Неточные совпадения
Для их
же собственной пользы и выгоды денежный выкуп за душевой надел заменили им личной работой, — не желают: «мы-де ноне вольные и баршшыны не хотим!» Мы все объясняем им, что тут никакой барщины нет, что это не барщина, а замена выкупа личным трудом в пользу помещика, которому нужно
же выкуп вносить, что это только так, пока — временная мера, для их
же выгоды, — а они свое несут: «Баршшына да баршшына!» И
вот, как говорится, inde iraе [Отсюда гнев (лат.).], отсюда и вся история… «Положения» не понимают, толкуют его по-своему, самопроизвольно; ни мне, ни полковнику, ни г-ну исправнику не верят, даже попу не верят; говорят: помещики и начальство настоящую волю спрятали, а прочитали им подложную волю, без какой-то золотой строчки, что настоящая воля должна быть за золотой строчкой…
— Какой я вам «батюшка»! Не видите разве, кто я? — вспылил адъютант, принявший за дерзость даже и «батюшку», после привычного для его дисциплинированного уха «вашего благородия». При том
же и самое слово «выборные» показалось ему зловеще многознаменательным: «выборные… власти долой, значит… конвент… конституционные формы… самоуправление… революция… Пугачев» —
вот обрывки тех смешанно-неясных мыслей и представлений, которые вдруг замелькали и запутались в голове поручика при слове «выборные».
— Бунтовщики!.. Обмануть надеетесь!.. Задобрить хотите! — закричал и затопал он на стариков. — Тут с бунтовщиками угощаться не станут! К вам приехали порядок водворять, а не есть тут с вами!.. Вон отсюда!.. Убрать все это сейчас
же!..
Вот я вас!
Вот, осторожно ступая по склизкому скату, кони спустились на плотину у мукомольной мельницы, прислонившейся внизу, у ручьистого оврага, перебрались на противоположную сторону, — и казачий отряд, разделясь на две группы, тотчас
же на рысях разъехался вправо и влево, и там и здесь растянулся широкою цепью, отделяя от себя где одного, где пару казаков, окружил село и занял все выходы.
Вот близ того
же оврага остановилась пехота.
— Ну-у! Voilà la question!.. [
Вот в чем вопрос! (фр.).] Надо
же выразить ему наше… э-е… наше сочувствие… нашу признательность. Ведь целый край в опасности… Ваши собственные интересы: да и вы сами наконец, comme un membre de la noblesse [Как дворянин (фр.).], можете пострадать, если бы не Саксен, — ведь почем знать — все еще может случиться!..
— Ну,
вот, как вы все понимаете! — чуть-чуть подфыркнул предводитель. — «Не сделал!» ну, все равно сделает! Это все равно. Так как
же? Подпишетесь?
— Фи! какие мерзости!.. Quelles phrases la^ches, que vous nous exprimez! [
Вот эти трусливые фразы, которые вы нам говорите! (фр.).] — с притворным жеманством запищали некоторые матроны и сильфиды; но острослов, нимало не смутясь, продолжал в том
же роде. Он хорошо знал свою аудиторию.
Мы и чувства наши, и самого-то барона, пожалуй, завтра
же забудем, а
вот стерлядей аршинных да олонецких рябчиков долго вспоминать станем, до первой новой… ну, хоть экзекуции или еще какой-нибудь там эмансипации, которые обе безразлично тоже будут удобным предлогом.
— Юж! — махнув рукою, тихо засмеялся ксендз-пробощ. — И теперь
вот, я думаю, где-нибудь по кабакам шатается! На другой
же день, как приехал, так и отправился в веси. Лондонских прокламаций понавез с собою — ловкий человек, ловкий!
— Все равно! — поправился он в ту
же минуту. — Мы
вот вместе в гостях теперь у Лубянской, стало быть,
вот уж вам и есть, в данный момент, общее дело.
