Неточные совпадения
— И я тебя спрошу: чего ты хочешь от ее теток? Какие карты к тебе
придут? Выиграешь ты или проиграешь? Разве ты ходишь с
тем туда, чтоб выиграть все шестьдесят тысяч дохода? Ходишь поиграть — и выиграть что-нибудь…
Но все-таки он еще был недоволен
тем, что мог являться по два раза в день, приносить книги, ноты,
приходить обедать запросто. Он привык к обществу новых современных нравов и к непринужденному обхождению с женщинами.
Один из «пророков» разобрал стихи публично на лекции и сказал, что «в них преобладает элемент живописи, обилие образов и музыкальность, но нет глубины и мало силы», однако предсказывал, что с летами это
придет, поздравил автора тоже с талантом и советовал «беречь и лелеять музу»,
то есть заняться серьезно.
Райский
пришел через месяц — и
то же углубление в торс и в свой рисунок.
То же молчание,
то же напряженное внимание.
— Гостит у попадьи за Волгой, — сказала бабушка. — Такой грех:
та нездорова сделалась и
прислала за ней. Надо же в это время случиться! Сегодня же пошлю за ней лошадь…
— Нет, бабушка, не я. Помню, что какие-то бумаги вы
присылали мне, я их передал приятелю своему, Ивану Ивановичу, а
тот…
— Что ему делается? сидит над книгами, воззрится в одно место, и не оттащишь его! Супруга воззрится в другое место… он и не видит, что под носом делается. Вот теперь с Маркушкой подружился: будет прок! Уж он
приходил, жаловался, что
тот книги, что ли, твои растаскал…
— Мне с
того имения
присылают деньги: тысячи две серебром — и довольно. Да я работать стану, — добавил он, — рисовать, писать… Вот собираюсь за границу пожить: для этого
то имение заложу или продам…
Вместо
того, чтобы четверкой в дормезе прикатить, притащился на перекладной, один, без лакея, чуть не пешком
пришел!
Соперников она учила, что и как говорить, когда спросят о ней, когда и где были вчера, куда уходили, что шептали, зачем пошли в темную аллею или в беседку, зачем
приходил вечером
тот или другой — все.
Этого еще никогда ни с кем не случалось, кто
приходил к ней. Даже и невпечатлительные молодые люди, и
те остановят глаза прежде всего на ней.
Она прозвала его женихом и, смеясь, обещала написать к нему, когда
придет время выходить замуж. Он принял это не шутя. С
тем они и расстались.
— О, судьба-проказница! — продолжала она. — Когда ищешь в кошельке гривенника, попадают всё двугривенные, а гривенник после всех
придет; ждешь кого-нибудь:
приходят, да не
те, кого ждешь, а дверь, как на смех, хлопает да хлопает, а кровь у тебя кипит да кипит. Пропадет вещь: весь дом перероешь, а она у тебя под носом — вот что!
— Да чего представлять: вы оба
пришли одной дорогой и оба знаете, кто вы! — отвечал
тот.
— Да…
пришел послушать, как соборный колокол ударит… а не
то чтоб пустым делом заниматься… У нас часы остановились…
Ему
пришла в голову прежняя мысль «писать скуку»: «Ведь жизнь многостороння и многообразна, и если, — думал он, — и эта широкая и голая, как степь, скука лежит в самой жизни, как лежат в природе безбрежные пески, нагота и скудость пустынь,
то и скука может и должна быть предметом мысли, анализа, пера или кисти, как одна из сторон жизни: что ж, пойду, и среди моего романа вставлю широкую и туманную страницу скуки: этот холод, отвращение и злоба, которые вторглись в меня, будут красками и колоритом… картина будет верна…»
Она не любила, чтобы к ней
приходили в старый дом. Даже бабушка не тревожила ее там, а Марфеньку она без церемонии удаляла, да
та и сама боялась ходить туда.
Это особенно усилилось дня за два перед
тем, когда он
пришел к ней в старый дом с Гете, Байроном, Гейне да с каким-то английским романом под мышкой и расположился у ее окна рядом с ней.
