Изложение истории раннего
русского модернизма через призму читателей и способов их знакомства с новым течением позволяет установить концептуальную связь между публикой и эстетикой.
Институты
русского модернизма выступают следствием новой модернистской эстетики – и вместе с тем ключом к ней.
В центре предлагаемого обсуждения
русского модернизма находится вопрос о том, как рассматриваемому процессу способствовали сами поэты, помогавшие читателю освоиться с русскими изводами символизма и декадентства.
Это та золотая середина, которую я стремлюсь нащупать, показывая, как небольшая группа людей сумела своей организаторской деятельностью глубоко повлиять на развитие
русского модернизма.
Мой подход к
русскому модернизму запечатлевает этот момент неопределённости, обращаясь к пересечениям между символизмом и декадентством 1890‐х годов.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: коуш — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Мой рассказ о
русском модернизме опирается на те группы и пространства, которые определили его в глазах публики.
Намеренно анахроническое понятие брендинга отражает указанный импульс и задаёт общую методологическую рамку моего исследования институтов
русского модернизма.
Выше мы отмечали, что поэзия
русского модернизма насквозь цитатна, и этот факт нуждается в объяснении.
В основе моего подхода к раннему
русскому модернизму лежит акт чтения символизма вкупе со всей материально-эстетической организацией и медиацией такого акта.
В «Институтах
русского модернизма» предлагается альтернативная хронологической интерпретация символизма, прослеживающая его концептуальное становление через призму читательской фигуры.
Модернистское переосмысление эстетической ценности повлекло за собой переоценку литературного рынка и издательского дела; включая подобные социально-институциональные трансформации в разговор о раннем
русском модернизме, я показываю, что анализ литературных произведений требует разнообразного и гибкого методологического инструментария.
Те первые книги, с которых началось взаимодействие символизма с российским обществом, напоминают нам о важнейшей роли, которую символистская материальная культура будет играть на протяжении всей истории
русского модернизма.
В «Институтах
русского модернизма» я, перенимая такой способ рассказа о символизме в лицах его поэтов, раскрываю механизмы их взаимодействия.
Русский модернизм отмечен многими ключевыми чертами своего западного аналога: тенденцией к нелинейности или фрагментарности повествования; тягой к эпатированию читающей публики на уровне языка и образности; и преобладанием субъективных точек зрения, призванных отражать психологию современных людей.
Таким образом, вписывая русско-византийское возрождение в более общую историю русского современного искусства, книга «Икона и квадрат» предлагает новую систему культурных координат для дальнейшего рассмотрения как внутренних механизмов, так и теоретических предпосылок
русского модернизма, а также его значительного влияния на искусство XX века.
Как и любая другая эпоха, эпоха
русского модернизма искала и находила в крупных культурных явлениях прошлого близкое себе, опираясь на старое, доказывала легитимность и прочность нового.
Соответственно, книга «Икона и квадрат:
русский модернизм и русско-византийское возрождение» не ограничивается рассмотрением сугубо стилистического влияния или исторических тенденций в искусстве – в ней анализируется тесное сплетение теологических, политических, эстетических и возрожденческих идей и мотиваций, а также порождённых ими дискурсивных пространств и художественных практик.
Поэтому методологический кругозор «Институтов
русского модернизма» охватывает историю книги, исследования периодики и рецептивную эстетику: всё перечисленное отражает плодотворные сложности, возникающие при изучении литературы в институционально-социальных контекстах её концептуальной истории.
И если влияние комедии дель арте на
русский модернизм изучено достаточно хорошо, то в изучении её русификации в другие эпохи остались серьёзные пробелы, притом что маски комедии дель арте странствовали по дорогам русской культуры в течение более трёхсот лет.
От краткой характеристики общего абсолютно безоттеночного отношения неизвестного читателя к поэзии раннего
русского модернизма перейдём к попытке детально классифицировать способы, посредством которых неизвестный читатель стремится дискредитировать символистскую поэзию.
В «Институтах
русского модернизма» показано: модернистский как по форме, так и по содержанию русский символизм реорганизовал издательские сети и переосмыслил роли и функции основных участников литературного производства.
Примитивизм соединил в себе фовизм и традиции народного искусства и стал мейнстримом всего
русского модернизма.
Мы подошли к важному в контексте выяснения исторических судеб раннего
русского модернизма вопросу – о его хронологических границах.
На первых порах он воспринимается как одно из направлений в
русском модернизме, наряду с постепенно формирующимися эго- и кубофутуризмом, акмеизмом.
Продолжая тему «
Русский модернизм как эпоха», следует указать на одну наиболее существенных особенностей символизма: несказанное должно пронизывать жизнь истинного человека этой эпохи.
Родственный эстетическим исканиям модернистской эпохи, он найден был юным поэтом ещё до того, как он познакомился с литературой
русского модернизма.
Или, быть может,
русский модернизм есть школа, в русле которой уживаются вчера – непримиримые, сегодня – примирённые литературные течения?
Ведь он символизирует
русский модернизм – а русский модернизм это явление мировое, незаурядное.
Последняя четверть века принесла коренные изменения в двух смежных и наиболее табуированных в советское время исследовательских областях, чьи предметы –
русский модернизм и российская диаспора – зачастую пересекаются географически и хронологически.
Важно отметить, что обозначенная литературная эпоха –
русский модернизм, отличалась необыкновенной целостностью.
Тем не менее авангардистская историческая концепция, история «шоков от нового», в конце концов становится просто заслуженной и почтенной традицией, хотя реализацию такой модели можно было бы упрекнуть в недостаточно тщательном отделении «
русского модернизма» от «русского авангарда».