Неточные совпадения
— Давно бы сказал мне это, и я удивляться перестал бы, потому
что я сам такой, — сказал Аянов,
вдруг останавливаясь. — Ходи ко мне, вместо нее…
Она была из старинного богатого дома Пахотиных. Матери она лишилась еще до замужества, и батюшка ее, состоявший в полном распоряжении супруги, почувствовав себя на свободе,
вдруг спохватился,
что молодость его рано захвачена была женитьбой и
что он не успел пожить и пожуировать.
— По крайней мере, можете ли вы, cousin, однажды навсегда сделать resume: [вывод (фр.).] какие это их правила, — она указала на улицу, — в
чем они состоят, и отчего то,
чем жило так много людей и так долго,
вдруг нужно менять на другое, которым живут…
— И
чем ты сегодня не являлся перед кузиной! Она тебя Чацким назвала… А ты был и Дон-Жуан и Дон-Кихот вместе. Вот умудрился! Я не удивлюсь, если ты наденешь рясу и начнешь
вдруг проповедовать…
— О
чем я говорил сейчас? —
вдруг спросил его учитель, заметив,
что он рассеянно бродит глазами по всей комнате.
Иногда, напротив, он придет от пустяков в восторг: какой-нибудь сытый ученик отдаст свою булку нищему, как делают добродетельные дети в хрестоматиях и прописях, или примет на себя чужую шалость, или покажется ему,
что насупившийся ученик думает глубокую думу, и он
вдруг возгорится участием к нему, говорит о нем со слезами, отыскивает в нем что-то таинственное, необычайное, окружит его уважением: и другие заразятся неисповедимым почтением.
Она молчит, молчит, потом
вдруг неожиданно придет в себя и станет опять бегать вприпрыжку и тихонько срывать смородину, а еще чаще вороняшки, черную, приторно-сладкую ягоду, растущую в канавах и строго запрещенную бабушкой, потому
что от нее будто бы тошнит.
— Вы куда хотите поступить на службу? —
вдруг раздался однажды над ним вопрос декана. — Через неделю вы выйдете.
Что вы будете делать?
Потом
вдруг опять, как будто утонет, замрет, онемеет, только глаза блестят, да рука, как бешеная, стирает, заглаживает прежнее и торопится бросать новую, только
что пойманную, вымученную черту, как будто боясь,
что она забудется…
—
Что это за блин? — сказал он, скользнув взглядом по картине, но, взглянув мельком в другой раз,
вдруг быстро схватил ее, поставил на мольберт и вонзил в нее испытующий взгляд, сильно сдвинув брови.
«
Что с тобой!..» — хотел он сказать, не выдержал и, опустив лицо в подушку к ней,
вдруг разразился рыданием.
Она
вдруг почувствовала,
что она не жила, а росла и прозябала. Ее мучит жажда этой жизни, ее живых симпатий и скорбей, труда, но прежде симпатий.
Он тихо, почти машинально, опять коснулся глаз: они стали более жизненны, говорящи, но еще холодны. Он долго водил кистью около глаз, опять задумчиво мешал краски и провел в глазу какую-то черту, поставил нечаянно точку, как учитель некогда в школе поставил на его безжизненном рисунке, потом сделал что-то,
чего и сам объяснить не мог, в другом глазу… И
вдруг сам замер от искры, какая блеснула ему из них.
Он обрадовался,
что открыл, как казалось ему, почему она так упорно кроется от него, почему так
вдруг изменила мечтательную позу и ушла опять в свои окопы.
— Смущение? Я смутилась? — говорила она и поглядела в зеркало. — Я не смутилась, а вспомнила только,
что мы условились не говорить о любви. Прошу вас, cousin, —
вдруг серьезно прибавила она, — помнить уговор. Не будем, пожалуйста, говорить об этом.
— Месяц, два тому назад ничего не было, были какие-то порывы — и
вдруг так скоро… вы видите,
что это ненатурально, ни ваши восторги, ни мучения: извините, cousin, я не верю, и оттого у меня нет и пощады, которой вы добиваетесь.
—
Что за дело! —
вдруг горячо перебил он, делая большие глаза. —
Что за дело, кузина? Вы снизойдете до какого-нибудь parvenu, [выскочка (фр.).] до какого-то Милари, итальянца, вы, Пахотина, блеск, гордость, перл нашего общества! Вы… вы! — с изумлением, почти с ужасом повторял он.
