Разрешение 1 пиксель на 50 см не только камуфлирует стратегические объекты – оно затрудняет исследование последствий актов
государственного насилия и противоправных действий.
Эти инструменты
государственного насилия были движимы идеологическими постулатами, которые в 1936 г.
По задумке властей, очередная волна
государственного насилия по отношению к крестьянству должна была способствовать росту производительности труда в колхозном хозяйстве.
Государство, характеризующееся всеобъемлющей опекой над населением и чрезмерным развитием карательной функции, которую осуществляет разветвлённая система
государственного насилия: армия, органы охраны правопорядка и безопасности, тюрьмы (12, с. 206).
Существование в экстремальных материальных условиях, нередко недоедания и голода, под давлением
государственного насилия и террора толкало на путь обмана и преступлений (подчас это было преступлением лишь в советском понимании) даже самых законопослушных и робких людей.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: разладица — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Принципиальная отличительная особенность «либеральной бюрократии» – стремление провести крутые кардинальные преобразования, административные, социальные и, гораздо реже, политические реформы, опираясь на послушный бюрократический аппарат, на механизм
государственного насилия.
Её нужно или удовлетворить, или обуздать и смирить; но удовлетвориться она может только тогда, когда рушится
государственное насилие, этот последний оплот буржуазных интересов.
Демонстративный жест объяснялся тем, что с началом перестройки мир изменился, и «проблемы поэтики – и противостояния одинокого человека
государственному насилию – померкли перед проблемами рынка, демократии, права, массового насилия, национализма и т. п.».
Предсказуемое авторитарное развитие советской системы без всплесков
государственного насилия стимулировало безразличие к преступлениям прошлого.
Широкий размах и сложная структура
государственного насилия имели столь же многочисленные и сложные последствия для формирования и последующего развития советской системы.
Поэтому первое, зачем нужна демократия, – недопущение применения
государственного насилия в частных интересах.
Другими словами, пока самая сущность государства не будет преобразована, а живое братство всех не сменит бездушного аппарата
государственного насилия.
В более ранний период многие из этих исследователей занимались анализом государства, фокусируясь на изучении технологий
государственного насилия и особых субъектов – политических элит, опиравшихся на это насилие.
У либеральных реформаторов, безусловно, было намерение радикально преобразовать само общество, но сделать это они стремились не традиционными средствами
государственного насилия, а при помощи «невидимой руки рынка».
Целый день уходил на преодоленье несчастных бытовых препятствий, о которых человеческая цивилизация давно забыла; они усугублялись тем, что разыгрывались не среди природы, а посредством сложной машины
государственного насилия и сложнейших выкрутасов самой передовой техники, направленной на уничтожение и мучительство людей.
Но поскольку лежащие в основе идеологии идеализированные предметы либо неосуществимы, либо в принципе рационально недоказуемы, то директивное приписывание государственной властью статуса осуществимости и принятие ею в качестве официальной идейной основы государственного управления даже самой претендующей на гуманность, на общенациональную и общечеловеческую значимость идеологии неизбежно потребует применения вредного
государственного насилия над отдельными личностями, над обществом, над историческим процессом и приведёт к огромным негативным для общественного прогресса следствиям.
Просто нельзя осуждать, судить только потому, что человек является жертвой
государственного насилия, только потому, что он не способен справиться с его жизненной действительностью, только потому, что у него не хватает сил противостоять насилию.
При этом не стоит сомневаться в грядущем усилении
государственного насилия под предлогом безопасности даже в развитых демократиях.
Мы далеки от рассуждений о недопустимости
государственного насилия: российская действительность последних десятилетий слишком богата на примеры того, кто принимает у государства выброшенные средства принуждения, какими методами и какими «понятиями» решаются вопросы, которые в цивилизованном обществе должны решаться исключительно государством.
Источником действенности
государственного насилия и принуждения является угроза нарушения физического здоровья или потеря свободы.
Примером служит широко распространённое словосочетание «советский режим», которое, хотя и используется в качестве синонима таких терминов, как советское государство, советская история или социализм, часто несёт гораздо более отрицательный оттенок, чем эти термины, подспудно сводя советскую реальность к проявлению
государственного насилия.
Одним словом, поскольку сами трудящиеся массы берутся за дело управления государством и создания вооружённой силы, поддерживающей данный государственный порядок, постольку исчезает особый аппарат для управления, исчезает особый аппарат для известного
государственного насилия, и постольку, следовательно, и за демократию, в её старой форме, мы не можем стоять.
Так, например, своей знаменитой заповеди о непротивлении злом он то придаёт значение безусловное, мистическое, независимое от своих последствий, то представляет её откровением новейших веков, допуская законность и даже пользу
государственного насилия 400 лет тому назад и ранее.
Этот вид рабства, особенно широко распространяющийся теперь, вытесняющий постепенно два первые, возможен только при усовершенствованном
государственном насилии с его банками, тюрьмами, администрацией и войском.
