Неточные совпадения
К
чему, например,
говорить теперь о прежних славных породах собак, об уменье выдерживать и соблюдать их, когда самые породы уже не существуют?
Первая причина мне кажется основательнее других, да и ружейные мастера всегда ею объясняют свои неудачи в приведении иных ружей в цель; они
говорят, и с ними согласиться,
что от мгновенного, ровного нагреванья ствола придается большая сила вылетающей дроби, для
чего необходима ровность слоев железа.
Едва ли нужно
говорить о том,
что в ружейном стволе не должно быть: расстрела, выпуклостей, внутренних раковин, еще менее трещин и
что казенный щуруп должен привинчиваться всеми цельными винтами так плотно, чтоб дух не проходил.
Пули известны всем. Надобно прибавить,
что только теми пулями бить верно, которые совершенно приходятся по калибру ружья. Впрочем, из обыкновенных охотничьих ружей, дробовиков, как их прежде называли, редко стреляют пулями: для пуль есть штуцера и винтовки. Эта стрельба мне мало знакома, и потому я об ней
говорить не буду.
Между тем осечка может случиться на охоте за такою драгоценною добычей, потеря которой невознаградима; не
говорю уже о том,
что осечка при стрельбе хищных зверей подвергает охотника великой опасности.
Если и поднимешь нечаянно, то редко убьешь, потому
что не ожидаешь; с доброю собакой, напротив, охотник не только знает,
что вот тут, около него, скрывается дичь, но знает, какая именно дичь; поиск собаки бывает так выразителен и ясен,
что она точно
говорит с охотником; а в ее страстной горячности, когда она добирается до птицы, и в мертвой стойке над нею — столько картинности и красоты,
что все это вместе составляет одно из главных удовольствий ружейной охоты.
Во-вторых, в охотах, о которых я сейчас
говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать,
что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Вот все,
что я счел за нужное сказать о технической части ружейной охоты. Может быть, и этого не стоило бы
говорить, особенно печатно, но читатель вправе пропустить эти страницы.
Приступая к описанию дичи, я считаю за лучшее начать с лучшей, то есть с болотной, о
чем я уже и
говорил, и притом именно с бекаса, или, правильнее сказать, со всех трех видов этой благородной породы, резко отличающейся и первенствующей между всеми остальными. Я разумею бекаса, дупельшнепа и гаршнепа, сходных между собою перьями, складом, вообще наружным видом, нравами и особенным способом доставания пищи. К ним принадлежит и даже превосходит их вальдшнеп, но он займет свое место в разряде лесной дичи.
Дупельшнепа и гаршнепа народ никак не называет, а просто
говорит: «Серые кулички,
что по болотам в кочках живут».
Если в болотах стоит слишком много воды или когда болот очень мало, бекасы высыпают на лужи, стоящие по жнивью хлебных полей, и на луговые весенние ручьи, о
чем я уже и
говорил.
По прошествии времени весенних высыпок, на которых смешиваются все эти три лучшие породы дичи (дупель, бекас и гаршнеп), о превосходстве которых я уже довольно
говорил, дупели занимают обыкновенные свои болота с кочками, кустиками, а иногда большими кустами не мокрые, а только потные — и начинают слетаться по вечерам на тока, где и остаются во всю ночь, так
что рано поутру всегда их найти еще в сборище на избранных ими местах.
Я никогда не находил много гаршнепов вдруг в одном болоте (
говоря о стрельбе уже осенней), никогда двух вместе; но я слыхал от охотников,
что в других губерниях, именно в Симбирской и Пензенской, осенью бывает гаршнепов очень много,
что весьма часто поднимаются они из-под собаки по два и по три вдруг и
что нередко случается убивать по два гаршнепа одним зарядом.
Я потому
говорю об этом утвердительно,
что ни я, ни другие охотники никогда не видали молодых красноножек.
Говоря в строгом смысле, составить особенный отдел речной дичи, но он бы состоял не более как из трех куличьих пород, и потому не из
чего хлопотать об их отделении.
Говоря о средних и мелких куличках, я не упоминал о том, какую дробь надо употреблять для их стрельбы, и потому скажу единожды навсегда,
что при расстоянии близком всего лучше бекасиная дробь нумер 9-й, для самых мелких куличков — нумер 10-й; на расстоянии дальнем я предпочитаю 8-й нумер.
Я полагал прежде,
что куличков-воробьев считать третьим, самым меньшим видом болотного курахтана (о котором сейчас буду
говорить), основываясь на том,
что они чрезвычайно похожи на осенних курахтанов пером и статями, и также на том,
что к осени кулички-воробьи почти всегда смешиваются в одну стаю с курахтанами; но, несмотря на видимую основательность этих причин, я решительно не могу назвать куличка-воробья курахтанчиком третьего вида, потому
что он не разделяет главной особенности болотных курахтанов, то есть самец куличка-воробья не имеет весною гривы и не переменяет своего пера осенью.
