Протуберанцы. Размышления и воспоминания. 2005 – 2013

Валерий Хатюшин, 2013

Валерий Хатюшин – современный поэт, прозаик, критик, публицист, главный редактор журнала «Молодая гвардия» – в своих коротких размышлениях и воспоминаниях, вспыхивающих, как солнечные протуберанцы во время всеобщего мирового затмения, с необычайной остротой, откровенностью и смелостью раскрывает многие явления нашей действительности. Он, как всегда, полемичен, оригинален и чаще всего снайперски точен. Своим глубоким философски-поэтическим зрением он ярко освещает события, лица и заблуждения переживаемой нами эпохи.

2005 г.

Оглядываюсь на двадцать лет назад и с горечью думаю: что же случилось с нами? Как мы смогли потерять нашу великую Родину? Почему, отчего наш народ в большинстве своем безвольно и малодушно наблюдал за гибелью страны? Ответов на эти вопросы есть множество, но все они не способны оправдать свершившейся народной катастрофы и реального факта: обескровленная, вымирающая Россия поставлена на колени. Это не значит, что она погибла и что народ русский окончательно смирился перед мировым злом и сатанинской мощью Америки, но гекатомбы русских жертв, накрывших нас с головой, наполнили многие сердца страхом и безысходностью. Народ наш деморализован и духовно опустошен.

Мы не можем знать воли и целей Провидения. В земном мире все имеет закономерность и смысл. Собственно, мы и должны были встать на колени после семидесяти лет атеизма, чтобы осознать свои грехи, чтобы раньше других очиститься и, содрав с глаз коммуно-демократическую пелену, воочию разглядеть истинных врагов — своих и всего человечества.

Нет, не все молчали в эти последние двадцать лет. Среди нас было немало тех, кто боролся за освобождение Родины от дорвавшихся до власти моральных уродов и их лживой демагогии. Нас было немало — тех, кто вышел на битву с врагами и предателями. И эта битва шла не на жизнь, а на смерть. Летопись той борьбы со многими подробностями, именами, историческими хитросплетениями изложена мною в книге «Черные годы», изданной в 2000 году. Может быть, эта книга кому-то в будущем поможет разглядеть и понять наше жуткое время, поможет увидеть то, что не все испуганно сидели сложа руки. Да, мы на сегодняшний день проиграли. Но если даже в поражении у народа были герои, ему есть чем оправдаться перед судом истории.

* * *

В конце 90-х годов прошлого века телевидение нам каждый день показывало русских рабов, сидящих на цепи в чеченских подвалах. Но население российское это почти не волновало, оно тут же переключало телеящик на американский боевик, на футбол или на «Поле чудес». Всем казалось, что домашняя скорлупа убережет от ненужных душевных переживаний. Но оказалось, что скорлупа эта — ничто перед силой гексогена. Равнодушие далеко не для всех оказалось спасительным…

* * *

Либеральная пресса из года в год обзывала баркашовцев, лимоновцев и скинхедов «русскими фашистами». Но, собственно, что фашистского они сделали? Зарезали кого, изнасиловали, довели до самоубийства, заморили голодом? Например, Чубайс, Гайдар и Кириенко каждый в отдельности всю страну нещадно ограбили и довели народ до вымирания. И ничего, никто из либералов фашистами их не называет.

* * *

И пятнадцать и десять лет назад многие русские газеты и журналы отказывались публиковать мои статьи из-за наличия в них так называемой «еврейской темы». «Ну что ты, старик!.. — говорил мне с дрожью в голосе какой-нибудь редактор. — Это у нас не пойдет… Нет… Это не для нас… Еще закроют…». Ну прямо как в старом советском анекдоте: сидят двое чукчей на берегу Ледовитого океана. Один говорит: «Хочешь расскажу антисоветский анекдот?» Другой отвечает: «Нет, что ты, еще сошлют куда-нибудь…»

Как ни смешно, вот это «еще сошлют…», «еще закроют…» до сих пор присуще большей части нынешней полуживой, полупридушенной, с позволения сказать, «русской» прессе.

* * *

Российское население, как это ни странно звучит, антинародно. (Я резко различаю эти два понятия: народ и население.) Оно всегда (скорее всего, из трусости) голосует за власть, какой бы эта власть ни была.