С другой стороны, я его очень понимаю, потому что речь идёт о наших любимых и любящих родителях, проживших трагическую жизнь под непреодолимым гнётом
государственного насилия, страха и лжи.
Скрепляющим началом для всех этих конфликтующих между собой стратегий могло стать лишь принуждение (тотальное
государственное насилие, угроза насилия, страх перед насилием).
Последовавшее затем строительство советского государства продолжало тенденции, уже начавшиеся в годы мировой войны, – государственный контроль над экономикой, наблюдение за здоровьем и благополучием населения, надзор и использование
государственного насилия против «чуждых элементов».
Но те иначе использовали
государственное насилие.
На практике после отмены частной собственности произошло усиление социалистического
государственного насилия.
В их руках «государственная власть», совершенно безразлично, проявляет ли это
государственное насилие народ как совокупность единичных лиц или только представители этой совокупности, многие, как при аристократическом строе, или один, как в монархиях.
Сама длительность
государственного насилия в деревне, в малых городах, в посёлках городского типа во время коллективизации, войны, послевоенного восстановления изменила массовое сознание большей части населения страны, превратив колхозы и фабрики в формы нового крепостного состояния, а самих людей в крепостных, не имеющих паспортов, а значит, и свободы перемещения.
Такая интерпретация времени террора и лишённого смысла
государственного насилия оказывается иной, нежели изображение государственной машины, бездушной «системы», отбирающей во власть догматиков и конформистов, садистов или слепых исполнителей чужой воли.
При этом теряется главное – субъектность представлений об истории (история как взаимодействие различных действующих лиц) и, следовательно, институциональная природа
государственного насилия и его последствия для морали общества (оснований общественной солидарности).
Кажется невероятным, что такая книга вообще могла быть написана – в тюрьме, в условиях политических репрессий, при отсутствии надежды на победу над торжествующим
государственным насилием.
Важно отметить, что мощный размах
государственного насилия, свойственный всем инкарнациям русской власти, не компенсировался её эффективностью в других областях (за исключением – но далеко не всегда! – военной).
Я думал, что глупость
государственного насилия должна казаться современникам гораздо более очевидной, чем так называемым будущим историкам, которым должна быть непонятна именно личная тягостность этого гнёта, соединённая с отчётливым пониманием его абсурдности.
Для айнов, которые не знали
государственного насилия, скорее характерно спокойное согласие, чем спор.
Если радость в достижении цели грубо обрывается сторожащим рядом
государственным насилием, с оскалом хищника, – это признак несправедливости в природе и обществе.
Необходимость их обеспечения – как и возможность предьявления! – надёжно подпирает государственный пресс и демократию как его приводной механизм, создаёт нужду в законодательной деятельности, придаёт
государственному насилию моральность и легитимность.
Оттого само понятие "социальный договор" превратилось в синоним
государственного насилия, в ловкое средство увековечить социальную войну.
Подумать только: всё в этом мире и жизни приносят в жертву учреждению
государственного насилия.
Такая социальная онтология поддерживает политики войны, так как она легитимирует применение
государственного насилия с целью обеспечить максимум хрупкости для одних и минимализировать хрупкость для других.
Несколько показных актов
государственного насилия не означают сильного государства.
Более того, не понимали, как и в каких условиях станет ненужным аппарат
государственного насилия, чтобы страх насилия заменить влиянием на показатель совести и чести, как душевной красоты.
Антитеза демократии – диктатура, олигархия, авторитаризм, которые дают правителям, т. е. людям, имеющим доступ к средствам
государственного насилия, применять их бесконтрольно, в своих интересах, в том числе для захвата и удержания власти.
Но поскольку лежащие в основе идеологии идеи безгранично идеализированных предметов нереалистичные, то директивное приписывание государственной властью даже самой претендующей на гуманность, на общенациональную и общечеловеческую значимость идеологии статуса якобы абсолютно истинной и принятие её в качестве официальной идейной основы государственного управления неизбежно потребует применения вредного
государственного насилия над отдельными личностями, социальными общностями, над всем обществом, над историческим процессом и приведёт к огромным негативным последствиям для общественного прогресса.
А в том, что по-прежнему испытываешь бессилие и страх перед тупой машиной
государственного насилия, в том, что человек беспомощен и мал, в том, что он тёплый, живой, боится боли и унижений и хочет счастья.
Разрушение альтруистических традиций и отсутствие этических норм доходит до стадии, когда рынок становится возможен только под давлением
государственного насилия, которое заменяет отсутствующую рыночную этику целенаправленно сконструированными нормами.
Теперь любое покушение на единство партии (а под «единством» понималось теперь исключительно следование сталинским программным установкам) рассматривалось как преступление с применением к провинившемуся всех средств
государственного насилия.