Это изменение самцов составляет их особенность, не сходную с выцветанием селезней, о
чем я стану
говорить в своем месте.
Если он найдет гнездо ее с яйцами или только
что вылупившимися утятами, то гнездо разроет и растаскает, яйца выпьет (как
говорят) или по крайней мере перебьет, а маленьких утят всех передушит.
Подстреленная утка воровата,
говорят охотники, и это правда: она умеет мастерски прятаться даже на чистой и открытой воде: если только достанет сил, то она сейчас нырнет и, проплыв под водою сажен пятнадцать, иногда и двадцать, вынырнет, или, лучше сказать, выставит только один нос и часть головы наружу и прильнет плотно к берегу, так
что нет возможности разглядеть ее.
Хотя утки всегда едят очень много, о
чем я уже
говорил, но никогда они так не обжираются, как в продолжение августа, потому
что и молодые и старые, только
что перелинявшие, тощи и жадны к еде, как выздоравливающие после болезни.
Многие охотники
говорили мне,
что есть две породы серых уток, сходных перьями, но различающихся величиною. Сначала я сам разделял это мнение, потому
что точно в величине их замечал большую разницу; впоследствии же убедился,
что она происходит от разности возраста. Впрочем, все еще остается некоторое сомнение, и я предоставляю решить его опытнейшим охотникам.
[Некоторые охотники утверждают,
что свиязь и чирки летают в хлебные поля] К этому надобно присовокупить,
что все они, не
говорю уже о нырках, чаще пахнут рыбой. предположить,
что, не питаясь хлебным кормом и не будучи так сыты, как бывают кряковные, шилохвость и серые утки, они ловят мелкую рыбешку, которая именно к осени расплодится, подрастет и бесчисленными станицами, мелкая, как овес, начнет плавать везде, по всяким водам.
Я не
говорил о величине яиц предыдущих утиных пород, кроме кряковной; будучи сходны между собою цветом и фигурой, они уменьшаются соразмерно с уменьшением величины утки, но яйца чирят так малы и матовый, слегка зеленоватый цвет их так нежен,
что нельзя не упомянуть о них особенно.
Вот лучшие породы уток, мне известные. Теперь я стану
говорить об утках низшего достоинства, которые охотниками не уважаются, особенно потому,
что все, без исключения, постоянно и сильно пахнут рыбой. Всё они уже утки-рыбалки, или рыболовки; это по преимуществу водоплавающие птицы.
Иногда смешивают гагар с гоголями по прямизне и длине вытянутых шей, но между ними немало существенной разницы во многих отношениях, о
чем сейчас я буду
говорить.
Собираясь
говорить о степной дичи, я считаю нужным рассказать все,
что знаю о месте ее жительства.
Все,
что я
говорю о дрофах —
говорю понаслышке от достоверных охотников.
Яиц я не находил более десяти, но,
говорят, их бывает до пятнадцати,
чему я не совсем верю, потому
что в последнем случае коростели были бы многочисленнее; яички маленькие, несколько продолговатой формы, беловато-сизого цвета, покрыты красивыми коричневыми крапинками.
Я сказал,
что относительно стреляют их мало, но зато ловят несчетное количество: на дудки, о
чем я уже
говорил, наволочною сетью, которую натаскивают, наволакивают на перепелку и на собаку, когда последняя приищет первую и сделает стойку, а всего более травят их ястребами.
Бортевые промыслы в Оренбургской губернии были прежде весьма значительны, но умножившееся народонаселение и невежественная жадность при доставанье меда, который нередко вынимают весь, не оставляя запаса на зиму, губят диких пчел, которых и без того истребляют медведи, большие охотники до меда, некоторые породы птиц и жестокость зимних морозов] Трав и цветов мало в большом лесу: густая, постоянная тень неблагоприятна растительности, которой необходимы свет и теплота солнечных лучей; чаще других виднеются зубчатый папоротник, плотные и зеленые листья ландыша, высокие стебли отцветшего лесного левкоя да краснеет кучками зрелая костяника; сырой запах грибов носится в воздухе, но всех слышнее острый и, по-моему, очень приятный запах груздей, потому
что они родятся семьями, гнездами и любят моститься (как
говорят в народе) в мелком папоротнике, под согнивающими прошлогодними листьями.