* * *

Все, чем владеет человек, на самом деле человеку не принадлежит. Человек смертен.

* * *

Если сам Христос — антисемит, то что же остается делать нам, грешным?..

* * *

Так называемым «диссидентам» в 70-е годы было намного легче, нежели теперь нам. У них была моральная и материальная поддержка Запада, радиоголоса, им было куда уезжать. У нас же нет ничего, нам неоткуда ждать помощи и негде скрываться.

* * *

Президент Всемирного еврейского конгресса Эдгар Брофман в своем выступлении в январе 1991 года в культурном центре «Уай» в Нью-Йорке сообщил, что «суть демократии не во власти большинства, а в защите евреев от большинства».

* * *

Русский народ приговорен к уничтожению. И весь мир с этим согласился.

* * *

Как сказано в Талмуде, никто, кроме еврея, не имеет права на частную собственность.

* * *

Истину нельзя получить со стороны, ее нужно найти внутри себя.

* * *

Над Москвой — в центре русской столицы — в 2001 году над синагогой поднята шестиконечная звезда. На этой церемонии присутствовал мэр Лужков. Данный факт означает, что отныне Москва официально стала еще одним форпостом сионизма. И не случайно здесь же, рядом со Старой площадью, была открыта еще одна еврейская «стена плача».

Простые русские люди, как это ни горько, не умеют понимать происходящее и не хотят задумываться о грядущем. В этом их слабость и в этом корень всех их бед.

* * *

Каждый день в России — жуткие катастрофы, диверсии, теракты, каждый день гибнут десятки, сотни, тысячи людей. Идет не просто война с Россией, идет прямое, откровенное уничтожение русского народа — под каждодневное, бесконечное веселье нерусских хохмачей на экранах телевизоров. Все больше веришь в то, что они — не люди.

* * *

Добродетель в страдании — источник гения и его первый признак.

* * *

Нас заставляют приспособиться к жизни во тьме.

* * *

Если раньше для всех народов национальной трагедией было поражение в войне, то теперь для большинства стран мира национальной трагедией становится проигрыш в игре под названием «футбол». Весь мир теперь завороженно смотрит, как 22 высокооплачиваемых недоумка пытаются загнать мяч в сетку ворот. И на это тратятся баснословные деньги — на то, чтобы загнать мяч в сетку ворот… Вот во что выродилась идея Бога о человечестве.

* * *

Поэт кончается тогда, когда заглушает в себе совесть.

* * *

Истинная поэзия — это соединение искреннего чувства, глубокого сознания, мастерской формы и Бога в душе. Большинству стихотворцев всегда чего-то из перечисленного не хватает.

* * *

Огромное число людей, пишущих стихи, понятия не имеют о том, что такое поэзия.

* * *

Газета «Московский литератор» усилиями двух своих редакторов очень влюбилась в коммунистов. И это естественно. Не в русских же националистов ей влюбляться! Газета, словно опоздав на сто лет, анахронически зациклилась на красной идее. Трудно поверить в то, что данная «любовь» бескорыстна… И это после того, как российские коммунисты за последние 15 лет проиграли абсолютно все и абсолютно везде провалились.

О демократах тут говорить больше ничего не хочу. О них и мною, и другими тоже сказано все за те же последние 15 лет в сотнях статей и книг. В наше время среди демократов практически нет людей, сознающих себя русскими. И мы уже знаем, что внедряться в жизнь идея демократии всегда начинает с красной идеи.

Демократия — это власть демона, а вовсе не народа. То есть — власть дьявола. Как и демонстрация — это праздник демонов. Не случайно же первые демонстрации были приурочены к 1 мая — то есть к Вальпургиевой ночи, к торжеству бесов и ведьм. И не случайно красная идея называется красной. Основное условие внедрения ее в жизнь — кровопускание гоям.

* * *

Сначала нас заманили в западню под названием «перестройка». Это была спланированная акция по разрушению страны. И нам вдруг объявили, что мы проиграли «холодную войну». Теперь же оказалось, что все мы находимся в плену, и нам грозит полное уничтожение. А как заманчиво нас дурил Горбачев!

