Неточные совпадения
— Только о деньгах и забота! — ворчал Илья Ильич. — А ты
что понемногу не подаешь счеты, а все
вдруг?
— Как это можно? Скука! Да
чем больше, тем веселей. Лидия бывала там, я ее не замечал, да
вдруг…
Недавно
что он сделал: из губерний поступило представление о возведении при зданиях, принадлежащих нашему ведомству, собачьих конур для сбережения казенного имущества от расхищения; наш архитектор, человек дельный, знающий и честный, составил очень умеренную смету;
вдруг показалась ему велика, и давай наводить справки,
что может стоить постройка собачьей конуры?
Пенкин
вдруг смолк, видя,
что действительно он далеко хватил.
— Извергнуть из гражданской среды! —
вдруг заговорил вдохновенно Обломов, встав перед Пенкиным. — Это значит забыть,
что в этом негодном сосуде присутствовало высшее начало;
что он испорченный человек, но все человек же, то есть вы сами. Извергнуть! А как вы извергнете из круга человечества, из лона природы, из милосердия Божия? — почти крикнул он с пылающими глазами.
Обломов увидел,
что и он далеко хватил. Он
вдруг смолк, постоял с минуту, зевнул и медленно лег на диван.
—
Что ж вы? —
вдруг спросил Алексеев Илью Ильича.
Дело в том,
что Тарантьев мастер был только говорить; на словах он решал все ясно и легко, особенно
что касалось других; но как только нужно было двинуть пальцем, тронуться с места — словом, применить им же созданную теорию к делу и дать ему практический ход, оказать распорядительность, быстроту, — он был совсем другой человек: тут его не хватало — ему
вдруг и тяжело делалось, и нездоровилось, то неловко, то другое дело случится, за которое он тоже не примется, а если и примется, так не дай Бог
что выйдет.
— Ах, да и вы тут? —
вдруг сказал Тарантьев, обращаясь к Алексееву в то время, как Захар причесывал Обломова. — Я вас и не видал. Зачем вы здесь?
Что это ваш родственник какая свинья! Я вам все хотел сказать…
—
Что это за человек! — сказал Обломов. —
Вдруг выдумает черт знает
что: на Выборгскую сторону… Это не мудрено выдумать. Нет, вот ты ухитрись выдумать, чтоб остаться здесь. Я восемь лет живу, так менять-то не хочется…
Я слышал,
что в наших местах, в Шумиловой вотчине, прошлогодним урожаем все долги уплатили, а у тебя
вдруг засуха да неурожай.
— Теперь мне еще рано ехать, — отвечал Илья Ильич, — прежде дай кончить план преобразований, которые я намерен ввести в имение… Да знаешь ли
что, Михей Андреич? —
вдруг сказал Обломов. — Съезди-ка ты. Дело ты знаешь, места тебе тоже известны; а я бы не пожалел издержек.
— А тем,
что приехал в нашу губернию в одном сюртуке да в башмаках, в сентябре, а тут
вдруг сыну наследство оставил —
что это значит?
Пуще всего он бегал тех бледных, печальных дев, большею частию с черными глазами, в которых светятся «мучительные дни и неправедные ночи», дев с не ведомыми никому скорбями и радостями, у которых всегда есть что-то вверить, сказать, и когда надо сказать, они вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом
вдруг обовьют шею друга руками, долго смотрят в глаза, потом на небо, говорят,
что жизнь их обречена проклятию, и иногда падают в обморок.
Случается и то,
что он исполнится презрения к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому в мире злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и
вдруг загораются в нем мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом вырастают в намерения, зажгут всю кровь в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения преображаются в стремления: он, движимый нравственною силою, в одну минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до половины на постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом…
Тут мелькнула у него соблазнительная мысль о будущих фруктах до того живо,
что он
вдруг перенесся на несколько лет вперед в деревню, когда уж имение устроено по его плану и когда он живет там безвыездно.
Лицо Обломова
вдруг облилось румянцем счастья: мечта была так ярка, жива, поэтична,
что он мгновенно повернулся лицом к подушке. Он
вдруг почувствовал смутное желание любви, тихого счастья,
вдруг зажаждал полей и холмов своей родины, своего дома, жены и детей…
Захар, с подносом в руках, наклонился было поднять булку, но, присев,
вдруг увидел,
что обе руки заняты и поднять нечем.
—
Что?