Не
говорю о том,
что крестьяне вообще поступают безжалостно с лесом,
что вместо валежника и бурелома, бесполезно тлеющего, за которым надобно похлопотать, потому
что он толст и тяжел, крестьяне обыкновенно рубят на дрова молодой лес;
что у старых дерев обрубают на топливо одни сучья и вершину, а голые стволы оставляют сохнуть и гнить;
что косят траву или пасут стада без всякой необходимости там, где пошли молодые лесные побеги и даже зарости.
Во-первых, птица вообще мало боится шума и стука, если не видит предмета, его производящего, во-вторых, токующий тетерев, особенно глухой, о
чем я буду
говорить ниже, не только ничего не слышит, но и не видит.
Я не стану
говорить о токах глухих тетеревов и о выводе тетеревят, потому
что в этом они совершенно сходны с простыми тетеревами, полевиками, или березовиками, как их называют: последние гораздо ближе мне известны, и я буду
говорить о них с большею подробностию.
В доказательство я укажу на то,
что все охотники употребляют самую крупную дробь для стрельбы глухарей; разумеется, я
говорю об охоте в позднюю осень или по первозимью и преимущественно о косачах.
Кто не знает тетерева, простого, обыкновенного, полевого тетерева березовика, которого народ называет тетеря, а чаще тетерька? Глухарь, или глухой тетерев, — это дело другое. Он не пользуется такою известностью, такою народностью. Вероятно, многим и видеть его не случалось, разве за обедом, но я уже
говорил о глухаре особо. Итак, я не считаю нужным описывать в подробности величину, фигуру и цвет перьев полевого тетерева, тем более
что,
говоря о его жизни, я буду
говорить об изменениях его наружного вида.
Нередко гибнут они от палов, если палы производятся поздно, о
чем я уже
говорил.
Не
говорю уже о том,
что волки, а особенно лисы нередко их истребляют.
Настоящая причина этой неимоверной крепости, особенно косача, происходит от того,
что перья, покрывающие его зоб и верхнюю часть хлупи (не
говорю уже о больших перьях в крыльях), делаются от холода так жестки и гладки,
что дробь в известном расстоянии и направлении скользит по ним и скатывается.
Тетерева имеют особенное свойство, о
чем я уже
говорил: куда улетел один, первый из них, непременно туда же улетит вся стая; где сядет один, там сядут и все.
Диких голубей три породы, но они так различны,
что я о каждой буду
говорить особо, предварительно сказав несколько слов вообще о их свойствах.
4-я и 5-я породы — черные дрозды, величиною будут немного поменьше большого рябинника; они различаются между собою тем,
что у одной породы перья темнее, почти черные, около глаз находятся желтые ободочки, и нос желто-розового цвета, а у другой породы перья темно-кофейного, чистого цвета, нос беловатый к концу, и никаких ободочков около глаз нет; эта порода, кажется, несколько помельче первой [Тот же почтенный профессор, о котором я
говорил на стр. 31, сделал мне следующие замечания: 1]
что описанные мною черные дрозды, как две породы, есть не
что иное, как самец и самка одной породы, и 2)
что птица, описанная мною под именем водяного дрозда, не принадлежит к роду дроздов и называется водяная оляпка.
Когда же начнется настоящий валовой пролет и окажутся высыпки вальдшнепов, стрельба их получает особенную важность и самый высокий интерес для настоящих охотников, тем более
что продолжается очень недолго и
что в это раннее время, после шестимесячного покоя, еще не насытилась охотничья жадность; не
говорю уже о том,
что вальдшнепы — дичь сама по себе первоклассная и
что никогда никакой охотник не бывает к ней равнодушен.
Вообще с достоверностью предположить,
что зайчихи мечут с исхода марта до исхода сентября; странно,
что зайцы, самого позднего помета называются у охотников ярышами] а в исходе сентября — третьих, носящих имя листопадников: так по крайней мере
говорят деревенские охотники.
Зайчиха, как
говорят, ходит сукотна девять педель, зайчат мечет до девяти,
говорят также,
что они родятся слепые и до двенадцати дней сосут мать.
Зайцев истребляют все, кто может: волки, лисы, дворные и легавые собаки, которые сами собою ходят охотиться за ними в лес, даже горностаи и ласки, о
чем я имел уже случай
говорить.
Что же тут есть особенно веселого, возбуждающего, лестного, как
говорят простые охотники?..
Очевидно,
что по пороше в один день не много сойдешь и убьешь зайцев; а когда первозимье устанавливается беспутно,
говоря по-охотничьи, то есть снег идет днем, а не ночью и пороши ложатся неудобно, и если скоро сделается на снегу наст, который поднимает зайца, а не поднимает охотника, хрустит под его ногами и далеко вспугивает русака, — тогда этой заманчивой стрельбы вовсе не бывает.