Неточные совпадения
Потом он шагал в комнату, и за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая,
с огромными глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям в комнате, точно иконам в церкви, садилась подальше от них и сидела, как
на приеме у дантиста, прикрывая рот платком. Смотрела она в тот
угол, где потемнее, и как будто ждала, что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
Взрослые пили чай среди комнаты, за круглым столом, под лампой
с белым абажуром, придуманным Самгиным: абажур отражал свет не вниз,
на стол, а в потолок; от этого по комнате разливался скучный полумрак, а в трех
углах ее было темно, почти как ночью.
В
углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а
на них, в уровень
с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
Клим заглянул в дверь: пред квадратной пастью печки, полной алых
углей, в низеньком, любимом кресле матери, развалился Варавка, обняв мать за талию, а она сидела
на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно маленькая. В бородатом лице Варавки, освещенном отблеском
углей, было что-то страшное, маленькие глазки его тоже сверкали, точно
угли, а
с головы матери
на спину ее красиво стекали золотыми ручьями лунные волосы.
Дней через пять, прожитых в приятном сознании сделанного им так просто серьезного шага, горничная Феня осторожно сунула в руку его маленький измятый конверт
с голубой незабудкой, вытисненной в
углу его,
на атласной бумаге, тоже
с незабудкой. Клим, не без гордости, прочитал...
Клим знал, что
на эти вопросы он мог бы ответить только словами Томилина, знакомыми Макарову. Он молчал, думая, что, если б Макаров решился
на связь
с какой-либо девицей, подобной Рите, все его тревоги исчезли бы. А еще лучше, если б этот лохматый красавец отнял швейку у Дронова и перестал бы вертеться вокруг Лидии. Макаров никогда не спрашивал о ней, но Клим видел, что, рассказывая, он иногда, склонив голову
на плечо, смотрит в
угол потолка, прислушиваясь.
Говоря, он пристально,
с улыбочкой, смотрел
на Лидию, но она не замечала этого, сбивая наплывы
на свече ручкой чайной ложки. Доктор дал несколько советов, поклонился ей, но она и этого не заметила, а когда он ушел, сказала, глядя в
угол...
Лидия, непричесанная, в оранжевом халатике, в туфлях
на босую ногу, сидела в
углу дивана
с тетрадью нот в руках. Не спеша прикрыв голые ноги полою халата, она, неласково глядя
на Клима, спросила...
Раза два-три Иноков, вместе
с Любовью Сомовой, заходил к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень чувствует себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате воды, совался из
угла в
угол, встряхивая длинноволосой головой, пестрое лицо его морщилось, глаза смотрели
на вещи в комнате спрашивающим взглядом. Было ясно, что Лидия не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и, подняв брови, широко открыв глаза, спрашивал...
Сошел
с колокольни кузнец, покрестился длинной рукой
на церковь. Панов, согнув тело свое прямым
углом, обнял его, поцеловал...
Клим ел, чтоб не говорить, и незаметно осматривал чисто прибранную комнату
с цветами
на подоконниках,
с образами в переднем
углу и олеографией
на стене, олеография изображала сытую женщину
с бубном в руке, стоявшую у колонны.
Стараясь удержать
на лицах выражение задумчивости и скорби, все шли в
угол, к столу; там соблазнительно блестели бутылки разноцветных водок, вызывающе распластались тарелки
с закусками. Важный актер, вздыхая, сознавался...
Дьякон углубленно настраивал гитару. Настроив, он встал и понес ее в
угол, Клим увидал пред собой великана,
с широкой, плоской грудью, обезьяньими лапами и костлявым лицом Христа ради юродивого, из темных ям
на этом лице отвлеченно смотрели огромные, водянистые глаза.
Загнали во двор старика, продавца красных воздушных пузырей, огромная гроздь их колебалась над его головой; потом вошел прилично одетый человек,
с подвязанной черным платком щекою; очень сконфуженный, он, ни
на кого не глядя, скрылся в глубине двора, за
углом дома. Клим понял его, он тоже чувствовал себя сконфуженно и глупо. Он стоял в тени, за грудой ящиков со стеклами для ламп, и слушал ленивенькую беседу полицейских
с карманником.
Блестели золотые, серебряные венчики
на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула стояли посреди комнаты вокруг стола. Около двери, в темноватом
углу, — большой шкаф,
с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
В светлом, о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака;
на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами висел в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей
с луком»: сосны
на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов сидел в
углу за столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную в пенковый мундштук,
на мундштуке — палец лайковой перчатки.
Лютова Клим встретил ночью
на улице, столкнулся
с ним
на углу какого-то темненького переулка.
Несколько сконфуженный ее осведомленностью о Дмитрии, Самгин вежливо, но решительно заявил, что не имеет никаких притязаний к наследству; она взглянула
на него
с улыбкой, от которой
углы рта ее приподнялись и лицо стало короче.