Что? —
вдруг с изумлением спросил Илья Ильич, приподнимаясь с кресел. —
Что ты сказал?
Захар
вдруг смутился, не зная,
чем он мог подать барину повод к патетическому восклицанию и жесту. Он молчал.
— Батюшка, Илья Ильич! — умолял он. — Полно вам!
Что вы, Господь с вами, такое несете! Ах ты, Мать Пресвятая Богородица! Какая беда
вдруг стряслась нежданно-негаданно…
И с самим человеком творилось столько непонятного: живет-живет человек долго и хорошо — ничего, да
вдруг заговорит такое непутное, или учнет кричать не своим голосом, или бродить сонный по ночам; другого, ни с того ни с сего, начнет коробить и бить оземь. А перед тем как сделаться этому, только
что курица прокричала петухом да ворон прокаркал над крышей.
Захочет ли чего-нибудь Илья Ильич, ему стоит только мигнуть — уж трое-четверо слуг кидаются исполнять его желание; уронит ли он что-нибудь, достать ли ему нужно вещь, да не достанет, — принести ли
что, сбегать ли за
чем: ему иногда, как резвому мальчику, так и хочется броситься и переделать все самому, а тут
вдруг отец и мать, да три тетки в пять голосов и закричат...
— Ну, коли еще ругает, так это славный барин! — флегматически говорил все тот же лакей. — Другой хуже, как не ругается: глядит, глядит, да
вдруг тебя за волосы поймает, а ты еще не смекнул, за
что!
— Вот, вот этак же, ни дать ни взять, бывало, мой прежний барин, — начал опять тот же лакей,
что все перебивал Захара, — ты, бывало, думаешь, как бы повеселиться, а он
вдруг, словно угадает,
что ты думал, идет мимо, да и ухватит вот этак, вот как Матвей Мосеич Андрюшку. А это
что, коли только ругается! Велика важность: «лысым чертом» выругает!
—
Чего тебе? — грозно спросил Обломов,
вдруг открыв оба глаза.
— Вставайте, вставайте! —
вдруг испуганным голосом заговорил он. — Илья Ильич! Посмотрите-ка,
что вокруг вас делается…
Бывало и то,
что отец сидит в послеобеденный час под деревом в саду и курит трубку, а мать вяжет какую-нибудь фуфайку или вышивает по канве;
вдруг с улицы раздается шум, крики, и целая толпа людей врывается в дом.
Зато в доме, кроме князя и княгини, был целый, такой веселый и живой мир,
что Андрюша детскими зелененькими глазками своими смотрел
вдруг в три или четыре разные сферы, бойким умом жадно и бессознательно наблюдал типы этой разнородной толпы, как пестрые явления маскарада.
Андрей ворочал в голове вопрос,
чем бы задеть его за живое и где у него живое, между тем молча разглядывал его и
вдруг засмеялся.
—
Что это на тебе один чулок нитяный, а другой бумажный? —
вдруг заметил он, показывая на ноги Обломова. — Да и рубашка наизнанку надета?
— Да… да… — говорил Обломов, беспокойно следя за каждым словом Штольца, — помню,
что я, точно… кажется… Как же, — сказал он,
вдруг вспомнив прошлое, — ведь мы, Андрей, сбирались сначала изъездить вдоль и поперек Европу, исходить Швейцарию пешком, обжечь ноги на Везувии, спуститься в Геркулан. С ума чуть не сошли! Сколько глупостей!..
—
Что это, братец, через две недели, помилуй,
вдруг так!.. — говорил Обломов. — Дай хорошенько обдумать и приготовиться… Тарантас надо какой-нибудь… разве месяца через три.
Что ему делать теперь? Идти вперед или остаться? Этот обломовский вопрос был для него глубже гамлетовского. Идти вперед — это значит
вдруг сбросить широкий халат не только с плеч, но и с души, с ума; вместе с пылью и паутиной со стен смести паутину с глаз и прозреть!
Когда у ней рождался в уме вопрос, недоумение, она не
вдруг решалась поверить ему: он был слишком далеко впереди ее, слишком выше ее, так
что самолюбие ее иногда страдало от этой недозрелости, от расстояния в их уме и летах.
Вдруг оказалось,
что против их дачи есть одна свободная. Обломов нанял ее заочно и живет там. Он с Ольгой с утра до вечера; он читает с ней, посылает цветы, гуляет по озеру, по горам… он, Обломов.