* * *

«Свобода творчества» — это «творчество», освобожденное от Творца. За свободу ратуют лишь духи тьмы. Они хотели свободы от Бога, и они ее получили. Те из людей, которые все время кричат о свободе и неких «свободах», — это дети погибели, лишенные Святого Духа, а значит, имеющие темную душу. Достоевский называл их бесами.

* * *

Критик О. Дорогань обнаружил-таки нравственный вывод, сделанный Ю. Кузнецовым из пересказанного повествования Евангелия. Вот он: «Царство небесное каждому в меру дано. В каждом из нас пребывает незримо оно». Ну что ж, если заезженная банальность становится для кого-то глубоким «нравственным выводом», да к тому же «звучащим в историческом контексте», это в принципе тоже неплохо. Но только «вывод» этот так и останется банальностью, открываемой разве что первоклашкам православных школ. Стоило ли писать несколько поэм ради такого вывода.

* * *

До 1981 года мне никак не удавалось опубликовать свои стихи в московском альманахе «День поэзии». Теперь-то — ясно почему. Уже тогда огромное значение в привлечении авторов для этого престижного издания имела клановость.

Ежегодно во главе «Дня поэзии» ставился новый главный редактор и назначалась новая редколлегия, которая и занималась отбором стихов. И вот в 1981 году главным редактором этого альманаха стал Анатолий Передреев, поэт, которого я очень ценил, но с которым не был знаком лично.

В то время я посещал литературное объединение «Красная Пресня», где руководителем был В.В. Кожинов, друг Передреева. Вадим Валерьянович надоумил меня позвонить от его имени домой Передрееву, договориться о встрече и подвезти ему свои стихи для альманаха. «И не забудьте захватить с собой бутылку портвейна, — предупредил Кожинов и тут же пояснил: — Но только выставите вино лишь когда он при вас прочтет и отберет стихи для публикации».

Я так и сделал. Позвонил Передрееву, представился, назвал имя Кожинова. «Приезжай», — недовольно буркнул он. Я купил портвейн и поехал в Текстильщики, где в то время жил Анатолий со своей женой-чеченкой Шемой и дочкой Леной. На мой звонок дверь открыла полноватая крашеная блондинка средних лет. Это и была его грозная супруга, как потом я узнаю, строго оберегавшая дом и мужа от поэтов-собутыльников. Она подозрительно осмотрела меня, потом махнула рукой в сторону прикрытой двери передреевского кабинета. Я вошел в кабинет. В глубоком кресле сидел поэт, бросивший на меня колючий взгляд суженных глаз. Лицо его было темно-серым и помятым. Он принял из моих рук подборку стихов и указал глазами на другое кресло. Я присел. Читал он долго, как мне показалось, минут пятнадцать-двадцать. «Ну вот, отобрал пять стихотворений», — тяжело вздохнув, заключил он. В его тусклых глазах мелькнула слабая надежда. «Спасибо, — сказал я и неуверенно добавил: — Анатолий Константинович, я вот тут… принес кое-что, если вы не возражаете…» Глаза поэта оживились. Я достал из портфеля бутылку портвейна. Передреев широко улыбнулся, встал с кресла, в глазах его появился голубой блеск, и он, предварительно обозвав меня идиотом, шепотом произнес запомнившуюся мне навсегда фразу: «Так с этого же надо было начинать!»

С того дня мы подружились.

Конечно, отобранные стихи потом Передреевым были потеряны вместе со стихами других поэтов. И мне пришлось привозить ему новую подборку. Но все же в 1981 году три моих стихотворения увидели свет в уникальном передреевском «Дне поэзии».

* * *

Когда мы познакомились с Татьяной Глушковой, она ввела меня в круг своих друзей. Среди них подвизался ныне забытый поэт Лев Смирнов. Через некоторое время Татьяна пожаловалась мне, что ее донимают каждодневные провокационные телефонные звонки, действующие ей на нервы и мешающие работать. Причем звонящие упорно повторяли одни и те же фразы: «Это квартира Юнны Мориц?» или «Позовите Юнну Мориц». Сомнений не было, телефонные провокаторы точно знали, что Ю. Мориц была непримиримым идеологическим врагом Т. Глушковой.

