Неточные совпадения
Отец с матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых отец мой знает давно, люди честные
и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный
и распорядительный, заботливый о господском
и о крестьянском деле; они говорили, что, конечно, он потакает
и потворствует своей родне
и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг,
и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает в трезвом виде
и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя
и кожевенных заводов, потому что он в части у хозяев,
то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя
и покупкою у башкирцев кож разного мелкого
и крупного скота; что хотя хозяевам маленько
и обидно, ну,
да они богаты
и получают большие барыши.
Выслушав ее, он сказал: «Не знаю, соколик мой (так он звал меня всегда), все ли правда тут написано; а вот здесь в деревне, прошлой зимою, доподлинно случилось, что мужик Арефий Никитин поехал за дровами в лес, в общий колок, всего версты четыре,
да и запоздал; поднялся буран, лошаденка была плохая,
да и сам он был плох; показалось ему, что он не по
той дороге едет, он
и пошел отыскивать дорогу, снег был глубокий, он выбился из сил, завяз в долочке — так его снегом там
и занесло.
Наконец мы совсем уложились
и собрались в дорогу. Дедушка ласково простился с нами, перекрестил нас
и даже сказал: «Жаль, что уж время позднее, а
то бы еще с недельку надо вам погостить. Невестыньке с детьми было беспокойно жить; ну,
да я пристрою ей особую горницу». Все прочие прощались не один раз; долго целовались, обнимались
и плакали. Я совершенно поверил, что нас очень полюбили,
и мне всех было жаль, особенно дедушку.
Когда надоело дразнить меня солдатством,
да я
и привык к
тому и не так уже раздражался, отыскали другую, не менее чувствительную во мне струну.
Мать улыбнулась
и сказала очень твердо: «
Да если б вы
и вздумали,
то я уже никогда не позволю.
Что же касается до комаров,
то я никогда
и нигде, во всю мою жизнь, не встречал их в таком множестве,
да еще в соединении с мушкарою, которая, по-моему, еще несноснее, потому что забивается человеку в рот, нос
и глаза.
Параша отвечала: «
Да вот сколько теперь батюшка-то ваш роздал крестьян, дворовых людей
и всякого добра вашим тетушкам-то, а все понапрасну; они всклепали на покойника; они точно просили,
да дедушка отвечал: что брат Алеша даст,
тем и будьте довольны.
Я не мог любить,
да и видеть не желал Прасковью Ивановну, потому что не знал ее,
и, понимая, что пишу ложь, всегда строго осуждаемую у нас, я откровенно спросил: «Для чего меня заставляют говорить неправду?» Мне отвечали, что когда я узнаю бабушку,
то непременно полюблю
и что я теперь должен ее любить, потому что она нас любит
и хочет нам сделать много добра.
— «А потому, что бабушке
и тетушке твоей стало бы еще грустнее; к
тому же я терпеть не могу… ну,
да ты еще мал
и понять меня не можешь».
Я ей говорю о
том, как бы ее пристроить, выдать замуж, а она
и слушать не хочет; только
и говорит: «Как угодно богу, так
и будет…» А отец со вздохом отвечал: «
Да, уж совсем не
та матушка! видно, ей недолго жить на свете».
Отвечали, что на скирдах была тьма-тьмущая,
да все разлетелись: так ружье
и не понадобилось нам.
Едва мать
и отец успели снять с себя дорожные шубы, как в зале раздался свежий
и громкий голос: «
Да где же они? давайте их сюда!» Двери из залы растворились, мы вошли,
и я увидел высокого роста женщину, в волосах с проседью, которая с живостью протянула руки навстречу моей матери
и весело сказала: «Насилу я дождалась тебя!» Мать после мне говорила, что Прасковья Ивановна так дружески, с таким чувством ее обняла, что она
ту же минуту всею душою полюбила нашу общую благодетельницу
и без памяти обрадовалась, что может согласить благодарность с сердечною любовью.
Гости еще не вставали,
да и многие из
тех, которые уже встали, не приходили к утреннему чаю, а пили его в своих комнатах.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в
том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает
и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя
и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется
и наживает большие деньги, а дворню
и лакейство до
того избаловал, что вот как они
и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов
и монахов,
и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется,
то и середи обедни из церкви уйдет; что священника
и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом,
и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает
и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для
того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна
и слышать не хотела
и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба
и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке,
да после
и вымещал бы ей за
то.
Мать бранила меня за это наедине, я отвечал, что мне досадно, когда поднимают на смех мои слова,
да и говорят со мной только для
того, чтобы посмеяться.
Я знал, что из первых, висячих, хризалид должны были вывестись денные бабочки, а из вторых, лежачих, — ночные; но как в
то время я еще не умел ходить за этим делом,
то превращения хризалид в бабочки у нас не было,
да и быть не могло, потому что мы их беспрестанно смотрели, даже трогали, чтоб узнать, живы ли они.