— Пожалуй, даже менее по Ренану, а
вот по Штраусу-то не мешало бы, — подтвердил Полояров. — Потом в этом
же направлении можно бы, пожалуй, отчасти допустить и естественные науки, в самом популярном изложении, а главное, насчет развития: нужно бы чтение здоровое дать.
Устинов не выдержал и рассмеялся. Легкая улыбка покосила и губы Хвалынцева; Анцыфров
же снова примолк и съежился. Остальные сидели молча, пригнетенные, словно бы ожидая, что вот-вот сейчас разразится гроза и буря. Одна только Стрешнева была совершенно спокойна и улыбалась своей ясной, безмятежной улыбкой.
— Э, помилуйте! А наглость-то на что? Ведь у него что ни имя, то дурак; что ни деятель не его покроя, то подлец, продажный человек. Голос к тому
же у него очень громкий,
вот и кричит; а с этим куда как легко сделать себя умником! Вся хитрость в том, чтобы других всех ругать дураками. Ведь тут кто раньше встал да палку взял — тот и капрал.
— Ну,
вот вздор какой, «не помню»!.. На прошлой неделе читал
же у меня в классе, а тут вдруг «не помню»!.. Э, батюшка, я не знал, что вы такой трус!
— Ну,
вот вздор какой! Я ведь только так… — пошутил, отклонился учитель, все в том
же солидном тоне.
— Мы к вам от Подвиляньского, — тотчас
же начал Ардальон, не садясь по приглашению, но опираясь на свою дубину, — и предваряю, по весьма нелепому поручению, которому я, по моим принципам, нисколько не сочувствую, но не отказался единственно из дружбы. Он вас вызывает на дуэль, а мы
вот секунданты его.
— А
вот что было бы не дурно! — придумал студент по прошествии некоторого времени. — У меня там, в нумере, есть с собою револьвер, так мы
вот что: завтра утром встанем-ка пораньше да отправимся хоть в ту
же рощу… Я тебе покажу, как стрелять, как целить… все
же таки лучше; хоть несколько выстрелов предварительно сделаешь, все
же наука!
— Ха, ха, ха, ха, ха!..
Вот тебе и шляхетский гонор!..
Вот тебе и бретер!.. Ха, ха, ха!.. Однако выкинул
же, бестия, штуку!.. Увернулся!.. Находчиво, нечего сказать, весьма находчиво!.. Ах, какой
же это мерзавец, однако!..
— Поскорей не можно… поскорей опять неловко будет: как
же ж так-таки сразу после спектакля?.. Мало ль что может потом обернуться! А мы так, через месяц, сперва Яроц, а потом я. Надо наперед отправить наши росписки, то есть будто мы должны там, а деньги прямо на имя полиции; полиция вытребует кредиторов и уплатит сполна, а нам росписки перешлет обратно.
Вот это так. Это дело будет, а то так, по-татарски — ни с бухты, ни барахты! — «Завше розумне и легальне и вшистко розумне и легальне!»
Отчего
же глупы да пошлы? ведь и между нами были
же и умные, и честные, и образованные люди — да
вот хоть взять теперь нам старика Алексея Петровича Ермолова или, например, покойник Воронцов Михайло Семенович, — ведь это все какие люди-то! справедливые, твердые, самостоятельность-то какая!
—
Вот, батюшка мой, — обратился майор к Устинову, когда кухарка вышла за дверь, — это
вот тоже новости последнего времени. Прежде, бывало, идет куда, так непременно хоть скажется, а нынче — вздумала себе — хвать! оделась и шмыг за ворота! Случись что в доме, храни Бог, так куда и послать-то за ней, не знаешь. И я
же вот еще свободы ее при этом лишаю!
— Папахен! голубчик! Старикашка ты мой милый! — весело защебетала вдруг она, ластясь и увиваясь около отца. — Ну
вот видишь ли, как все это вдруг хорошо устроилось! Ну, о чем
же печалиться? Ну, улыбнись мне, что ли! Ведь чего
же тебе еще больше? Ведь мы с ним любим друг друга!