Я посоветовал ей обратиться с заявлением в местное отделение милиции, что она и сделала. Вскоре ее пригласил для беседы начальник отделения милиции, который сообщил ей, что хулиганские телефонные звонки исходили из квартиры Льва Смирнова. Татьяна была крайне поражена. Л. Смирнова вызвали на Секретариат Московской писательской организации и предупредили его об исключении из Союза писателей, если это будет продолжаться. Хулиганские звонки прекратились.

А Лев Смирнов оказался скрытым евреем.

* * *

В 1983 году, когда мы встретились с Татьяной Глушковой, она жила на окраине Москвы, на улице Лавочкина, в районе метро «Водный стадион». Занимала она маленькую однокомнатную квартиру на самом верху блочной девятиэтажки. Летом крыша девятиэтажки накалялась от солнца, и в квартире стояла жуткая жара.

С помощью руководства Московской писательской организации Татьяна добилась получения ордера на другую квартиру — в писательском доме на Астраханской улице. Она была очень этому рада и готовилась к переезду. Но вышла серьезная заминка. Дело было в том, что квартира на Астраханской улице принадлежала поэту Владимиру Соколову, который, став лауреатом Госпремии, должен был переехать в еще более престижный номенклатурный дом в Лаврушинском переулке, в центре Москвы. А переезжать он туда не спешил, потому что со своей женой Марианной затеял там какой-то баснословный ремонт. Но в квартиру Глушковой должен был въехать другой писатель, вообще не имевший в Москве жилья и обитавший у знакомых. У него тоже был ордер на руках, и он звонил Татьяне через день с требованием освободить помещение.

Прошел месяц, второй, а В. Соколов все не переезжал. Точнее говоря, не переезжали взрослые еврейские дети Марианны от первого брака, которые и обитали в этой самой соколовской квартире на Астраханской улице. Сам же Соколов проживал в другой квартире, принадлежащей жене Марианне.

Татьяна оказалась между двух огней. С одного места ее гнали, а в другое не впускали. В конце концов терпение ее лопнуло, и мы с нею приехали домой к Соколову, пригласив с собой участкового инспектора. Только из-за присутствия участкового нам открыли дверь. Дальше прихожей нас не пустили. Милиционер попытался объяснить супругам, что по закону после получения ордера квартира должна быть освобождена в течение месяца. В. Соколов, насупившись, молчал. Но тут вперед выступила Марианна и, нецензурно выругавшись, заявила: «Как вы смеете нам указывать! Мы люди другого положения!» После чего воспрянул духом и сам Соколов: «А вы, — указал он на меня пальцем, — в Союз не вступите. Я вам обещаю». Он имел в виду мое вступление в Союз писателей СССР.

Татьяна ждала еще полмесяца. Наконец квартира Соколова была освобождена. Когда мы в нее вошли, то сразу увидели, что жить в ней нормальному человеку нельзя. Такой грязи, засаленности и насекомой живности я не встречал даже в тех общежитиях, через которые мне пришлось в своей жизни пройти. Полгода мы потратили на капитальный ремонт этой квартиры. Пришлось заменить в ней абсолютно все. Зато потом, когда к Татьяне приходили многочисленные гости, все они удивлялись: как это нам удалось сделать такую уютную, красивую писательскую квартиру из той загаженной, кишащей тараканами еврейской халупы?

После ремонта мы пригласили священника отца Валериана, и он эту квартиру освятил. Вскоре отец Валериан меня крестил в своей церкви в поселке Отрадное недалеко от Москвы. Это было необыкновенно солнечным, морозным январским утром 1985 года.

А В. Соколов, между прочим, свое слово сдержал. Пройдя Бюро поэтов и Приемную комиссию, я был срезан на Секретариате Московской писательской организации: известный поэт резко выступил против моего приема в Союз писателей. Владимир Цыбин, выйдя с заседания Секретариата, которое проходило в ЦДЛ, подошел ко мне и сказал: «Терпи. Это плата за связь с Глушковой». Пришлось ждать еще целый год, прежде чем по апелляции я был принят на Секретариате российского Союза, где председательствовал Юрий Бондарев.

