Неточные совпадения
Однажды, в Москве, мне вздумалось, из шалости, пообедать с Ленским в одном русском трактире,
и когда я спросил, что
возьмут с нас двоих за обед, то трактирщик отвечал мне преважно: «По тридцати копеек с рыла!» С рыла!!.
— Что будет? Забавный вопрос! Кажется, не нужно быть пророком, чтобы отгадать последствия этого необдуманного поступка. Я спрашиваю вас самих: что останется от России, если Польша, Швеция, Турция
и Персия
возьмут назад свои области, если все портовые города займутся нашими войсками, если…
Он
взял за руку француза
и, отойдя к окну, сказал ему вполголоса несколько слов. На лице офицера не заметно было ни малейшей перемены; можно было подумать, что он разговаривает с знакомым человеком о хорошей погоде или дожде. Но пылающие щеки защитника европейского образа войны, его беспокойный, хотя гордый
и решительный вид — все доказывало, что дело идет о назначении места
и времени для объяснения, в котором красноречивые фразы
и логика ни к чему не служат.
— Ну, mon cher! — сказал Зарецкой, — теперь, надеюсь, ты не можешь усомниться в моей дружбе. Я лег спать во втором часу
и встал в четвертом для того, чтоб проводить тебя до «Средней рогатки», до которой мы, я думаю, часа два ехали. С чего
взяли, что этот скверный трактир на восьмой версте от Петербурга? Уж я дремал, дремал! Ну, право, мы верст двадцать отъехали. Ах, батюшки! как я исковеркан!
— Нет! — сказал Рославлев, взглянув с ужасом на офицера, — вы не человек, а демон!
Возьмите отсюда вашего приятеля, — продолжал он, относясь к иностранцу, —
и оставьте мне его пистолеты. А вы, сударь! вы бесчеловечием вашим срамите наше отечество —
и я, от имени всех русских, требую от вас удовлетворения.
Мы держимся старины:
взял прогоны, выпил на гривнягу, да
и будет; а ты так нет, как барин — норовишь все в трактир: давай чаю, заморской водки, того-сего, всякой лихой болести; а там хвать, хвать, ан
и сенца не на что купить.
— Полно, Андрюха, ершиться-то, — перервал ямщик в армяке. — Савельич бает правду. Вестимо, ты мотыга; вот уж с месяц, как
взял у меня три рубля, а
и в помине о них нет…
И потом: «Ох, тяжело, — прибавляет он, — дай боже, сто лет царствовать государю нашему, а жаль дубинки Петра Великого —
взять бы ее хоть на недельку из кунсткамеры да выбить дурь из дураков
и дур…» Не погневайтесь, батюшка, ведь это не я; а ваш брат, дворянин, русских барынь
и господ так честить изволит.
— Ну, встреча! черт бы ее побрал. Терпеть не могу этой дуры… Помните, сударь! у нас в селе жила полоумная Аксинья? Та вовсе была нестрашна: все, бывало, поет песни да пляшет; а эта безумная по ночам бродит по кладбищу, а днем только
и речей, что о похоронах да о покойниках… Да
и сама-та ни дать ни
взять мертвец: только что не в саване.
— Помилуйте, сударь! да если я не потешу Владимира Сергеевича, так не прикажите меня целой месяц к корыту подпускать. Смотрите, молодцы! держать ухо востро! Сбирай стаю. Да все ли довалились?.. Где Гаркало
и Будило? Ну что ж зеваешь, Андрей, — подай в рог. Ванька!
возьми своего полвапегова-то кобеля на свору; вишь, как он избаловался — все опушничает. Ну, ребята, с богом! — прибавил ловчий, сняв картуз
и перекрестясь с набожным видом, — в добрый час! Забирай левее!
—
И вы, сударь, иногда от безделья книжку
возьмете; да вы человек рассудительный: прочли страничку, другую,
и будет; а ведь он меры не знает. Недели две тому назад…
—
Возьми, мой друг, с собой зонтик, — сказала Лидина Полине, которая решилась наконец оставить на несколько времени больную. — Вот тот, что я купила тебе — помнишь, в Пале-Рояле? Он больше других
и лучше закроет тебя от солнца.
Рославлев
взял под руку Сурского
и, отведя его к стороне, рассказал ему свой разговор с Лидиной.
