Их свидетельства уверили современников в том, что после возвращения из-за границы министерских стипендиатов открылась новая эпоха в российской
интеллектуальной истории.
Что содержательно нового даёт первая перспектива и сочетание этих двух дисциплинарных полей для исследований в жанре русской
интеллектуальной истории?
В настоящее время
интеллектуальная история является сферой чрезвычайно активных исследований.
Исследование
интеллектуальной истории, сконцентрированное на анализе материальных и формальных топосов, можно программно обозначить как историю аргументации.
Такая попеременно проявляющаяся в историографии приоритетность в изучении то элитарного, то, наоборот, массового начала сопровождала и процесс становления
интеллектуальной истории.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: наскрозь — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Такой взгляд на функцию понятий в
интеллектуальной истории позволяет связать вместе в едином подходе аспекты знания и интеракции при анализе дискурса.
Этот раздел поясняет, как и почему я пишу
интеллектуальную историю.
Именно истолкованием подобных воззрений, их источников, внутренней сущности и границ – в идеале не скатываясь в крайности – и занимается
интеллектуальная история.
Ещё один предмет нашего пристального внимания лежит в поле
интеллектуальной истории.
И тем не менее – вопреки ранее сказанному –
интеллектуальная история национализма имеет свой смысл, причём весьма разнообразный.
В рамках
интеллектуальной истории, пожалуй, это можно сделать по двум направлениям.
В заключение будут представлены некоторые размышления о последних достижениях
интеллектуальной истории.
Попытки дать дефиницию
интеллектуальной истории предпринимались неоднократно.
Контекст 1 –
интеллектуальная история процессов внутри книжной культуры данного периода.
Предлагаемая читателю книга посвящена
интеллектуальной истории и представляет собой попытку установить, каким образом экономический анализ может подтвердить или опровергнуть доктрину свободной торговли.
Другая волна исследований осмысляет феноменологический опыт советского человека сквозь призму
интеллектуальной истории чувств, эмоций и быта.
И в этой множественности укоренён исток «того, что обычно называется
интеллектуальной историей человечества».
Изучение
интеллектуальной истории значимо постольку, поскольку идеи не произвольны – т. е., хочу я сказать, они обладают логическими следствиями, автономной логикой развития: приняв в качестве исходных ряд положений, мы можем быть далеки от того, чтобы иметь представление о логических следствиях, из них вытекающих, – но мы не свободны от последних, более того, они обнаружатся в наших действиях – вынуждая нас post factum или принимать их как неизбежное последствие тех принципов, верность которым мы храним (и потому примиряемся с нежелательными следствиями, принимая их как «допустимые издержки»), или же пересматривать сами исходные принципы.
Такой подход к источникам потребовал не только нового прочтения уже известных памятников с целью их «трансплантации» и выявления нового содержания, но и расширения источниковой базы путём привлечения значительного количества опубликованных материалов, фактически не введённых, как ни странно, в научный оборот в контексте
интеллектуальной истории, а также потребовал обследования архивных фондов, в том числе и личного происхождения.
Итак, размышляя над дисциплинарным полем темы и понимая, что и заявленная выше «новая социальная история», с её претензией на роль тотальной истории, и также «новая
интеллектуальная история» имеют междисциплинарный статус, я ориентировалась скорее на так называемую социальную историю идей, или историю мысли «снизу», точнее – «изнутри» позиций действующих лиц.
Не случайно современные историографы, перечисляя новации периода «историографического плюрализма», рядом с французской историей ментальностей, британской и североамериканской психоисторией, новой немецкой социальной историей, американской
интеллектуальной историей, называют российскую школу исторической антропологии.
Можно говорить об
интеллектуальной истории научных доктрин, страстей и чувств, градостроительства и национальных государств, каннибализма и других (более естественных) форм потребления, трудящихся классов, биографии и гимнографии.
Весь арсенал новейшей критической
интеллектуальной истории, истории повседневности, политической и социальной истории оказался неудобным для самолегитимирующих установок верхушки университетского корпуса и обслуживающих их историков.
Задача
интеллектуальной истории как раз и состоит в детальном восстановлении локальных «словарей» или языковых контекстов, внутри которых понятия приобретают своё значение и функцию речевых действий, подчиняющихся определённым нормам и конвенциям, но при этом реализующих индивидуальный замысел их автора.
Рассмотрение
интеллектуальной истории как «истории аргументации» отличается и от Begriffsgeschichte в её традиционном формате «Словаря», поскольку фокусирует внимание не на изолированном слове-«понятии» и изменениях его семантики.
Для этой цели были выбраны тексты, принадлежащие к
интеллектуальной истории двух столетий – с конца XVIII в. до нашего времени, в которых «свобода» не просто используется как слово, метафора или лозунг, но становится темой анализа и обсуждения.