К сожалению, квартира Татьяны Глушковой на Астраханской улице после ее смерти была кому-то продана.

* * *

У нас с Татьяной была своя тайна — озеро Белогуль. Мы с ней много путешествовали по России и Прибалтике, но такой сказочной природной красоты нигде не видели. Кого я ни спрашивал из своих знакомых, никто про это озеро даже не слышал.

Оно сияло под нами голубой гладью в глубокой впадине, окруженной древним сосновым лесом на Псковщине, в десяти километрах от Михайловского, в котором мы с Татьяной жили целых две недели ранней осенью 1985 года. Забыть это невозможно. Наверняка его видел Пушкин. Озеро Белогуль не раз упоминается в стихах Глушковой.

Мы обошли пешком все окрестности Михайловского, Тригорского, Петровского и Святых гор. Красота тех мест необыкновенна. Ее видели многие поэты. Но кто видел озеро Белогуль? Оно до сих пор стоит у меня перед глазами…

* * *

После опубликования в «Российском писателе» двух своих критических статей «Без Божества» и «Во имя Истины», посвященных творчеству поэта Юрия Кузнецова (еще при его жизни), я, с одной стороны, получил очень много солидарных, одобрительных откликов от самых разных писателей, но с другой стороны — встретил откровенную злобу отдельных литераторов, чуть ли не переходящую в ненависть. Они почему-то решили, что в русской критике все должны думать одинаково.

Каждый великий поэт в большой степени определяется лирикой. Но «лирика» Кузнецова — мало сказать, грубовата, холодновата и порой слишком вычурна и заумна, ей, по моему ощущению, не хватает традиционной исповедальности, глубокой простоты и проникновенности сердечного чувства. Этот поэт даже и в своей «лирике» стремился казаться «глобальным», словно переворачивал булыжники.

Многие обращали внимание на то, что стихи Кузнецова переполнены холодными головными сентенциями. Он зарифмовал уйму анекдотов, известных баек, легенд, вычитанных историй, пока наконец не добрался сначала до «Слова о Законе и Благодати» Иллариона, а потом — до Евангелия, которые тоже запечатлел в своем изложении. Наверное, он хотел испробовать в этом свои силы. Он искал, скорее всего, значительную тему, ему нужно было на что-то опереться, но в современной действительности такой содержательной опоры он не нашел. Поэтическая работа была проделана большая, но это был вторичный труд.

Ю. Кузнецов — элитарный поэт. В том смысле, что простому читателю он в основном непонятен. Его стихи чаще всего перегружены сложными символами, которые профессиональным критикам приходится всякий раз расшифровывать, интуитивно угадывать и доходчиво объяснять, чтобы стихи эти стали доступны неискушенному в литературе читателю. Кузнецов — это поэт для поэтов.

Элитарность и народность — извечная проблема литературы.

* * *

В.Бондаренко в который уж раз ни к селу ни к городу пытается хоть чем-то меня уязвить в печати после моих статей о последних поэмах Ю. Кузнецова. «Сколько бы В.Хатюшин ни ходил в церковь, он никогда не достигнет уровня Ю. Кузнецова», — опять повторил в своей газете неугомонный критик. Вот только при чем тут церковь? Можно подумать, что посещение церкви для Бондаренко является чем-то неприемлемым. Как будто сам он ходит в синагогу…

* * *

«Рай» у Кузнецова не получился. И он сам это понимал, судя по его собственным высказываниям, записанным друзьями. Его естественной темой был «Ад». Тут он купался как в своей стихии и был очень доволен своим «Сошествием в ад». В этой поэме Кузнецов выложился весь. Свой «Ад» он в и д е л во всех подробностях, но «Рай» ему не открылся. Это понятно даже по тому отрывку, что напечатан в «Нашем современнике» (2004, №11). С этим он и ушел от нас.