Лицо тоже измятое, серое,
с негустой порослью волос лубочного цвета,
на подбородке волосы обещали вырасти острой бородою; по
углам очень красивого рта свешивались — и портили рот — длинные, жидкие усы.
Предполагая
на другой же день отправиться домой,
с вокзала он проехал к Варваре, не потому, что хотел видеть ее, а для того, чтоб строго внушить Сомовой: она не имеет права сажать ему
на шею таких субъектов, как Долганов, человек, несомненно, из того
угла, набитого невероятным и уродливым, откуда вылезают Лютовы, Дьякона, Диомидовы и вообще люди
с вывихнутыми мозгами.
Он взглянул
на Любашу, сидевшую в
углу дивана
с надутым и обиженным лицом. Адъютант положил пред ним бумаги Клима, наклонился и несколько секунд шептал в серое ухо. Начальник, остановив его движением руки, спросил Клима...
Размышляя, Самгин любовался, как ловко рыжий мальчишка увертывается от горничной, бегавшей за ним
с мокрой тряпкой в руке; когда ей удалось загнать его в
угол двора, он упал под ноги ей, пробежал
на четвереньках некоторое расстояние, высоко подпрыгнул от земли и выбежал
на улицу, а в ворота,
с улицы, вошел дворник Захар, похожий
на Николая Угодника, и сказал...
В зеркале Самгин видел, что музыку делает в
углу маленький черный человечек
с взлохмаченной головой игрушечного чертика; он судорожно изгибался
на стуле, хватал клавиши длинными пальцами, точно лапшу месил, музыку плохо слышно было сквозь топот и шарканье ног, смех, крики, говор зрителей; но был слышен тревожный звон хрустальных подвесок двух люстр.
А другой человек,
с длинным лицом, в распахнутой шубе, стоя
на углу Кузнецкого моста под фонарем, уговаривал собеседника, маленького, но сутулого, в измятой шляпе...
Погасив лампу, он лег
на широкую постель в
углу комнаты, прислушиваясь к неутомимому плеску и шороху дождя, ожидая Никонову так же спокойно, как ждал жену, — и вспомнил о жене
с оттенком иронии.
Снимая пальто, Самгин отметил, что кровать стоит так же в
углу, у двери, как стояла там,
на почтовой станции. Вместо лоскутного одеяла она покрыта клетчатым пледом. За кроватью, в ногах ее, карточный стол
с кривыми ножками,
на нем — лампа, груда книг, а над ним — репродукция
с Христа Габриеля Макса.
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но о выстреле он не думал, все-таки не веря в него. Остановясь и глядя в
угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день, голубое небо,
на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа рабочих, а
на балконе дворца, плечо
с плечом, голубой царь, священник в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
Самгин встал, тихонько пошел вдоль забора, свернул за
угол, —
на тумбе сидел человек
с разбитым лицом, плевал и сморкался красными шлепками.
Дойдя до конца проспекта, он увидал, что выход ко дворцу прегражден двумя рядами мелких солдат. Толпа придвинула Самгина вплоть к солдатам, он остановился
с края фронта, внимательно разглядывая пехотинцев, очень захудалых, несчастненьких. Было их, вероятно, меньше двух сотен, левый фланг упирался в стену здания
на углу Невского, правый — в решетку сквера. Что они могли сделать против нескольких тысяч людей, стоявших
на всем протяжении от Невского до Исакиевской площади?
— Не забудь! — говорил Дронов, прощаясь
с ним
на углу какого-то подозрительно тихого переулка. — Не торопись презирать меня, — говорил он, усмехаясь. — У меня, брат, к тебе есть эдакое чувство… близости, сродства, что ли…
— Тише, — зашипела она. Иноков, в
углу на диване, не пошевелился. Доктор решительно запретил говорить
с Иноковым...
В
углу зала поднялся, точно вполз по стене, опираясь
на нее спиною, гладко остриженный, круглоголовый человек в пиджаке
с золотыми пуговицами и закричал...
Пошли в соседнюю комнату, там,
на большом, красиво убранном столе, кипел серебряный самовар, у рояля, в
углу, стояла Дуняша, перелистывая ноты,
на спине ее висели концы мехового боа, и Самгин снова подумал о ее сходстве
с лисой.
Быстрым жестом он показал Самгину кукиш и снова стал наливать рюмки. Алина
с Дуняшей и филологом сидели в
углу на диване, филолог, дергаясь, рассказывал что-то, Алина смеялась, она была настроена необыкновенно весело и все прислушивалась, точно ожидая кого-то. А когда
на улице прозвучал резкий хлопок, она крикнула...
Самгин внимательно наблюдал, сидя в
углу на кушетке и пережевывая хлеб
с ветчиной. Он видел, что Макаров ведет себя, как хозяин в доме, взял
с рояля свечу, зажег ее, спросил у Дуняши бумаги и чернил и ушел
с нею. Алина, покашливая, глубоко вздыхала, как будто поднимала и не могла поднять какие-то тяжести. Поставив локти
на стол, опираясь скулами
на ладони, она спрашивала Судакова...
