Неточные совпадения
— Матушка, Аграфена Ивановна! — повторил он, — будет ли Прошка любить вас так, как
я? Поглядите, какой он озорник: ни одной женщине проходу
не даст. А я-то! э-эх! Вы у
меня, что синь-порох в глазу! Если б
не барская воля, так… эх!..
— Да отстанешь ли ты от
меня, окаянный? — говорила она плача, — что мелешь, дуралей! Свяжусь
я с Прошкой! разве
не видишь сам, что от него путного слова
не добьешься? только и знает, что лезет с ручищами…
— И к вам лез? Ах, мерзавец! А вы, небось,
не скажете!
Я бы его…
— Полезь-ка, так узнает! Разве нет в дворне женского пола, кроме
меня? С Прошкой свяжусь! вишь, что выдумал! Подле него и сидеть-то тошно — свинья свиньей! Он, того и гляди, норовит ударить человека или сожрать что-нибудь барское из-под рук — и
не увидишь.
— Вот еще выдумал! — накинулась на него Аграфена, — что ты
меня всякому навязываешь, разве
я какая-нибудь… Пошел вон отсюда! Много вашего брата, всякому стану вешаться на шею:
не таковская! С тобой только, этаким лешим, попутал, видно, лукавый за грехи мои связаться, да и то каюсь… а то выдумал!
—
Я ведь и забыл: у
меня нынче с утра во рту маковой росинки
не было.
— Поди-ка на цыпочках, тихохонько, посмотри, спит ли Сашенька? — сказала она. — Он, мой голубчик, проспит, пожалуй, и последний денек: так и
не нагляжусь на него. Да нет, куда тебе! ты, того гляди, влезешь как корова!
я лучше сама…
—
Я не столько для себя самой, сколько для тебя же отговариваю. Зачем ты едешь? Искать счастья? Да разве тебе здесь нехорошо? разве мать день-деньской
не думает о том, как бы угодить всем твоим прихотям? Конечно, ты в таких летах, что одни материнские угождения
не составляют счастья; да
я и
не требую этого. Ну, погляди вокруг себя: все смотрят тебе в глаза. А дочка Марьи Карповны, Сонюшка? Что… покраснел? Как она, моя голубушка — дай бог ей здоровья — любит тебя: слышь, третью ночь
не спит!
— Да, да, будто
я не вижу… Ах! чтоб
не забыть: она взяла обрубить твои платки — «
я, говорит, сама, сама, никому
не дам, и метку сделаю», — видишь, чего же еще тебе? Останься!
Женился бы, послал бы бог тебе деточек, а
я бы нянчила их — и жил бы без горя, без забот, и прожил бы век свой мирно, тихо, никому бы
не позавидовал; а там, может, и
не будет хорошо, может, и помянешь слова мои…
— Так вот что! — проговорила она, наконец, уныло. — Ну, мой друг, бог с тобой! поезжай, уж если тебя так тянет отсюда:
я не удерживаю! По крайней мере
не скажешь, что мать заедает твою молодость и жизнь.
— Что
не смотришь, как
я укладываю?
— Ну,
я тебя
не неволю, — продолжала она, — ты человек молодой: где тебе быть так усердну к церкви божией, как нам, старикам?
Пока во
мне останется хоть капелька крови, пока
не высохли слезы в глазах и бог терпит грехам моим,
я ползком дотащусь, если
не хватит сил дойти, до церковного порога; последний вздох отдам, последнюю слезу выплачу за тебя, моего друга.
Мне самой ничего
не надо.
Разве что у начальника твоего или у какого-нибудь знатного да богатого вельможи разгорятся на тебя зубы и он захочет выдать за тебя дочь — ну, тогда можно, только отпиши:
я кое-как дотащусь, посмотрю, чтоб
не подсунули так какую-нибудь, лишь бы с рук сбыть: старую девку или дрянь.
— Софью! нет, маменька,
я ее никогда
не забуду! — сказал Александр.
— Ну, ну, друг мой, успокойся! ведь
я так только. Послужи, воротись сюда, и тогда что бог даст; невесты
не уйдут! Коли
не забудешь, так и того… Ну, а…
— Вчера утром.
Мне к вечеру же дали знать: прискакал парнишко;
я и отправился, да всю ночь
не спал. Все в слезах: и утешать-то надо, и распорядиться: там у всех руки опустились: слезы да слезы, —
я один.
— Эх, матушка Анна Павловна! да кого же
мне и любить-то, как
не вас? Много ли у нас таких, как вы? Вы цены себе
не знаете. Хлопот полон рот: тут и своя стройка вертится на уме. Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да все как-то
не сходимся… а как, думаю,
не поехать?.. что она там, думаю, одна-то, без
меня станет делать? человек
не молодой: чай, голову растеряет.
Глаза и все выражение лица Софьи явно говорили: «
Я буду любить просто, без затей, буду ходить за мужем, как нянька, слушаться его во всем и никогда
не казаться умнее его; да и как можно быть умнее мужа? это грех!
— А мы-то на что? что
я вам, чужой, что ли? Да куда еще торопитесь умирать? того гляди, замуж бы
не вышли! вот бы поплясал на свадьбе! Да полноте плакать-то!
—
Я не знаю. Кто укладывал?
—
Я не укладывал. Поди-ка погляди — нет ли там наверху?
— Прощай, Евсеюшка, прощай, мой ненаглядный! — говорила мать, обнимая его, — вот тебе образок; это мое благословение. Помни веру, Евсей,
не уйди там у
меня в бусурманы! а
не то прокляну!