* * *

В сентябре 1985 года мы с Т. Глушковой побывали в Пскове. Нас там обещал встретить критик Валентин Курбатов, однако не встретил. Мы поселились в гостинице. Татьяна несколько раз звонила Курбатову домой, но телефон не отвечал. И мы целую неделю были предоставлены в Пскове самим себе. Гуляли по городу, по набережной реки Псковы, осматривали псковский кремль, древние полуразрушенные крепости, монастыри и храмы, съездили в Псково-Печерскую лавру. Потом ранним утром сели на речную «Ракету» и по Чудскому озеру приплыли в Эстонию, в город Тарту (бывший Юрьев). Надо сказать, что прибалтийские республики еще в советское время для нас, россиян, были как заграница. Мы бродили по узким, малолюдным, экзотическим улочкам Старого Тарту, заходили в магазины, заваленные импортными товарами, в маленькие уютные кафе, все более ощущая себя в какой-то другой стране. По каменным ступеням мы спустились в глубокое подземелье бывшей крепости, где когда-то, в прошлые века, находился оружейный арсенал. Теперь там устроили еще одно кафе, вернее, бар, стены которого были выложены огромными голыми камнями, а над стойкой висело чучело совы с блестящими круглыми глазами и распахнутыми крыльями. Создавалась иллюзия, будто ты попал в Средние века.

Надо напомнить, что с середины 1985 года уже началась горбачевская «борьба с пьянством», и по всей стране в кафе запрещалось продавать крепкие спиртные напитки. Но Эстония жила по своим законам. Барменша без лишних слов приносила нам за столик водку с соком столько, сколько мы заказывали, и при этом мило улыбалась. Когда мы вечером вышли наверх, то с башни ратуши раздавался бой старинных часов. Мы возвращались на «Ракете» в Псков, и у нас обоих было такое ощущение, словно мы побывали в сказке. Уже в Москве я написал стихотворение «Обещание», которое начинается со слов:

Все, что есть, я поставлю на карту

и ничуть не раскаюсь потом, —

мы еще посетим в Старом Тарту

этот рай под совиным крылом…

Что же касается Валентина Курбатова, то не могу не сказать, что он просто испугался общения с Глушковой в своем родном городе, где в то время старался выглядеть в глазах местной интеллигенции этаким либерал-патриотом. В восьмидесятые годы сионизированная печать уже в избытке нацепляла на Глушкову свои излюбленные ярлыки — «ретроградка», «мракобеска», «антисемитка» и т. п. Одно дело вести с Татьяной личную переписку, где можно казаться очень смелым, бескомпромиссным товарищем и единомышленником, и совсем другое дело — общаться с «антисемиткой» открыто, на виду у всеведущей еврейской «общественности»… Вот Курбатов и спрятался от нас, когда мы проездом на неделю остановились в Пскове.

* * *

Наша литература больна таким явлением, как бондаренковщина. Есть у нас литераторы, чаще всего критики, которые всеми силами пытаются соединить несоединимое: патриотов с демократами, либералов с националистами, русских с евреями. При всей бесперспективности осуществления такого желания они занимаются этим делом последние лет двадцать. Никакого примирения непримиримого и никакого соединения несоединимого, конечно же, не происходит, наоборот, с каждым годом только усиливается размежевание и все более обнажается моральная, духовная, идеологическая несовместимость нас, русских патриотов и националистов, с ними — с еврейскими либералами и демократами. И тем не менее то и дело в наш лагерь буквально насильно впихивают чужеродные элементы, имеющие весьма условное отношение к русской литературе.

Зачем это делается? Понять не так уж и трудно. Очень хочется подобным критикам, во-первых, прослыть этакими миротворцами-конформистами, собирающими воедино и якобы обихаживающими широкое поле русской словесности. Поле, на котором, по их словам, есть место для всех цветов. А во-вторых, скорее всего эти критики-конформисты лелеют надежду отхватить себе каких-либо сладеньких плодов с другого, с либерального поля, куда нас, патриотов и националистов, на километр не подпускают.

Уж как тужится В.Бондаренко примирить нас с этой хитроватой публикой, работающей на два фронта и снимающей урожай с двух литературных полей! Например, Лев Аннинский, один из идеологов либерально-интеллигентской тусовки, просто не сходит со страниц «Дня литературы». Тут и его же, Бондаренко, многословные статьи о «творчестве» Бродского, Рейна, Мориц, Шкляревского, бездарной Витухновской и т. п. Но можем ли мы доверять этим «данайцам», приносящим нам свои чаще всего отравные плоды, взращенные на чужом и чуждом нам псевдокультурном поле? Никогда они не станут нам родными, никогда они не будут нам друзьями. Корни и почва у нас с ними разные, и питаемся мы разными соками.

