Духовная основа осознания собственной самоценности заложена богатой традицией религиозно-политической философии, осмысления
русскими книжниками важнейших событий в рамках укоренённого христианского сознания.
Соответствующий понятийный аппарат будет
русскими книжниками осваиваться позже.
Причём
русские книжники уже с XI века показали себя глубокими знатоками богословских вопросов.
Такой диалектической цепью умозаключений и так настойчиво мыслящий
русский книжник начала XII в. прицеплял своё тёмное отечество не только к семье славянских народов, но и к апостолическим преданиям христианства.
Причём
русских книжников интересовала жизнь как таковая и смысл жизни как таковой в их абсолютной цельности.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: амиловый — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
За период X–XVII вв.
русскими книжниками было создано большое число памятников религиозно-философского содержания.
Все комментаторы этой части текста считают, что
русского книжника явно «занесло», но, как подробно рассказано в предыдущей главе, всё именно так и было.
Именно внимательное прочтение источников даёт нам возможность определить специфику, собственно, русского религиозно-философского творчества и выявить оригинальные черты, привносимые
русскими книжниками во вселенскую христианскую религиозно-философскую мысль в процессе освоения всемирно-исторического опыта и христианского вероучения.
Русский книжник этот сюжет пропустил, но точно имел в виду.
Отсюда вытекает предположение, что перевод договора 911 г. сделан болгарином на болгарский язык, но этот перевод был выправлен русским справщиком; переводчиком договора 945 г. должен был быть
русский книжник.
Образцом для русских летописей стали византийские хроники, но как по форме, так и по идейному содержанию
русские книжники весьма далеко отошли от греческих традиций, создав свой оригинальный жанр исторических сочинений.
Также иностранцы обращали внимание на те стороны русской жизни, которые
русские книжники подробно не освещали в своих текстах.
Правда,
русский книжник по-своему расцветил легенду, сообщив, что у рахманов нет ни царей, ни вельмож, а также нет у них купли-продажи, разбоя и других пороков.
Русские книжники, как и их болгарские предшественники, не касались современной им светской византийской литературы.
Именно такое отношение к языку стало парадигмальным в последствии и для
русских книжников.
Средневековые
русские книжники вслед за греками послушно называли народную веру «эллинским многобожием».
Эти выводы могли
русские книжники сделать и сами.
Византийское законодательство могло только дать чрезвычайно ценный и благодарный материал, которым
русские книжники могли воспользоваться сообразно своим планам и для подкрепления уже слагавшихся идей.
До начала XII столетия
русские книжники пользовались преимущественно мартовским стилем, в XII–XIII вв. стали широко применять ультрамартовский.
Начало печатного дела и книгопечатания позволяет распространять знание и искусство, а
русские книжники создают уникальные произведения, соединяющие в себе как местные традиции, так и западные влияния.
Если учёный прав, это значит, что
русские книжники и специалисты в области церковного пения, проставляя музыкальные знаки в певческих книгах, находили основной источник у византийцев.
Но если мы внимательно рассмотрим вовлечённую в этот исторический спор аргументацию сторон, то легко заметим, что аргументация
русских книжников выстраивается и удерживается не силой эмоционального отторжения сложного иноземного знания, а теоретически определённой позицией.
Русским книжникам вместе со своим народом выпала доля пережить испытания, переосмыслить, оценить и сопоставить прошлое и настоящее.
Оставшись без учителя,
русский книжник сам почувствовал себя в роли учителя, самодовольно осмотрелся кругом, и мир преобразился в его глазах: всё ему представилось теперь не так, как представлялось прежде.
Соответственно, греческие грамматики делали вывод, что
русские книжники ещё недостаточно грамотны и требуют постоянной опеки со стороны своих греческих наставников.
Русский книжник, вероятно, специально подбирал их в поисках простой и занимательной повествовательной формы для передачи поучительных истин и наставления читателя.
В этой связи нелишне будет вспомнить то понимание культуры и подлинно креативного субъекта истории, которое было сформулировано уже у первых
русских книжников.
Уникальную возможность обнаружить следы существования естественного понимания русского языка предоставляет обращение к истории развития русского языка, точнее, к многочисленным дискуссиям по вопросам книжной справы, которые длились на протяжении XIV–XVII веков, в которых принимали участие
русские книжники с одной стороны и греческие грамматики с другой.
Русские книжники, знавшие греческий язык, читали труды античных мыслителей в оригинале и внесли в обиход новые слова.
Русских книжников занимала также судьба христианских реликвий, остававшихся под властью турецких завоевателей.
Диграф оу, которым, следуя греческой традиции,
русские книжники обозначали звук [у], сохранён.
Открывшаяся перед
русскими книжниками юридическая и каноническая культура империи оказалась мало востребованной.
Легенды о первых князьях важно проанализировать, чтобы понять ход мысли древних
русских книжников, от которых пошла наша оригинальная (а не переводная) литература.
Это различение на «мелкую» и «совершенную грамматику» было принципиальным для
русских книжников, потому что «мелкая грамматика» требовала соответствия языка его же собственным имманентным законам, которые были созданы людьми.
Что же это за единое и огромное здание, над построением которого трудились семьсот лет десятки поколений
русских книжников – безвестных или известных нам только своими скромными именами и о которых почти не сохранилось биографических данных, от которых не осталось даже автографов?
Все эти предания были усвоены
русскими книжниками вместе и одновременно с вероучительной доктриной православия.
Для
русских книжников была очевидна иллюзорность такого подхода.