Неточные совпадения
— А эта все надо мной подсмеивается! — вскричал старик, с восторгом смотря
на Наташу, у которой разгорелись щечки, а глазки весело сияли, как звездочки. — Я, детки, кажется, и вправду далеко зашел, в Альнаскары записался; и всегда-то я
был такой… а только знаешь, Ваня, смотрю я
на тебя: какой-то
ты у нас совсем простой…
А самому
тебе разве не
было тяжело
на нас смотреть?
Знаешь ли, Ваня, что я бы, может
быть, и не решилась
на это,если б
тебя не случилось сегодня со мною!
— Умер, гм… умер! Да так и следовало. Что ж, оставил что-нибудь жене и детям? Ведь
ты говорил, что у него там жена, что ль,
была… И
на что эти люди женятся!
—
Ты ведь говорил, Ваня, что он
был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну, так вот они все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои! Только и умеют, что сирот размножать! Гм… да и умирать-то, я думаю, ему
было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что
ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев
на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
— Я смотрю теперь
на твою улыбку, Наташа. Где
ты взяла ее? У
тебя прежде не
было такой.
— Прежнее детское простодушие, правда, в ней еще
есть… Но когда
ты улыбаешься, точно в то же время у
тебя как-нибудь сильно заболит
на сердце. Вот
ты похудела, Наташа, а волосы твои стали как будто гуще… Что это у
тебя за платье? Это еще у них
было сделано?
— О боже мой! — вскрикнул он в восторге, — если б только
был виноват, я бы не смел, кажется, и взглянуть
на нее после этого! Посмотрите, посмотрите! — кричал он, обращаясь ко мне, — вот: она считает меня виноватым; все против меня, все видимости против меня! Я пять дней не езжу!
Есть слухи, что я у невесты, — и что ж? Она уж прощает меня! Она уж говорит: «Дай руку, и кончено!» Наташа, голубчик мой, ангел мой, ангел мой! Я не виноват, и
ты знай это! Я не виноват ни настолечко! Напротив! Напротив!
— Ступай, Мавра, ступай, — отвечал он, махая
на нее руками и торопясь прогнать ее. — Я
буду рассказывать все, что
было, все, что
есть, и все, что
будет, потому что я все это знаю. Вижу, друзья мои, вы хотите знать, где я
был эти пять дней, — это-то я и хочу рассказать; а вы мне не даете. Ну, и, во-первых, я
тебя все время обманывал, Наташа, все это время, давным-давно уж обманывал, и это-то и
есть самое главное.
Это все намеки
на то, что я, как сошелся с
тобой, Наташа, то всех их бросил; что это, стало
быть, твое влияние.
Кстати о магнетизме, я
тебе еще не рассказывал, Наташа, мы
на днях духов вызывали, я
был у одного вызывателя; это ужасно любопытно, Иван Петрович, даже поразило меня.
— И
ты прежде этого мог рассказывать о своих подвигах у какой-то глухой княгини! Ах, Алеша, Алеша! — вскрикнула она, с упреком
на него глядя. — Ну что ж Катя?
Была рада, весела, когда отпускала
тебя?
—
Ты как будто
на него сердишься, Ваня? А какая, однако ж, я дурная, мнительная и какая тщеславная! Не смейся; я ведь перед
тобой ничего не скрываю. Ах, Ваня, друг
ты мой дорогой! Вот если я
буду опять несчастна, если опять горе придет, ведь уж
ты, верно,
будешь здесь подле меня; один, может
быть, и
будешь! Чем заслужу я
тебе за все! Не проклинай меня никогда, Ваня!..
— Подожди, странная
ты девочка! Ведь я
тебе добра желаю; мне
тебя жаль со вчерашнего дня, когда
ты там в углу
на лестнице плакала. Я вспомнить об этом не могу… К тому же твой дедушка у меня
на руках умер, и, верно, он об
тебе вспоминал, когда про Шестую линию говорил, значит, как будто
тебя мне
на руки оставлял. Он мне во сне снится… Вот и книжки я
тебе сберег, а
ты такая дикая, точно боишься меня.
Ты, верно, очень бедна и сиротка, может
быть,
на чужих руках; так или нет?
— А
ты бы лучше язык-то
на привязи подержала! — раздался позади нас мужской голос. Это
был пожилых лет человек в халате и в кафтане сверх халата, с виду мещанин — мастеровой, муж моей собеседницы.