Критики эти (соединители несоединимого) в основном — полукровки в прямом смысле этого слова. И цель их — сделать нас тоже полукровками, но в смысле нравственном и духовном. Советский период нашей литературы показал: можно лишь какое-то время дурить всех интернациональной идеей «дружбы народов». Но при первом же серьезном кризисе (экономическом, политическом, национальном и т. д.) идея эта рассыпается в прах. Национальные чувства у любого народа и в любой культуре (если, конечно, у данного народа есть своя культура) рано или поздно берут свое, выступают на первый план. Любые искусственно создаваемые псевдокультурные химеры в конце концов откатываются на обочину культуры истинной. И никакой бондаренковщине при всей ее активности не удастся соединить несоединимое, никогда ей не превратить нас в духовных полукровок.

Тот, кто еще наивно надеется на наш союз с ними, с либеральными «данайцами», пусть спросит их об отношении к Сталину, к Шолохову или, например, к письму в Генпрокуратуру о запрещении деятельности еврейских религиозно-экстремистских организаций. Их ненависть не позволит им притвориться лояльными. Общего взгляда и общего чувства мы с ними не достигнем ни при каких условиях.

И вот еще что важно. Многое из того, о чем пишет Бондаренко, носит неискренний характер, делается ради саморекламы и самоутверждения. Он словно торопится сказать обо всем, отработать любую тему, чтобы не опередили другие. И потому неискренность его всегда читается между строк. Так, в одном месте он может пафосно говорить о Православии в беседе с митрополитом Иоанном (Снычевым), а в другом — высмеивать тех, кто ходит сегодня в церковь. В одном месте он может с придыханием говорить о Георгии Свиридове, а в другом — с не меньшим заискиванием беседовать с либеральным полукровкой Ю. Поляковым.

Вот эта всеядность, нахватанность, вот это торопливое многословие, идущее не от сердца, а от тщеславного желания застолбить тему, и заразило нашу литературу болезнью под названием бондаренковщина.

Как ни откроешь «День литературы», так тут же и наткнешься на очередную бондаренковскую нелепицу: «…после грубого отторжения Украины от России… не Хатюшин и не Валентин Сорокин, а Иосиф Бродский оказался единственным поэтом, который возмутился этаким «мазепством» наших братьев по крови, и предвидел будущее…»

Конечно, заокеанское творчество единственного «провидца» Иосифа Бродского давно уже застит глаза неистовому «разоблачителю» перед морем русской поэзии. Но придется указать ему на серьезные неточности в его амбициозных и лживых утверждениях. Еще до развала СССР, 12 июля 1991 года, то есть до отторжения Украины от России и объявления ее «незалежности», мной было написано стихотворение «Волчий мир», в котором сказаны такие слова:

И гонит в шею русского грузин,

и предает Россию Украина…

В 1992 году это стихотворение было напечатано в моей книге «Русская кровь», кстати сказать, тогда же подаренной мною В.Бондаренко. Я уж не говорю о том, сколько раз тема предательства Украиной интересов России за последние 15 лет поднималась в моих статьях. И все равно, по убеждению этого кичливого демагога, среди поэтов только один Бродский «предвидел будущее»…

Что ж, ничего страшного и даже ничего странного нет в том, что В. Бондаренко не равнодушен к «еврейцу» Бродскому. Он имеет право на такую слабость. Но откуда в нем эта прямо-таки клокочущая ненависть к другим, мыслящим иначе? Не понимает исписавшийся критик, что подобными выпадами против русских поэтов он компрометирует себя, а не других.

Пора бы ему понять наконец главное в своей жизни: никогда ему не быть художником, поэтом, писателем в истинном смысле этого слова. И пора бы осознать свое место в литературе — место обслуживающего персонала.

* * *

Не хочешь вертеться — умей жить.

Сколько бы волк ни смотрел в лес — его надо кормить.

Яблоня от яблока недалеко падает.