Конным егерям отпели вечную память, а начальника их мне удалось своими руками
взять в плен, или, лучше сказать, спасти от смерти, потому что он не сдавался
и дрался как отчаянной.
— Слегла в постелю, мой друг;
и хотя после ей стало легче, но когда я стал прощаться с нею, то она ужасно меня перепугала. Представь себе: горесть ее была так велика, что она не могла даже плакать; почти полумертвая она упала мне на шею! Не помню, как я бросился в коляску
и доехал до первой станции… А кстати, я тебе еще не сказывал. Ты писал ко мне, что
взял в плен французского полковника, графа, графа… как бишь?
— Слава богу! насилу-то
и мы будем атаковать. А то, поверишь ли, как надоело! Toujours sur la défensive [Всегда в обороне (франц.)] — тоска, да
и только. Ого!.. кажется, приказание уж исполняется?.. Видишь, как подбавляют у нас стрелков?.. Черт
возьми! да это батальный огонь, а не перестрелка. Что ж это французы не усиливают своей цепи?.. Смотри, смотри!.. их сбили… они бегут… вон уж наши на той стороне… Ай да молодцы!
— То-то
и дело, что нет — провал бы ее
взял, проклятую! Так
и есть! конная артиллерия. Слушайте, ребята! если кто хоть на волос высунется вперед — боже сохрани! Тихим шагом!.. Господа офицеры! идти в ногу!.. Левой, правой… раз, два!..
— Помните ли, сударь, месяца два назад, как я вывихнул ногу — вот, как по милости вашей прометались все собаки
и русак ушел? Ах, батюшка Владимир Сергеич, какое зло тогда меня
взяло!.. Поставил родного в чистое поле, а вы… Ну, уж честил же я вас — не погневайтесь!..
— Да уж он, сударь, давным-давно выздоровел.
И посмотрите, как отъелся; какой стал гладкой — пострел бы его
взял! Бык быком!
И это бы не беда: пусть бы он себе трескал, проклятый, да жирел вволю — черт с ним! Да знай сверчок свой шесток; а то срамота-то какая!.. Ведь он ни дать ни
взять стал нашим помещиком.
— Это в самом деле странно!.. Побудь у лошадей! — сказал Рославлев, слезая с телеги
и взяв под плечо свою саблю.
Егор
взял со стола запечатанное письмо
и подал его своему господину.
Рославлев закрыл платком глаза
и не отвечал ни слова. Лекарь
взял его за руку
и, поглядев на него с состраданием, повторил свой вопрос.
Лекарь
взял молча письмо
и вышел вслед за Рославлевым на крыльцо.
— А может быть,
и до мамаева побоища. Эх, Иван Архипович, унывать не должно! Да если господь попустит французам одолеть нас теперь, так что ж? У нас, благодаря бога, не так, как у них, — простору довольно. Погоняются, погоняются за нами, да устанут; а мы все-таки рано или поздно, а свое
возьмем.
— Нет, братец, не знаю, — сказал Сборской. — Послушай, Зарецкой, ты будешь держаться около Москвы, так
возьми его с собою. С тобой надобно же кому-либудь быть: ты едешь верхом. Прощай, мой друг!.. Тьфу, пропасть! не знаю, как тебе, а мне больно грустно! Ну, господа французы! дорвемся же
и мы когда-нибудь до вас!
— До мировой ли теперь, ваше благородие! Дело пошло на азарт,
и если они
возьмут да разорят Москву, так вся святая Русь подымется. Что в самом деле за буяны?.. Обидно, ваше благородие!
— Конечно, — продолжал ученый прохожий, — Наполеон, сей новый Аттила, есть истинно бич небесный, но подождите: non semper erunt Saturnalia — не все коту масленица. Бесспорно, этот Наполеон хитер, да
и нашего главнокомандующего не скоро проведешь. Поверьте, недаром он впускает французов в Москву. Пусть они теперь в ней попируют, а он свое
возьмет. Нет, сударь! хоть светлейший смотрит
и не в оба, а ведь он: sidbi in mente — сиречь: себе на уме!
Ладушкин
взял афишу, напечатанную на небольшой четвертке,
и начал читать следующее...
Вооружитесь кто чем может —
и конные
и пешие;
возьмите только на три дня хлеба, идите со крестом.