— И тут вы остались верны себе! — возразил он
вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был не граф? Делайте, как хотите! — с досадой махнул он рукой. — Ведь… «
что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу,
что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил и… и… да, да?
— Полноте притворяться, полноте! Бог с вами, кузина:
что мне за дело? Я закрываю глаза и уши, я слеп, глух и нем, — говорил он, закрывая глаза и уши. — Но если, —
вдруг прибавил он, глядя прямо на нее, — вы почувствуете все,
что я говорил, предсказывал,
что, может быть, вызвал в вас… на свою шею — скажете ли вы мне!.. я стою этого.
—
Что кончено? —
вдруг спросила бабушка. — Ты приняла? Кто тебе позволил? Коли у самой стыда нет, так бабушка не допустит на чужой счет жить. Извольте, Борис Павлович, принять книги, счеты, реестры и все крепости на имение. Я вам не приказчица досталась.
Она беспокойно задумалась и, очевидно, боролась с собой. Ей бы и в голову никогда не пришло устранить от себя управление имением, и не хотела она этого. Она бы не знала,
что делать с собой. Она хотела только попугать Райского — и
вдруг он принял это серьезно.
Она закрыла глаза, но так, чтоб можно было видеть, и только он взял ее за руку и провел шаг, она
вдруг увидела,
что он сделал шаг вниз, а она стоит на краю обрыва, вздрогнула и вырвала у него руку.
«
Что, если б на этом сонном, неподвижном фоне да легла бы картина страсти! — мечтал он. — Какая жизнь
вдруг хлынула бы в эту раму! Какие краски… Да где взять красок и… страсти тоже!..»
Только Леонтий продолжал смотреть на нее серьезно, задумчиво и
вдруг объявил,
что женится на ней, если она согласится, лишь только он получит место и устроится. Над этим много смеялись товарищи, и она также.
— Да, да, пойдемте! — пристал к ним Леонтий, — там и обедать будем. Вели, Уленька, давать,
что есть — скорее. Пойдем, Борис, поговорим… Да… —
вдруг спохватился он, —
что же ты со мной сделаешь… за библиотеку?
Ему
вдруг как будто солнцем ударило в лицо: он просиял и усмехнулся во всю ширину рта, так
что даже волосы на лбу зашевелились.
— Молчите вы с своим моционом! — добродушно крикнула на него Татьяна Марковна. — Я ждала его две недели, от окна не отходила, сколько обедов пропадало! Сегодня наготовили,
вдруг приехал и пропал! На
что похоже? И
что скажут люди: обедал у чужих — лапшу да кашу: как будто бабушке нечем накормить.
— Обедать, где попало, лапшу, кашу? не прийти домой… так,
что ли? Хорошо же: вот я буду уезжать в Новоселово, свою деревушку, или соберусь гостить к Анне Ивановне Тушиной, за Волгу: она давно зовет, и возьму все ключи, не велю готовить, а ты
вдруг придешь к обеду:
что ты скажешь?
— Молчи ты, тебя не спрашивают! — опять остановила ее Татьяна Марковна, — все переговаривает бабушку! Это она при тебе такая стала; она смирная, а тут
вдруг!
Чего не выдумает: Маркушку угощать!
Но когда Райский пригляделся попристальнее, то увидел,
что в тех случаях, которые не могли почему-нибудь подойти под готовые правила, у бабушки
вдруг выступали собственные силы, и она действовала своеобразно.
Марина была не то
что хороша собой, а было в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать,
что именно,
что привлекало к ней многочисленных поклонников: не то скользящий быстро по предметам, ни на
чем не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз, не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре, в щеках и в губах, в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка, как будто к нему
вдруг поднесут в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место слезам, даже когда нужно, воплям — бог знает
что!
Он
вдруг отрезвился, взглянул с удивлением на Марфеньку,
что она тут, осмотрелся кругом и быстро встал со скамейки. У него вырвался отчаянный: «Ах!»
Райский нижним берегом выбралсл на гору и дошел до домика Козлова. Завидя свет в окне, он пошел было к калитке, как
вдруг заметил,
что кто-то перелезает через забор, с переулка в садик.