— Ну, брат Маслобоев, это
ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы и литературные, и с виду не такие бывают, как я, а второе, позволь
тебе сказать, я действительно припоминаю, что раза два
тебя на улице встретил, да
ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли вижу, человек избегает. И знаешь, что и думаю? Не
будь ты теперь хмелен,
ты бы и теперь меня не окликнул. Не правда ли? Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень рад, что
тебя встретил.
— Этого я еще наверно не знаю и, признаюсь, ждал
тебя, чтоб с
тобой посоветоваться. Ну
на каком, например, основании я
буду ее у себя держать?
— Но я не для работы взял
тебя, Елена.
Ты как будто боишься, что я
буду попрекать
тебя, как Бубнова, что
ты у меня даром живешь? И откуда
ты взяла этот гадкий веник? У меня не
было веника, — прибавил я, смотря
на нее с удивлением.
— Вот видишь, Елена, вот видишь, какая
ты гордая, — сказал я, подходя к ней и садясь с ней
на диван рядом. — Я с
тобой поступаю, как мне велит мое сердце.
Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я
тебе помочь хочу. Так же бы и
ты мне помогла, когда бы мне
было худо. Но
ты не хочешь так рассудить, и вот
тебе тяжело от меня самый простой подарок принять.
Ты тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и
тебя попрекаю. Если так, то это стыдно, Елена.
— Ничего не случилось! Все, все завтра узнаешь, а теперь я хочу
быть одна. Слышишь, Ваня: уходи сейчас. Мне так тяжело, так тяжело смотреть
на тебя!
— Вот, брат, целый час жду
тебя и, признаюсь, никак не ожидал…
тебя так найти, — продолжал он, осматриваясь в комнате и неприметно мигая мне
на Елену. В глазах его изображалось изумление. Но, вглядевшись в него ближе, я заметил в нем тревогу и грусть. Лицо его
было бледнее обыкновенного.
— Садись-ка, садись, — продолжал он с озабоченным и хлопотливым видом, — вот спешил к
тебе, дело
есть; да что с
тобой?
На тебе лица нет.
— А, так у него
была и внучка! Ну, братец, чудак же она! Как глядит, как глядит! Просто говорю: еще бы
ты минут пять не пришел, я бы здесь не высидел. Насилу отперла и до сих пор ни слова; просто жутко с ней,
на человеческое существо не похожа. Да как она здесь очутилась? А, понимаю, верно, к деду пришла, не зная, что он умер.
— Ну, да что тут еще объяснять! Сам понимаешь. Просто-запросто я вызываю князя
на дуэль, а
тебя прошу устроить это дело и
быть моим секундантом.
— Ваня, — отвечал он, —
ты знаешь, что я не позволяю никому в разговорах со мною касаться некоторых пунктов; но для теперешнего раза делаю исключение, потому что
ты своим ясным умом тотчас же догадался, что обойти этот пункт невозможно. Да, у меня
есть другая цель. Эта цель: спасти мою погибшую дочь и избавить ее от пагубного пути,
на который ставят ее теперь последние обстоятельства.
— Да (и старик покраснел и опустил глаза); смотрю я, брат,
на твою квартиру…
на твои обстоятельства… и как подумаю, что у
тебя могут
быть другие экстренные траты (и именно теперь могут
быть), то… вот, брат, сто пятьдесят рублей,
на первый случай…
— Ваня,
ты, как я вижу, меня совсем не понимаешь! Могут
быть экстренные надобности,пойми это. В иных случаях деньги способствуют независимости положения, независимости решения. Может
быть,
тебе теперь и не нужно, но не надо ль
на что-нибудь в будущем? Во всяком случае, я у
тебя их оставлю. Это все, что я мог собрать. Не истратишь, так воротишь. А теперь прощай! Боже мой, какой
ты бледный! Да
ты весь больной…
— Не пренебрегай этим, Ваня, голубчик, не пренебрегай! Сегодня никуда не ходи. Анне Андреевне так и скажу, в каком
ты положении. Не надо ли доктора? Завтра навещу
тебя; по крайней мере всеми силами постараюсь, если только сам
буду ноги таскать. А теперь лег бы
ты… Ну, прощай. Прощай, девочка; отворотилась! Слушай, друг мой! Вот еще пять рублей; это девочке.
Ты, впрочем, ей не говори, что я дал, а так, просто истрать
на нее, ну там башмачонки какие-нибудь, белье… мало ль что понадобится! Прощай, друг мой…
— Полно, Наташа, — спешил я разуверить ее. — Ведь я
был очень болен всю ночь: даже и теперь едва стою
на ногах, оттого и не заходил ни вечером вчера, ни сегодня, а
ты и думаешь, что я рассердился… Друг
ты мой дорогой, да разве я не знаю, что теперь в твоей душе делается?
