ее цыплят. — Когда мы приехали сюда с Северной железной дороги и я вошел к привратнице спросить: нет ли здесь помещения, меня встретила вот эта самая пестрая курочка и она тогда сама мне
казалась небольшим цыпленочком, и вот она
уже нанесла яиц и выводит своих детей, а… меня тоже все еще водят и водят, и не ведаю я, зачем я хожу…»
Она назвала все это ребяческою полумерой и на место невинной затеи Висленева докончить дни свои в укрывательстве от тюрьмы, сказала, что
уж пора его совсем освободить от всех этих утеснений и эманципировать его таким благонадежным способом, чтобы он везде свободно ходил и всем
показывался, но был бы неуязвим для своих недругов.
— Ты,
кажется,
уж очень бравируешь своим положением, — заметила она. — Это небезопасно!
Картины с композицией, более обширною, при которой
уже невозможна такая отделка подробностей, к какой мы привыкли, многим стали
казаться оскорблением искусства, а между тем развивающаяся общественная жизнь новейшей поры, со всею ее правдой и ложью, мимо воли романиста, начала ставить его в необходимость отказаться от выделки чешуек селедки и отражения окна в глазу человека.
Глафира бросилась к звонку: ей
показалось, что это не монах, а убийца… но когда она, дернув звонок, оглянулась, монаха
уже не было, и ее поразила новая мысль, что это было видение.
На нее напал невыразимый страх нечистой совести, и уснувший Ропшин
уже перестал ей
казаться таким отвратительным и тяжелым. Напротив, она была рада, что хотя он здесь при ней, и когда в ее дверь кто-то тихо стукнул, она побледнела и дружески молвила: «Генрих!»
И Сид жестоко раскуражился своими привилегиями рабства, но его
уже никто не слушал, потому что в это время двери залы были открыты и оттуда тянуло неприятным холодом, и
казалось, что есть
уже тяжелый трупный запах.
Все другие сидели смирно, безмолвно, — Самгину
казалось уже, что и от соседей его исходит запах клейкой сырости. Но раздражающая скука, которую испытывал он до рассказа Таисьи, исчезла. Он нашел, что фигура этой женщины напоминает Дуняшу: такая же крепкая, отчетливая, такой же маленький, красивый рот. Посмотрев на Марину, он увидел, что писатель шепчет что-то ей, а она сидит все так же величественно.
Неточные совпадения
Хлестаков. А, да я
уж вас видел. Вы,
кажется, тогда упали? Что, как ваш нос?
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то
уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет
уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и
уж,
кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький,
кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя
уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)
Кажется, эта комната несколько сыра?
Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это
уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам
покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как
уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма».
Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер,
кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.