Тексты
национальных мифов и легенд как нельзя лучше подходят под описание посадки космического корабля в глазах примитивных народов.
Это объединение мифологемы покорения региона и одновременного представления его «исконной» основой русского
национального мифа было почти тотальным.
Фольклорные произведения представляли собой древнюю форму моделирования и прогнозирования, позволяя носителям традиционного сознания давать чёткие и верные оценки текущим событиям по их расположению не в актуальном политическом ряду, а в более объёмном смысловом пространстве живого
национального мифа, в «картине мира», игнорирующей частности и хаотичность текущей реальности, однако удерживающей константные критерии оценки добра и зла, пользы и вреда с точки зрения национально-культурной идентичности.
Ведь не
национальные мифы становились объектом самого глубокого вытеснения – без них не мог обойтись даже соцреализм.
В начале 1960‐х годов важную роль в американском
национальном мифе играли понятия старого и нового фронтира.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: накрахмалиться — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Политические убеждения, сопряжённые с
национальным мифом, могут глубоко внедриться в сознание людей.
В отличие от общерусского
национального мифа, опиравшегося на солидную научную доказательную базу, обосновать многовековое бытие самостоятельных белорусского и украинского народов, было практически невозможно.
Специфика
национального мифа ещё и в том, что этот мыслеобраз «переживается».
Эта мысль всё более укоренялась в среде финских националистов и стала одной из основ
национального мифа.
Значит, механизмы создания
национального мифа у русских работают как надо.
XIX век был веком историзации, когда не только возникла современная историческая наука, которая объективировала прошлое посредством профессионального и независимого научного дискурса, но и появились
национальные мифы, в которых прошлое усваивалось путём выделения наиболее значимых моментов внутри нарратива, формирующего идентичность.
Тем интереснее для понимания этой ситуации и выхода из неё обратиться к очередному ключевому эпизоду швейцарского
национального мифа.
Шинтоизм есть
национальный миф.
И хотя подобные грубые трактовки возникали лишь на самой ранней стадии распространения
национального мифа, иногда они встречаются и до сих пор.
Она заселяет его душу
национальным мифом, тем хором образов, в котором народ созерцает себяи свою судьбу, исторически глядя в прошлое и пророчески глядя в будущее.
Здесь стоит учесть вполне понятное желание сделать собственный
национальный миф как можно более ярким.
Конечно, в первую очередь роль строительного материала для
национального мифа отводится победам на ратном поле, достижениям в сфере науки и культуры, проявлениям святости и нравственного величия.
Революция жёстко отсекла вместе с роялизмом не только монархическое основание «
национального мифа», но и все составляющие мифологии «королевской нации», попытавшись начать национальную историю с «чистого листа».
Национальный миф представляет собой устойчивый образ, который нация транслирует внутрь и вовне себя.
Само предложение сконструировать «
национальный миф» (называемый часто «национальной идеей») является подлинным механизмом вытеснения из интеллектуального оборота любых исторических представлений.
Правящие элиты в первую очередь занимались строительством национальной государственности, включая создание «
национальных мифов», обеспечением доминирования коренного населения, и в частности – господства «клана правителя» (как бы он ни определялся) в политической сфере.
Вот почему для современного еврея, утратившего веру отцов, нет искушения сильнее, нежели объяснительный и руководящий
национальный миф.
Поэтому показателем духовной силы нации становится то, до какой степени она способна «перемалывать» трагедии своего прошлого и настоящего, включая их в
национальный миф в облагороженном виде – глубоко продуманном, прочувствованном, переложенном на язык высокой культуры и прочной веры.
В те времена вообще не принято было упоминать
национальные мифы, легенды и предания.
Ещё одной важной задачей, после разрушения исторических мифов, будет осмысление проблемы
национального мифа белорусов и даже, в некотором роде, его конструирование.
При всей документальности, не требующей, повторимся, особых стилистических изысков, повесть обладает иными важными художественными достоинствами: убедительным (и убеждающим в выборе!) образом главного героя, быстрыми и чёткими зарисовками боевых товарищей – бойцов и командиров (тут целая галерея великолепных персонажей, которых хоть сейчас – в
национальный миф), мягким юмором без намёка на злой сарказм, внутренним обаянием текста, увлекательностью сюжета – когда не только сцены боевой работы, но и рутинный быт в «располаге» воспринимаются как яркое, неповторимое свидетельство.
У любого великого народа есть собственный
национальный миф.
Не стоят ли за всеми националистическими жестокостями поэты, состряпавшие
национальные мифы?
Принципиальная несводимость общественной памяти к одному
национальному мифу отражает общую принципиальную несводимость имперского пространства к тем, преимущественно национальным, категориям, которыми это пространство описывают исследователи.
Однако эта общая и довольно оптимистическая картина очень мало объясняет то, почему же последний сценарий столь распространён и как те или иные истории получают статус
национальных мифов.
После революций вновь образованные государства нуждались в формировании новых
национальных мифов для укрепления своей идентичности и легитимизации власти.