Хотел
было сегодня (
было полминутки свободной) залететь к
тебе, чтоб поцеловать
тебя на лету, но и тут неудача...
— Ах, боже мой, да что же с
тобой было! Не томи, пожалуйста! — вскричала Наташа, улыбаясь
на горячку Алеши.
Но начну сначала: во-первых, Наташа, если б
ты могла только слышать, что она говорила мне про
тебя, когда я
на другой день, в среду, рассказал ей, что здесь между нами
было…
Почему мне кажется, что если б я
был на твоем месте, я б не осмеял так оскорбительно своего сына, как
ты теперь меня.
— Говори, говори, Алеша! — сказал князь. — То, что
ты предлагаешь нам, очень умно. Может
быть, с этого и надо
было начать, — прибавил он, взглянув
на Наташу.
Винюсь и я: может
быть, я сам мало следил за
тобой в последнее время и потому только теперь, в этот вечер, узнал,
на что
ты можешь
быть способен.
Как
ты не догадался, что если не имеешь средств, если не имеешь способностей исполнять свои обязанности, то не имеешь права и
быть мужем, не имеешь права брать
на себя никаких обязательств.
Посмотри же: увлекаться высоким и прекрасным и после того, что
было здесь во вторник, четыре дня пренебрегать тою, которая, кажется бы, должна
быть для
тебя дороже всего
на свете!
— Нет, отец, нет, — вскричал Алеша, — если я не восстал
на тебя, то верю, что
ты не мог оскорбить, да и не могу я поверить, чтоб можно
было так оскорблять!
— Он
был раздражен, когда сказал, что «поторопились», —
ты увидишь сама, завтра же,
на днях, он спохватится, и если он до того рассердился, что в самом деле не захочет нашего брака, то я, клянусь
тебе, его не послушаюсь.
И как
ты несправедлива
была давеча, когда говорила, что я из таких, которые могут разлюбить
на другой день после свадьбы!
И когда я воображал себе это, мне вдруг подумалось: вот я
на одно мгновение
буду просить
тебя у бога, а между тем
была же
ты со мною шесть месяцев и в эти шесть месяцев сколько раз мы поссорились, сколько дней мы не говорили друг с другом!
Целые дни мы
были в ссоре и пренебрегали нашим счастьем, а тут только
на одну минуту вызываю
тебя из могилы и за эту минуту готов заплатить всею жизнью!..
Я не совсем виноват, потому что люблю
тебя в тысячу раз больше всего
на свете и потому выдумал новую мысль: открыться во всем Кате и немедленно рассказать ей все наше теперешнее положение и все, что вчера
было.
— С самого утра, можешь себе представить, с самого утра, только что узнала, что
ты придешь
на вечер, захлопотала; в муках
была…
—
Ты все шутишь, Маслобоев. Я Александре Семеновне поклянусь, что
на будущей неделе, ну хоть в пятницу, приду к вам обедать; а теперь, брат, я дал слово, или, лучше сказать, мне просто надобно
быть в одном месте. Лучше объясни мне: что
ты хотел сообщить?
— Потом вспомнил, а вчера забыл. Об деле действительно хотел с
тобою поговорить, но пуще всего надо
было утешить Александру Семеновну. «Вот, говорит,
есть человек, оказался приятель, зачем не позовешь?» И уж меня, брат, четверо суток за
тебя продергивают. За бергамот мне, конечно,
на том свете сорок грехов простят, но, думаю, отчего же не посидеть вечерок по-приятельски? Я и употребил стратагему [военную хитрость]: написал, что, дескать, такое дело, что если не придешь, то все наши корабли потонут.
Елена может жить у
тебя, хотя бы очень хорошо
было, если б какие-нибудь люди семейные и благодетельные взяли ее серьезно
на воспитание.
Ты знаешь, что он еще в первой молодости, когда принужден
был жить канцелярским жалованьем, женился
на богатой купчихе.
Было ж это в городе Санта-фе-де-Богота, а может, и в Кракове, но вернее всего, что в фюрстентум [княжестве (от нем. Furstentum)] Нассау, вот что
на зельтерской воде написано, именно в Нассау; довольно с
тебя?
— Пеший конному не товарищ! Александра Семеновна, мы остаемся вместе и
будем обожать друг друга. А это генерал! Нет, Ваня, я соврал;
ты не генерал, а я — подлец! Посмотри,
на что я похож теперь? Что я перед
тобой? Прости, Ваня, не осуди и дай излить.