«Вишь, заегозила, как про аналой-то услышала!» — молча и саркастически подумал себе Полояров. «
Вот она, натура-то, и сказалась! Дрянь
же ты, матушка, как погляжу я!.. Кисейная дрянь!»
— Делать? а
вот что делать, — пояснил Свитка. — Вы будете строго и неуклонно исполнять то, что вам укажут. Впоследствии, с моего разрешения, вы можете избрать себе двух помощников из надежных и лично вам известных людей, но кроме вас, они точно так
же не должны ничего и никого знать, я и сам точно так
же никого не знаю. Понимаете? И
вот все, что вам предоставляется. Средства на ведение дела вы будете получать от меня, а за измену делу, предваряю вас, последует неминуемая кара.
—
Вот это так! Это хорошо! — одобрил нецеремонный гость. — Теперь уж не взыщите — я присяду и вам посоветую сделать то
же, потому, знаете, стоя-то неловко.
— Ге-ге! Куда хватили! — ухмыльнулся обличитель. — А позвольте спросить, за что
же вы это к суду потянете? Что
же вы на суде говорить-то станете? — что
вот, меня, мол, господин Полояров изобразил в своем сочинении? Это, что ли? А суд вас спросит: стало быть, вы признали самого себя? Ну, с чем вас и поздравляю! Ведь нынче, батюшка, не те времена-с; нынче гласность! газеты! — втемную, значит, нельзя сыграть! Почему вы тут признаете себя? Разве Низкохлебов то
же самое, что Верхохлебов.
— В мир? — молвил он, помолчав немного. — Да что в миру-то делать? Я и тут в мире…
Вот он, мир Божий, окрест меня… И тих и прекрасен… Чего
же еще-то?
— А что
же, милый? Гоненьев точно что много было. Ну, гонимы — и терпим; хулимы — утешаемся о Господе нашем. Упование наше Отец, прибежище наше Сын, покровитель есть Дух Свят, и защита наша есть сам Спаситель, равно соцарст-вующий Святой Троице. Ты
вот так строптиво мыслишь: до коих, мол, пор терпеть-то?.. А что сказано-то? Сказано: «претерпевый до конца, той спасен будет». Значит, и терпи.
— Да;
вот как поляки, например, те тоже так рассуждают, — сказал Свитка. — Их тоже в Польше уж как ведь мучают! И казнят, и огнем жгут, и в Сибирь ссылают тысячами, а они все терпели и терпят… Только собираются всем народом в церковь Богу молиться за свое горе, чтобы Бог избавил их, а в них тут, в самом
же храме Божьем, из ружья стреляют, штыками колют… и женщин, и малых детей, всех без разбору!
— Нет, брат, стой! — подошел к столу солдатик. — А зачем
же он, коли так, эту Крынску кампанию свою затеял? Сколько народу-то покалечил у нас! Коли он такой сердобольный, так он бы лучше Богу молился.
Вот что!
Граф поклонился ему точно так
же, как и хозяевам, то есть почтительно и в то
же время с неимоверным, хотя и притворно-скромным достоинством: «Древнеродовитый магнат, я нахожусь, по воле политических обстоятельств, в отчуждении и несчастии, крест которых, впрочем, сумею нести на себе с полным человеческим и гордо-молчаливым достоинством» —
вот что выражал молчаливый поклон его.
— Ну,
вот то-то
же и есть. А вы не смущайтесь, вы покажите ей ваше гражданское мужество.
— Значит, уважаете, — утвердительно заключила девушка. — Ну, так поезжайте сейчас
же на сходку! Сейчас поезжайте! Там вы сами воочию убедитесь, насколько тут правды — и если да, то постарайтесь своим поведением доказать товарищам, что они на ваш счет заблуждаются. Поезжайте!