Если институциональная часть исследования содержит множество интереснейших фактов практического опыта человечества, то часть, посвящённая
интеллектуальной истории, представляет собой весьма полный обзор всего, что было сказано и написано на эту тему философами, экономистами и другими мыслителями.
Жанр
интеллектуальной истории всегда был мне близок; им я вдохновляюсь и сейчас.
Вследствие того, что к
интеллектуальной истории относят так много различных видов деятельности, возникает вопрос: а что же, собственно, включает в себя исследование в этой области?
Напротив, она порождает новую мысль, вырастающую из этих пробелов и перекрёстков, открывая третий путь
интеллектуальной истории эпохи модерна.
Трансформация и рецепция таких отдельно взятых идей и составляет предмет
интеллектуальной истории.
Язык – это удивительное место встречи, слияния и неслияния тех двух отщепов, которые в европейской
интеллектуальной истории разлетелись в разные стороны и никак не сойдутся, не склеятся: отщепа материального и отщепа идеального, объективного и субъективного, внешнего, данного нам опосредованно и от нас не зависящего, и внутреннего, данного нам непосредственно и находящегося, по крайней мере частично, в нашей власти.
Альманах общества
интеллектуальной истории.
Подходы в
интеллектуальной истории могут отличаться друг от друга в диапазоне от социолого-статистических методик в истории чтения до языкового анализа в истории политических идиом или истории понятий, однако все они объединены общим фокусом – признанием детерминирующей роли методического изучения исторического контекста или контекстов при анализе текстов прошлого.
Российский либерализм, о котором идёт речь в этом исследовании, является сравнительно малоизученной, но важной частью
интеллектуальной истории либерального движения.
Если мы примем, неважно насколько неохотно, принцип последовательности, зная, что никто не будет обращать внимания ни на какие предостережения, останется ещё одна проблема – проблема идентификации более или менее раздельных периодов
интеллектуальной истории.
Помимо методов
интеллектуальной истории в исследовании применялись элементы дискурсивного и герменевтического методов, значимых для понимания особенностей языковых и мыслительных конструкций историков прошлого и позапрошлого столетий.
Эллинистические философы, рассмотренные под углом зрения их «скептической» эпистемологии, выглядят настоящими пророками в мировой
интеллектуальной истории, а не «потерянным поколением» философов в их историческом времени упадка великих философских систем.
Хотя исследование сконцентрировано на событиях 1940–1943 гг., первая его часть посвящена преимущественно
интеллектуальной истории румынских крайне правых 1930-х гг.
Тесно связаны с вышеназванной тематикой исследовательские работы, посвящённые проблемам
интеллектуальной истории, проблеме «историк в контексте социума», взаимоотношениям историков с властью в условиях идеологических кампаний периода позднего сталинизма, написанных на материалах высшей школы сибирского макрорегиона.
Данная книга представляет историю идей (и их трудноуловимых родственников – ценностей и чувств), но в отличие от традиционной
интеллектуальной истории в центре моего внимания находятся те идеи, которые пытались сформулировать люди не очень образованные и почти всегда занимавшие в жизни подчинённое положение.
Любопытной чертой предпринятого ими пересмотра ключевых понятий и подходов в
интеллектуальной истории стало совпадение двух «поворотов» – исторического и лингвистического.
Интеллектуальная история помогает сохранить почтение к фигурам прошлого и одновременно выводит диалог с ними в широкую перспективу гуманитарных наук, спасая историю философии от окостенения.
Классическая историографическая матрица исследования приобретает несколько иное звучание в рамках быстро развивающегося направления
интеллектуальной истории.
Эта книга не претендует на то, чтобы быть
интеллектуальной историей или историей идей; лучше рассматривать её как непретенциозные путевые заметки, записанные после долгого, изнурительного путешествия через восхождения, переходы, спуски и тупики марксизма XX и начала XXI веков.
Китай является одной из старейших цивилизаций мира, но из-за своей географической, культурной и языковой изоляции его
интеллектуальная история остаётся недоступной многим представителям западной культуры.
Право рассматривается нами как продукт разума, поэтому работа основана на понятиях правовой культуры (правосознания); в связи с этим ставятся правовые вопросы
интеллектуальной истории.
Их значение в развитии западной культуры является одним из тех важнейших аспектов
интеллектуальной истории, которые мало известны за пределами узкого круга избранных учёных, занимающихся соответствующей темой.
Как же могло случиться, что пара обычных уголовников оказалась эпицентром такого общественного события, которое навсегда останется знаменательным для
интеллектуальной истории советской эпохи периода распада?
Корректно истолковать его наследие, перевести его с «литературного» на более строгий научный язык – одна из задач
интеллектуальной истории современности.