Возьмите хоругви из церквей
и с сим знаменем сбирайтесь тотчас на Трех горах.
— Эх, дитятко! ведь мы одни-одинехоньки; ну если это недобрые люди? Правда, у нас
и взять-то нечего…
— Нет, черт
возьми! — сказал товарищ Зарецкого, осадя свою лошадь. — Это не ветер
и не вода.
— Русских ядер!.. Мы не боимся вашего оружия; но быть победителями
и сгореть живым… нет, черт
возьми! это вовсе не приятно!.. Куда же ты?
— А я было заснул так крепко. Ах, черт
возьми, как у меня болит голова! А все от этого проклятого пунша. Ну! — продолжал Зарецкой, подымаясь на ноги, — мы, кажется, угощая вчера наших пленных французов,
и сами чересчур подгуляли. Да где ж они?
Вы говорите хорошо по-французски; у нас есть полный конно-егерской мундир: оденьтесь в него,
возьмите у меня лошадь, отбитую у неприятельского офицера,
и ступайте смело в Москву.
— Нет, господа! — продолжал Иван Архипович, — я, благодаря бога, в деньгах не нуждаюсь; а если бы
и это было, так скорей сам в одной рубашке останусь, чем
возьму хоть денежку с моего благодетеля.
Вдруг ясно выговоренный немецкой швернот [проклятье.] раздался от него в двух шагах,
и кто-то повелительным голосом закричал: «Allons, sacristie! en avant!» [Ну же, черт
возьми! вперед! (франц.)]
— А вот как: мой родной брат из сержантов в одну кампанию сделался капитаном — правда, он отнял два знамя
и три пушки у неприятеля; но разве я не могу
взять дюжины знамен
и отбить целую батарею: следовательно, буду по крайней мере полковником, а там генералом, а там маршалом, а там — при первом производстве —
и в короли; а если на ту пору вакансия случится у вас…
— Не беспокойтесь! — продолжал гренадер, обшаривая кругом Рославлева, — я
возьму сам… Книжник!.. ну, так
и есть, ассигнации! Терпеть не могу этих клочков бумаги: они имеют только цену у вас, а мы берем здесь все даром… Ага! кошелек!.. серебро… прекрасно!… золото!! C'est charmant! Прощайте!
— Неправда. Вот, например, я вижу, что на этом русском только одна, а не две шинели,
и для того не
возьму ее, а поменяюсь. Мой плащ вовсе не греет… Эге! да это, кажется, шуба?.. Скидай ее, товарищ!
— Однако ж русские не вовсе глупы, — сказал он, уходя вместе с гренадером, —
и если они сами изобрели эти шубы, то, черт
возьми! эта выдумка не дурная!
— Забеги
и к моей старухе, — примолвил сотник, — да
возьми у нее штоф ерофеичу.
— Теперь слушайте, ребята! — продолжал Рославлев. — Ты, я вижу, господин церковник, молодец! Возьми-ка с собой человек пятьдесят с ружьями да засядь вон там в кустах, за болотом, около дороги,
и лишь только неприятель вас минует…
— Ты, служивый,
и ты, молодец, — продолжал Рославлев, обращаясь к отставному солдату
и Ереме, —
возьмите с собой человек сто также с ружьями, ступайте к речке, разломайте мост,
и когда французы станут переправляться вброд…
— А мы с тобой, сослуживец моего батюшки, — примолвил Рославлев,
взяв за руку сержанта, — с остальными встретим неприятеля у самой деревни,
и если я отступлю хоть на шаг, так назови мне по имени прежнего твоего командира,
и ты увидишь — сын ли я его! Ну, ребята, с богом!
— Крестной! — закричал мальчик, — наша
взяла! Длинной-то упал с лошади; вон
и другие стали падать… Да что это? Они не бегут!.. Вот
и они принялись стрелять… Ну, все застлало дымом: ничего не видно.
— Вот, черт
возьми! а я терпеть не могу
и нашей невской. Пойдем-ка, братец, выпьем лучше бутылку вина: у русских партизанов оно всегда водится.
Ах, черт
возьми! да от этого
и я бы взвыл!
— Да,
и после этого сражения мы
взяли Москву.
— Черт
возьми твой картофель
и тебя с ним вместе! Послушай, Зарядьев! оставь здесь хоть половину!