Как-то вечером, возвращаясь домой, Самгин
на углу своей улицы столкнулся
с Митрофановым. Иван Петрович отскочил от него, не поклонясь.
Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда
на полках приобрела сходство
с оружием, а белая масса плиты — точно намогильный памятник. В мутном пузыре света старики сидели так, что их разделял только
угол стола. Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар, в пальто, застегнутом до подбородка, сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив шапку
на колено, он прижимал ее рукой, а другою дергал свои реденькие усы.
Клим остался
с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести все слова, все крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у окна, прислонясь лбом к холодному стеклу.
На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному кругу
на месте костра, собирая
угли в корзинку.
Слабенький и беспокойный огонь фонаря освещал толстое, темное лицо
с круглыми глазами ночной птицы; под широким, тяжелым носом топырились густые, серые усы, — правильно круглый череп густо зарос енотовой шерстью. Человек этот сидел, упираясь руками в диван, спиною в стенку, смотрел в потолок и ритмически сопел носом.
На нем — толстая шерстяная фуфайка, шаровары
с кантом,
на ногах полосатые носки; в
углу купе висела серая шинель, сюртук, портупея, офицерская сабля, револьвер и фляжка, оплетенная соломой.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял
на путь горящие
угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве,
на вокзале: там он стоял, прислонясь к стене, наклонив голову и считая
на ладони серебряные монеты;
на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем
с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз
на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
«Возможно, что он ненормален», — соображал Самгин, глотнул коньяку и, положив фляжку рядом
с собою, покосился
на револьвер в
углу дивана.
Пустынная улица вывела Самгина
на главную, — обе они выходили под прямым
углом на площадь;
с площади ворвалась пара серых лошадей, покрытых голубой сеткой; они блестели
на солнце, точно смазанные маслом, и выкидывали ноги так гордо, красиво, что Самгин приостановился, глядя
на их быстрый парадный бег.
Он не заметил, откуда выскочила и,
с разгона, остановилась
на углу черная, тонконогая лошадь, — остановил ее Судаков, запрокинувшись
с козел назад, туго вытянув руки; из-за
угла выскочил человек в сером пальто, прыгнул в сани, — лошадь помчалась мимо Самгина, и он видел, как серый человек накинул
на плечи шубу, надел мохнатую шапку.
Он остановился
на углу, оглядываясь: у столба для афиш лежала лошадь
с оторванной ногой, стоял полицейский, стряхивая перчаткой снег
с шинели, другого вели под руки, а посреди улицы — исковерканные сани, красно-серая куча тряпок, освещенная солнцем; лучи его все больше выжимали из нее крови, она как бы таяла...
В большой комнате
на крашеном полу крестообразно лежали темные ковровые дорожки, стояли кривоногие старинные стулья, два таких же стола;
на одном из них бронзовый медведь держал в лапах стержень лампы;
на другом возвышался черный музыкальный ящик; около стены, у двери, прижалась фисгармония, в
углу — пестрая печь кузнецовских изразцов, рядом
с печью — белые двери...
Белые двери привели в небольшую комнату
с окнами
на улицу и в сад. Здесь жила женщина. В
углу, в цветах, помещалось
на мольберте большое зеркало без рамы, — его сверху обнимал коричневыми лапами деревянный дракон. У стола — три глубоких кресла, за дверью — широкая тахта со множеством разноцветных подушек, над нею,
на стене, — дорогой шелковый ковер, дальше — шкаф, тесно набитый книгами, рядом
с ним — хорошая копия
с картины Нестерова «У колдуна».
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди, снимают верхнюю одежду, складывая ее
на прилавки, засовывая
на пустые полки; затем они, «гуськом» идя друг за другом, спускаются по четырем ступенькам в большую, узкую и длинную комнату,
с двумя окнами в ее задней стене,
с голыми стенами,
с печью и плитой в
углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Таисья тоже встала, но пошатнулась, снова опустилась
на стул, а
с него мягко свалилась
на пол. Два-три голоса негромко ахнули, многие «взыскующие града» привстали со стульев, Захарий согнулся прямым
углом, легко, как подушку, взял Таисью
на руки, понес к двери; его встретил возглас...
К Лидии подходили мужчины и женщины, низко кланялись ей, целовали руку; она вполголоса что-то говорила им, дергая плечами, щеки и уши ее сильно покраснели. Марина, стоя в
углу, слушала Кормилицына; переступая
с ноги
на ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его мягкие, нерешительные слова...
Мужики повернулись к Самгину затылками, — он зашел за
угол конторы, сел там
на скамью и подумал, что мужики тоже нереальны, неуловимы: вчера показались актерами, а сегодня — совершенно не похожи
на людей, которые способны жечь усадьбы, портить скот. Только солдат, видимо, очень озлоблен. Вообще это — чужие люди, и
с ними очень неловко, тяжело. За
углом раздался сиплый голос Безбедова...