— Как вчера с сухарями… —
вдруг вырвалось у ней, и она сама покраснела и Бог знает
что дала бы, чтоб не сказать этого. — Простите — виновата!.. — сказала она.
Она кончила долгим певучим аккордом, и голос ее пропал в нем. Она
вдруг остановилась, положила руки на колени и, сама растроганная, взволнованная, поглядела на Обломова:
что он?
Он с ужасом побежал бы от женщины, если она
вдруг прожжет его глазами или сама застонет, упадет к нему на плечо с закрытыми глазами, потом очнется и обовьет руками шею до удушья… Это фейерверк, взрыв бочонка с порохом; а потом
что? Оглушение, ослепление и опаленные волосы!
«Да
что же тут дерзкого? — спросила она себя. — Ну, если он в самом деле чувствует, почему же не сказать?.. Однако как же это,
вдруг, едва познакомился… Этого никто другой ни за
что не сказал бы, увидя во второй, в третий раз женщину; да никто и не почувствовал бы так скоро любви. Это только Обломов мог…»
И
вдруг теперь в две недели Анисья доказала ему,
что он — хоть брось, и притом она делает это с такой обидной снисходительностью, так тихо, как делают только с детьми или с совершенными дураками, да еще усмехается, глядя на него.
Однажды он пришел и
вдруг видит,
что мыло лежит на умывальном столике, щетки и вакса в кухне на окне, а чай и сахар в особом ящике комода.
Но когда однажды он понес поднос с чашками и стаканами, разбил два стакана и начал, по обыкновению, ругаться и хотел бросить на пол и весь поднос, она взяла поднос у него из рук, поставила другие стаканы, еще сахарницу, хлеб и так уставила все,
что ни одна чашка не шевельнулась, и потом показала ему, как взять поднос одной рукой, как плотно придержать другой, потом два раза прошла по комнате, вертя подносом направо и налево, и ни одна ложечка не пошевелилась на нем, Захару
вдруг ясно стало,
что Анисья умнее его!
«
Что, если тут коварство, заговор… И с
чего я взял,
что она любит меня? Она не сказала: это сатанинский шепот самолюбия! Андрей! Ужели?.. быть не может: она такая, такая… Вон она какая!» —
вдруг радостно сказал он, завидя идущую ему навстречу Ольгу.
«Нет, она не такая, она не обманщица, — решил он, — обманщицы не смотрят таким ласковым взглядом; у них нет такого искреннего смеха… они все пищат… Но… она, однако ж, не сказала,
что любит! —
вдруг опять подумал в испуге: это он так себе растолковал… — А досада отчего же?.. Господи! в какой я омут попал!»
Не было суровости, вчерашней досады, она шутила и даже смеялась, отвечала на вопросы обстоятельно, на которые бы прежде не отвечала ничего. Видно было,
что она решилась принудить себя делать,
что делают другие,
чего прежде не делала. Свободы, непринужденности, позволяющей все высказать,
что на уме, уже не было. Куда все
вдруг делось?
Отчего
вдруг, вследствие каких причин, на лице девушки, еще на той неделе такой беззаботной, с таким до смеха наивным лицом,
вдруг ляжет строгая мысль? И какая это мысль? О
чем? Кажется, все лежит в этой мысли, вся логика, вся умозрительная и опытная философия мужчины, вся система жизни!
Cousin, [Двоюродный брат (фр.).] который оставил ее недавно девочкой, кончил курс ученья, надел эполеты, завидя ее, бежит к ней весело, с намерением, как прежде, потрепать ее по плечу, повертеться с ней за руки, поскакать по стульям, по диванам…
вдруг, взглянув ей пристально в лицо, оробеет, отойдет смущенный и поймет,
что он еще — мальчишка, а она — уже женщина!
— За границу! —
вдруг, усмехнувшись, проговорил Захар. — Благо
что поговорили, а то за границу!
Ольга, как всякая женщина в первенствующей роли, то есть в роли мучительницы, конечно, менее других и бессознательно, но не могла отказать себе в удовольствии немного поиграть им по-кошачьи; иногда у ней вырвется, как молния, как нежданный каприз, проблеск чувства, а потом,
вдруг, опять она сосредоточится, уйдет в себя; но больше и чаще всего она толкала его вперед, дальше, зная,
что он сам не сделает ни шагу и останется неподвижен там, где она оставит его.