Тот прокрадывался к окнам, Райский шел за ним и остановился в нескольких шагах. Незнакомец приподнялся до окна Леонтья и
вдруг забарабанил
что есть мочи в стекло.
— Но
что же вы любите? —
вдруг кинулся он опять к вопросу. — Книга вас не занимает; вы говорите,
что вы не работаете… Есть же что-нибудь: цветы, может быть, любите…
— А
что, бабушка, —
вдруг обратился он к ней, — если б я стал уговаривать вас выйти замуж?
— С вами ни за
что и не поеду, вы не посидите ни минуты покойно в лодке…
Что это шевелится у вас в бумаге? —
вдруг спросила она. — Посмотрите, бабушка… ах, не змея ли?
Должно быть, очень было похоже на Нила Андреевича, потому
что Марфенька закатилась смехом, а бабушка нахмурила было брови, но
вдруг добродушно засмеялась и стала трепать его по плечу.
—
Что вы, бабушка? —
вдруг спросила Марфенька, с удивлением вскинувши на старушку глаза и ожидая, к
чему ведет это предисловие.
«Это история, скандал, — думал он, — огласить позор товарища, нет, нет! — не так! Ах! счастливая мысль, — решил он
вдруг, — дать Ульяне Андреевне урок наедине: бросить ей громы на голову, плеснуть на нее волной чистых, неведомых ей понятий и нравов! Она обманывает доброго, любящего мужа и прячется от страха: сделаю,
что она будет прятаться от стыда. Да, пробудить стыд в огрубелом сердце — это долг и заслуга — и в отношении к ней, а более к Леонтью!»
Он прошел окраины сада, полагая,
что Веру нечего искать там, где обыкновенно бывают другие, а надо забираться в глушь, к обрыву, по скату берега, где она любила гулять. Но нигде ее не было, и он пошел уже домой, чтоб спросить кого-нибудь о ней, как
вдруг увидел ее сидящую в саду, в десяти саженях от дома.
—
Что это, брат, ты проповедуешь: бунт? —
вдруг сказал Нил Андреич.
Райский с удивлением глядел на бабушку. Она, а не Нил Андреич, приковала его внимание к себе. Она
вдруг выросла в фигуру, полную величия, так
что даже и на него напала робость.
Уважать человека сорок лет, называть его «серьезным», «почтенным», побаиваться его суда, пугать им других — и
вдруг в одну минуту выгнать его вон! Она не раскаивалась в своем поступке, находя его справедливым, но задумывалась прежде всего о том,
что сорок лет она добровольно терпела ложь и
что внук ее… был… прав.
Они послеобеденные часы нередко просиживали вдвоем у бабушки — и Вера не скучала, слушая его, даже иногда улыбалась его шуткам. А иногда случалось,
что она,
вдруг не дослушав конца страницы, не кончив разговора, слегка извинялась и уходила — неизвестно куда, и возвращалась через час, через два или вовсе не возвращалась к нему — он не спрашивал.
— Весь город говорит! Хорошо! Я уж хотел к вам с почтением идти, да
вдруг, слышу, вы с губернатором связались, зазвали к себе и ходили перед ним с той же бабушкой на задних лапах! Вот это скверно! А я было думал,
что вы и его затем позвали, чтоб спихнуть с крыльца.
— Знаешь ли,
что я еду скоро? —
вдруг сказал он.
«Да
что мне за дело, черт возьми, ведь не влюблен же я в эту статую!» — думал он,
вдруг останавливаясь на дорожке и ворочая одурелыми глазами вокруг.
Уж становилось темно, когда он, блуждая между деревьями,
вдруг увидел ее пробирающеюся сквозь чащу кустов и деревьев, росших по обрыву. Он весь задрожал и бросился к ней, так
что и она вздрогнула и остановилась.
Он так торжественно дал слово работать над собой, быть другом в простом смысле слова. Взял две недели сроку! Боже!
что делать! какую глупую муку нажил, без любви, без страсти: только одни какие-то добровольные страдания, без наслаждений! И
вдруг окажется,
что он, небрежный, свободный и гордый (он думал,
что он гордый!), любит ее,
что даже у него это и «по роже видно», как по-своему, цинически заметил это проницательная шельма, Марк!