— О, о, о — вот как:
то есть украсть или прибить. Ай да Вера! Да откуда у тебя такие ультраюридические понятия? Ну, а на дружбу такого строгого клейма ты не положишь? Я могу посягнуть на нее, да, это мое? Постараюсь! Дай мне недели две срока, это будет опыт: если я одолею его, я
приду к тебе, как брат, друг, и будем жить по твоей программе. Если же… ну, если это любовь — я тогда уеду!
Вера
приходила, уходила, он замечал это, но не вздрагивал, не волновался, не добивался ее взгляда, слова и, вставши однажды утром, почувствовал себя совершенно твердым,
то есть равнодушным и свободным, не только от желания добиваться чего-нибудь от Веры, но даже от желания приобретать ее дружбу.
Райский
пришел к себе и начал с
того, что списал письмо Веры слово в слово в свою программу, как материал для характеристики. Потом он погрузился в глубокое раздумье, не о
том, что она писала о нем самом: он не обиделся ее строгими отзывами и сравнением его с какой-то влюбчивой Дашенькой. «Что она смыслит в художественной натуре!» — подумал он.
Она
пришла в экстаз, не знала, где его посадить, велела подать прекрасный завтрак, холодного шампанского, чокалась с ним и сама цедила по капле в рот вино, вздыхала, отдувалась, обмахивалась веером. Потом позвала горничную и хвастливо сказала, что она никого не принимает; вошел человек в комнату, она повторила
то же и велела опустить шторы даже в зале.
— Нет, не всегда… Ей и в голову не
пришло бы следить. Послушайте, «раб мой», — полунасмешливо продолжала она, — без всяких уверток скажите, вы сообщили ей ваши догадки обо мне,
то есть о любви, о синем письме?
Между
тем Марина, Яков и Василиса по очереди
приходили напоминать ей, что ужин подан.
От этого сознания творческой работы внутри себя и теперь пропадала у него из памяти страстная, язвительная Вера, а если
приходила,
то затем только, чтоб он с мольбой звал ее туда же, на эту работу тайного духа, показать ей священный огонь внутри себя и пробудить его в ней, и умолять беречь, лелеять, питать его в себе самой.
— А как
тот… опять
придет?
Через час я
прихожу, меня не принимают. Захожу на другой день — не принимают. Через два, три дня —
то же самое. Обе тетки больны, «барыня»,
то есть Софья Николаевна, нездорова, не выезжает и никого не принимает: такие ответы получал я от слуг.
Тот тонко и лукаво улыбался, выслушав просьбу отца, и сказал, что на другой день удовлетворит ее, и сдержал слово,
прислал записку самой Беловодовой, с учтивым и почтительным письмом.
Бабушка немного успокоилась, что она
пришла, но в
то же время замечала, что Райский меняется в лице и старается не глядеть на Веру. В первый раз в жизни, может быть, она проклинала гостей. А они уселись за карты, будут пить чай, ужинать, а Викентьева уедет только завтра.
После всех
пришел Марк — и внес новый взгляд во все
то, что она читала, слышала, что знала, взгляд полного и дерзкого отрицания всего, от начала до конца, небесных и земных авторитетов, старой жизни, старой науки, старых добродетелей и пороков. Он, с преждевременным триумфом, явился к ней предвидя победу, и ошибся.
Все
пришло в прежний порядок. Именины Веры, по ее желанию, прошли незаметно. Ни Марфенька, ни Викентьевы не приехали с
той стороны. К ним послан был нарочный сказать, что Вера Васильевна не так здорова и не выходит из комнаты.
Вскоре она погрузилась — не в печаль, не в беспокойство о письмах и о
том,
придет ли Марк, что сделает бабушка, — а в какой-то хаос смутных чувств, воспоминаний, напрасно стараясь сосредоточить мысли на одном чувстве, на одном моменте.
— От
того, что вы пишете к ней, ждете в беседке, грозите
прийти сами. Она не переносит этого — и только это поручила передать.
В
то время как Райский уходил от нее, Тушин
прислал спросить ее, может ли он ее видеть. Она велела просить.
— Простите, Татьяна Марковна, а у вас дело обыкновенно начинается с старого обычая, с старых правил, да с справки о
том, как было, да что скажут, а собственный ум и сердце
придут после.