Вот вам рука моя на счастье… Я буду ждать вас…
— А,
вот видите ли!.. Нет, господин Хвалынцев! — со вздохом поднялся он с места, однако
же не спуская с собеседника пристального взгляда. — Не потому только, чтобы быть с товарищами, желали вы ареста!
Но ему становилось досадно при сознании, что
вот этот человек, с которым он едва знаком, забирает над ним какую-то силу, какое-то нравственное преобладание, от которых, пожалуй, можно и освободиться, да только не иначе, как в явный ущерб самому себе
же.
Да самое лучшее
вот что: если вы так живо принимаете это к сердцу, приезжайте ко мне, мне будет очень приятно видеть вас у себя, — сказал он, радушно пожимая руку студента, — и незачем откладывать в долгий ящик, приезжайте сегодня
же вечером, часу в восьмом, у меня мы и потолкуем, а я постараюсь убедить вас довольно осязательными документами.
— Ну,
вот то
же самое и фанатики! — живо подхватил поручик.
— Вы должны делать не для меня, а для дела, которому служите, — строго заметила она; — но, впрочем, что
же вас тут особенно беспокоит? Мой отъезд в Варшаву? Ну, поезжайте и вы туда! Определяйтесь в какой-нибудь полк из тех, что стоят в самой Варшаве;
вот вам и разрешение вашей трудной проблемы!
— Потому что, батюшка, все это в наших руках, всем мы этим орудуем! — самодовольно похвалился Бейгуш; — а
вот вам кстати уж и подорожная готова. Озаботился, батюшка, сам взял, чтобы вас от лишних хлопот избавить! — объявил он, подавая Хвалынцеву бумагу, — а остальные документы все уже посланы с письмом
же. Ну-с, довольны вы такой поистине воинскою быстротою?
— То-то
же вот и есть! А вы только служите своему делу как следует, понимаете-с? — как следует: умно, ловко, деятельно, так только ротик разинете, как увидите, с какой быстротой пойдет служебная карьера-с!.. Ха-ха-ха!.. И повышения, и отличия, и все это будет!
— Вы отыщете по нем поручика Паляницу, и когда вы придете к нему, то подайте ему еще
вот этот клочок, и это, смотрите, не забудьте
же сделать при первой рекомендации, прежде всего.
— Цель… — чуть-чуть замялся Хвалынцев. — Боже мой, да надо
же человеку что-нибудь делать с собою!.. Не небо
же коптить,
вот и цель вам!
— Полноте-ка, Константин Семеныч! Оставьте все это! — с убеждением заговорила она, взяв его руки и ласково глядя в глаза. — Бросьте все эти пустяки!.. Ей-Богу!.. Ну, что вам?!. Давайте-ка лучше
вот что: если вам здесь очень уж надоело, укатимте в Славнобубенск, поезжайте в имение, призаймитесь хозяйством, ей-Богу
же, так-то лучше будет!.. А то что вдруг — служба, да еще военная, да еще в Варшаву… Нет, право, бросьте, голубчик!
—
Вот что, ma tante, — решительно сказала она, — мы
же об этом говорить не будем… Дай ему Бог всякого счастья, ну, и… довольно!
Ну
вот, ты и верила в себя, ты и любила, и любишь, что
же ты не сделала так, чтоб он не ушел от тебя, чтоб он не увлекся другою, чтоб он любил только тебя одну, что ж ты не сделала этого?
— Хм…
Вот как!.. Так для чего
же вы, собственно, пожаловали-то сюда?
Что
же касается до обязанности отворять дверь приходящим, то эта обязанность никому не была передана в исключительное ведение, и
вот потому-то каждый раздававшийся у дверей звонок служил поводом к постоянным и бесплодным пререканиям между членами: «Подите, мол, вы отворите; это, вероятно, к вам!» — «Нет, вы; это к вам!» и т. д.
— Ну, так чего
же вы!..
Вот и взялись бы!..
— В церкви Бога нет. Церковь это такой
же дом, как и этот, только что архитектура в ней особенная.
Вот и все… Вы Бога-то видели?