Не пьянствуй,
не воруй; служи барину верой и правдой. Прощай, прощай!..
—
Не оставьте вы
меня, горемычную, Антон Иваныч! — сказала Анна Павловна, — отобедайте здесь!
— Ах, да! Ну,
я вас
не неволю. Кланяйтесь Федосье Петровне от
меня, — скажите, что
я душевно огорчена ее печалью и сама бы навестила, да вот бог, дескать, и
мне послал горе — сына проводила.
— Уж теперь должен быть в Неплюеве. Нет, что
я вру? еще
не в Неплюеве, а подъезжает; там чай будет пить, — отвечает Антон Иваныч.
— Что за дичь? От кого это? — сказал Петр Иваныч, поглядев на подпись. — Василий Заезжалов! Заезжалов — хоть убей —
не помню. Чего он хочет от
меня?
— Василий! — сказал он, — когда придет мой племянник, то
не отказывай. Да поди узнай, занята ли здесь вверху комната, что отдавалась недавно, и если
не занята, так скажи, что
я оставляю ее за собой. А! это гостинцы! Ну что мы станем с ними делать?
— Давеча наш лавочник видел, как несли их вверх; он спрашивал,
не уступим ли ему мед: «
Я, говорит, хорошую цену дам», и малину берет…
— Да, он пишет ко
мне… У вас еще
не перевелись такие ослы?
— Извините, что
я не приехал прямо к вам, а остановился в конторе дилижансов…
Я не знал вашей квартиры…
— В чем тут извиняться? Ты очень хорошо сделал. Матушка твоя бот знает что выдумала. Как бы ты ко
мне приехал,
не знавши, можно ли у
меня остановиться, или нет? Квартира у
меня, как видишь, холостая, для одного: зала, гостиная, столовая, кабинет, еще рабочий кабинет, гардеробная да туалетная — лишней комнаты нет.
Я бы стеснил тебя, а ты
меня… А
я нашел для тебя здесь же в доме квартиру…
— Тише, тише,
не трогай! — заговорил дядя, — бритвы преострые, того и гляди обрежешься сам и
меня обрежешь.
Впрочем, когда
я дома обедаю, то милости прошу и тебя, а в другие дни — здесь молодые люди обыкновенно обедают в трактире, но
я советую тебе посылать за своим обедом: дома и покойнее и
не рискуешь столкнуться бог знает с кем.
—
Я не знал, дядюшка, что у вас есть завод.
— Стеклянный и фарфоровый; впрочем,
я не один: нас трое компанионов.
— Да, порядочно; сбываем больше во внутренние губернии на ярмарки. Последние два года — хоть куда! Если б еще этак лет пять, так и того… Один компанион, правда,
не очень надежен — все мотает, да
я умею держать его в руках. Ну, до свидания. Ты теперь посмотри город, пофлянируй, пообедай где-нибудь, а вечером приходи ко
мне пить чай,
я дома буду, — тогда поговорим. Эй, Василий! ты покажешь им комнату и поможешь там устроиться.
С кем ни встретишься — поклон да пару слов, а с кем и
не кланяешься, так знаешь, кто он, куда и зачем идет, и у того в глазах написано: и
я знаю, кто вы, куда и зачем идете.
— Как жаль, что вы
не сказали
мне давеча, дядюшка:
я бы пошел вместе с вами.
— Нужды нет, все-таки оно
не годится, на днях
я завезу тебя к своему портному; но это пустяки. Есть о чем важнее поговорить. Скажи-ка, зачем ты сюда приехал?
— По словам вашим, дядюшка, выходит, что
я как будто сам
не знаю, зачем
я приехал.
— Почти так; это лучше сказано: тут есть правда; только все еще нехорошо. Неужели ты, как сбирался сюда,
не задал себе этого вопроса: зачем
я еду? Это было бы
не лишнее.
— Попроще, как все, а
не как профессор эстетики. Впрочем, этого вдруг растолковать нельзя; ты после сам увидишь. Ты, кажется, хочешь сказать, сколько
я могу припомнить университетские лекции и перевести твои слова, что ты приехал сюда делать карьеру и фортуну, — так ли?
—
Я никак
не смею сравнивать себя с вами…
—
Не в том дело; ты, может быть, вдесятеро умнее и лучше
меня… да у тебя, кажется, натура
не такая, чтоб поддалась новому порядку; а тамошний порядок — ой, ой! Ты, вон, изнежен и избалован матерью; где тебе выдержать все, что
я выдержал? Ты, должно быть, мечтатель, а мечтать здесь некогда; подобные нам ездят сюда дело делать.
— Может быть,
я в состоянии что-нибудь сделать, если вы
не оставите
меня вашими советами и опытностью…
— Советовать — боюсь.
Я не ручаюсь за твою деревенскую натуру: выйдет вздор — станешь пенять на
меня; а мнение свое сказать, изволь —
не отказываюсь, ты слушай или
не слушай, как хочешь. Да нет!
я не надеюсь на удачу. У вас там свой взгляд на жизнь: как переработаешь его? Вы помешались на любви, на дружбе, да на прелестях жизни, на счастье; думают, что жизнь только в этом и состоит: ах да ох! Плачут, хнычут да любезничают, а дела
не делают… как
я отучу тебя от всего этого? — мудрено!
— Разве они
не те же и здесь, как там? — хочу
я сказать.