Вот с какими мнениями столкнулся г. Павлов даже в почтенных представителях
русской критики, не говоря уже о тех, которые благомыслящими людьми обвиняются в презрении к науке и в отрицании всего высокого!
Помимо вопроса о коммерческой составляющей искусства, начиная с эпохи романтизма
русские критики и литераторы пытались решить и более глубокую проблему художественной честности.
Была, однако, и другая сторона этого явления, а именно положительное влияние
русских критиков права, иногда очень интересных и остроумных, на качество мысли многих русских либералов, на их понимание ключевой роли права в либеральной политической философии.
Вот, например, как он разделывается с известным в то время писателем в статье «История литературы, г. Боборыкин и
русская критика».
Под «учёным теоретиком» здесь, конечно же, подразумевается непопулярный среди
русских критиков начала 1850‐х гг.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: переизбыточный — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Таким образом, к середине 1850‐х гг. в
русской критике наконец происходит принципиальное отмежевание от классического жанрового понятия «идиллия» в пользу более современных метажанровых категорий типа «идеализация» или экзогенного определения «рассказ из крестьянского быта».
Автор «Франсуа-найденыша», напротив, полагала, что искусство крестьян выше цивилизованного, поэтому её замысел изобретения нового повествовательного стиля носил отчётливо утопический характер, не свойственный
русскому критику, но популярный в русской литературе (см. об этом в следующих главах).
Мы имеем право сказать поэтому, что традиция
русской критики закона помогает нам понять лучшие теоретические достижения русского либерализма, который тоже принадлежит “русской традиции”, и показать направление, в котором он мог бы развиваться в более благоприятных политических обстоятельствах.
Толстожурнальная критика советского времени (да, пожалуй, и великая
русская критика XIX века, которой она наследовала) относительно равномерно распределяла вес между контекстом и личностью автора.
Несмотря на небольшое отставание критики от литературной практики, имеет смысл открыть эту часть именно проблемным обсуждением мучительных попыток
русских критиков осмыслить, с каким жанром и с каким эстетическим режимом репрезентации им приходится иметь дело.
Что касается
русских критиков, то в их распоряжении есть аппарат государственных архивов и библиотек.
Эту-то попытку один из
русских критиков и нашёл стремлением перескочить через свою голову.
Русская критика то и дело возобновляла отстаивание таких воззрений на литературу, которые питались сомнением в её самоценности.
Они почему-то решили, что в
русской критике все должны думать одинаково.
В общем, все известные
русские критики внесли свой вклад в периодическое издание, и работа каждого значительного русского художника нашла в нём своё отражение.
Это полотно стало основным предметом обсуждения
русской критики.
Книга была посвящена французской литературе и театру и высоко оценена
русской критикой.
Прославленные новой
русской критикой «профессиональные литераторы» суть, попросту говоря, люди, которые пишут не о том, что любят, а любят не то, о чём пишут.
Хотелось бы встретить конструктивную оценку читателей и специалистов, которые с доверием отнеслись бы к методу подтекстного анализа, к сожалению, редкого в
русской критике.
Нет, нелегка жизнь
русского критика, это точно.
Первый – установки познания, которые генетически восходили к самоосмыслению
русской критики XIX века, второй – теоретико-методологическая система литературоведения этого периода.
Не сомневаясь в том, что всякое критическое предисловие к этим манифестам завело бы меня в бескрайние пустыни бесплодной полемики с
русской критикой и грозило бы разрастись, вдвое увеличив книгу, я предпочёл ограничиться таким чисто-пояснительным вступлением.
Русские критики, в последнее время изучавшие культурные традиции изображения мира природы, склоняются к понятию «чувства природы».
Многие
русские критики знают это.
Таким образом, на родине и за рубежом
русские критики, несмотря на различие мировоззрений, оставались едины в подходе к главному в оценке произведения – определению его места в национальной культуре, его причастности к национальной жизни.
Античность, Ренессанс, немецкая классическая эстетика,
русская критика прошлого столетия, современная эстетика в её разнообразных направлениях – всё это попытки определить формулу перехода определённой системы философско-эстетических принципов (лежащей в глубине каждого творческого акта) в непосредственно осуществлённый художественный мир.
Более того, этот «
русский критик» и теперь называет бывшего литературного диссидента (кем бы вы думали?) «лидером русского национализма»!
Перед тридцатыми годами, и особенно с тридцатых годов,
русская критика заговорила другим тоном и другим языком.
С этим титулом просветителя он до сих пор значится в истории
русской критики.
Благодаря деятельности этих изданий вырабатывалась система оценки литературных произведений, связанная с их эстетическими особенностями («художественностью», на языке
русских критиков этого времени), идейной позицией авторов, журнальной политикой и экономикой (то есть возможным успехом или неуспехом у определённой группы читателей).
Г. Волынский написал книгу под заглавием «
Русские критики». Что это за книга?
Последний около десяти лет был главным органом
русской критики через свой журнал – «Московский телеграф».
Обширную и подробную картину
русской критики представляет собой четырёхтомное издание «Пушкин в прижизненной критике».
Результатом стало то, что в XIX веке в
русской критике появилось определение «главная картина».
Вот, вот он воцарится на вакантном престоле
русской критики.
И это было также важным шагом вперёд для
русской критики, ибо если она ещё и сама темно и сбивчиво понимала свои требования, повторяемые ею с чужого голоса, тем не менее она произвела ими живую реакцию псевдоклассическому направлению литературы.
То есть, даже один из самых выдающихся
русских критиков должным образом не оценил «Трёх пальм».
Русским критикам и писателям международные выставки давали возможность дискутировать о том, что составляет русскую исключительность и как её следует представлять.
Тут была и некоторая доля моей личной музы, нашёптывающей мне тему моих «
Русских критиков».
Издавая в свет свою книгу, г. Волынский «хотел представить более или менее законченный труд по истории
русской критики в её главнейших моментах».
Подобные заслуги со стороны г. Шевырева русской поэзии и
русской критике, кажется, достаточны для извинения его в стихотворении, подобном «На смерть поэта», если б его выражение было и вычурно, а мысль отзывалась старчеством или детскостию, – чего, однако ж, мы вовсе не видим.
Более того, исследуя не только литературный канон – мастеров и шедевры, – но и второстепенных, посредственных писателей, а также популярные жанры (литературу путешествий, детектив, фильм) и их рецепцию массовой аудиторией, в своих научных изысканиях они были куда демократичнее предшествовавшей
русской критики.
Среди
русских критиков выставки мнения сильно разделились.
Если вспомнить всё то, что было за последние десятилетия
русскими критиками написано, изумляет стремление к тому, чтобы давать писателям непрошенные уроки, и, в частности, толкать их к подмене их собственной темы темой, которую критик считает желательной и насущно-«актуальной».
Но почти вся так называемая «
русская критика» относилась к моим публикациям с холодным равнодушием.