Отец с матерью ни с кем в Симбирске не виделись; выкормили только лошадей
да поели стерляжьей ухи, которая показалась мне лучше, чем в Никольском, потому что
той я почти не ел,
да и вкуса ее не заметил: до
того ли мне было!.. Часа в два мы выехали из Симбирска в Чурасово,
и на другой день около полден туда приехали.
Прасковья Ивановна давно ожидала нас
и чрезвычайно нам обрадовалась; особенно она ласкала мою мать
и говорила ей: «Я знаю, Софья Николавна, что если б не ты,
то Алексей не собрался бы подняться из Багрова в деловую пору;
да, чай,
и Арина Васильевна не пускала.
Потихоньку я выучил лучшие его стихотворения наизусть. Дело доходило иногда до ссоры, но ненадолго: на мировой мы обыкновенно читали наизусть стихи
того же князя Долгорукова, под названием «Спор». Речь шла о достоинстве солнца
и луны. Я восторженно декламировал похвалы солнцу, а Миницкая повторяла один
и тот же стих, которым заканчивался почти каждый куплет: «Все так,
да мне луна милей». Вот как мы это делали...
Он воротился еще задолго до обеда, бледный
и расстроенный,
и тетушка Татьяна Степановна рассказывала, что мой отец как скоро завидел могилу своей матери,
то бросился к ней, как исступленный, обнял руками сырую землю, «
да так
и замер».
Вот ездит честной купец по чужим сторонам заморскиим, по королевствам невиданным; продает он свои товары втридорога, покупает чужие втридешева; он меняет товар на товар
и того сходней, со придачею серебра
да золота; золотой казной корабли нагружает
да домой посылает.
Находил он во садах царских, королевских
и султановых много аленьких цветочков такой красоты, что ни в сказке сказать, ни пером написать;
да никто ему поруки не дает, что краше
того цветка нет на белом свете;
да и сам он
того не думает.
Смотрит назад — руки не просунуть, смотрит направо — пни
да колоды, зайцу косому не проскочить, смотрит налево — а
и хуже
того.
Дивится честной купец такому богатству несказанному, а вдвое
того, что хозяина нет; не токмо хозяина,
и прислуги нет; а музыка играет не смолкаючи;
и подумал он в
те поры про себя: «Все хорошо,
да есть нечего», —
и вырос перед ним стол, убранный, разубранный: в посуде золотой
да серебряной яства стоят сахарные
и вина заморские
и питья медвяные.
До полуночи беседа продолжалася,
и таков был вечерний пир, какого честной купец у себя в дому не видывал
и, откуда что бралось, не мог догадаться он,
да и все
тому дивовалися:
и посуды золотой-серебряной
и кушаньев диковинных, каких никогда в дому не видывали.
Будешь жить ты у него во дворце, в богатстве
и приволье великиим;
да где
тот дворец — никто не знает, не ведает,
и нет к нему дороги ни конному, ни пешему, ни зверю прыскучему, ни птице перелетной.
Стала она его о
том молить
и просить;
да зверь лесной, чудо морское не скоро на ее просьбу соглашается, испугать ее своим голосом опасается; упросила, умолила она своего хозяина ласкового,
и не мог он ей супротивным быть,
и написал он ей в последний раз на стене беломраморной словесами огненными...
Прошло мало ли, много ли времени: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — захотелось молодой дочери купецкой, красавице писаной, увидеть своими глазами зверя лесного, чуда морского,
и стала она его о
том просить
и молить; долго он на
то не соглашается, испугать ее опасается,
да и был он такое страшилище, что ни в сказке сказать, ни пером написать; не токмо люди, звери дикие его завсегда устрашалися
и в свои берлоги разбегалися.
Долго, долго лесной зверь, чудо морское не поддавался на такие слова,
да не мог просьбам
и слезам своей красавицы супротивным быть
и говорит ей таково слово: «Не могу я тебе супротивным быть, по
той причине, что люблю тебя пуще самого себя, исполню я твое желание, хоша знаю, что погублю мое счастие
и умру смертью безвременной.
И отец ее, честной купец, похвалил ее за такие речи хорошие,
и было положено, чтобы до срока ровно за час воротилась к зверю лесному, чуду морскому дочь хорошая, пригожая, меньшая, любимая; а сестрам
то в досаду было,
и задумали они дело хитрое, дело хитрое
и недоброе: взяли они,
да все часы в доме целым часом назад поставили,
и не ведал
того честной купец
и вся его прислуга верная, челядь дворовая.
Тогда все
тому подивилися, свита до земли преклонилася. Честной купец дал свое благословение дочери меньшой, любимой
и молодому принцу-королевичу.
И проздравили жениха с невестою сестры старшие завистные
и все слуги верные, бояре великие
и кавалеры ратные,
и нимало не медля принялись веселым пирком
да за свадебку,
и стали жить
да поживать, добра наживать. Я сама там была, пиво-мед пила, по усам текло,
да в рот не попало.