Культ свободы: этика и общество будущего

Илья Свободин, 2012

В книге последовательно разрабатывается объективная этика, начиная с естественных прав и кончая эскизом свободного общества. Интересующимся моральной философией.

Том 1. О естественном

Естественна ли свобода?

Приветствую вас, други мои и соратники!

Простите за долгое молчание. Новое место всегда требует времени, чтоб освоиться и обвыкнуться. Но вот я мысленно с вами и могу излить на вас идеи о том, чего мне больше всего не хватает.

Известно, что когда человека лишают воли, его тянет на размышления. Некоторые пишут книги, некоторые изучают языки, а остальные, в качестве изощренной мести, разрабатывают политические программы. Этот необьяснимый факт имеет важные последствия. Ведь если подумать, подобные размышления в какой-то степени присущи каждому из нас, не только лишенным воли. А это уже настораживает. Вызывает пугающие сомнения. В частности, не потому ли мы размышляем, что несвободны? И получится ли у нас размышлять, будучи свободным? А если человека не тянет размышлять — значит он просто свободен? Если размышлять — свойство человека, отличающее его от животных, значит животные свободны, а люди нет?

От этих вопросов болит голова и хочется освободиться, в том числе от мыслей и от сомнений. Но если что такое мысли и сомнения — известно каждому, кто ими страдал, то что такое свобода известно только тому, кто ее потерял. А раз все мы размышляем о свободе, значит ее у нас не было и нет. И мы просто хотим понять — что это такое? Как оно выглядит? Где его взять?

1 Бессмысленность детерминизма

Для ответа надо начать с самого начала. Предположим, что нас нет, а есть только неживая материя. Есть там свобода? Нет. Хоть нас там и нет, но мы догадываемся, что в природе есть законы и все им подчиняется. Детерминизм деленный на случайность и помноженный на неопределенность. Нет смысла вдаваться в детали того, откуда взялись эти странные вещи и взялись ли они благодаря особому закону. Материя постоянно что-то порождает и это очень похоже на закон, потому что иначе она не может. Разумеется, если идти еще дальше в ту сторону и спросить — откуда взялась сама материя, то можно узнать много нового и интересного о нашей горестной жизни. Но мы туда не пойдем, потому что там нет свободы, а мы, друзья мои, ищем только ее.

Теперь заглянем в мир животных. Свободны ли животные? Конечно животные не могут размышлять, но они (и мы тоже) знают — нет. В мире животных тоже правит закон — выживает сильнейший. Вряд ли можно считать, что кто-то свободен, если он постоянно принужден к борьбе за выживание. То есть тот же самый детерминизм, только в профиль — детерминизм силы. Но конечно виновато не только насилие закона леса. Всякой живой твари надо кушать, дышать и тому подобное, без чего остаться живым получится недолго. То есть насилие со стороны неживой материи тоже присутствует. Но если насилие материи было и раньше, то закон леса — изобретение самих живых тварей. А это уже приводит нас к человеку. Если брать человека в чистом, так сказать, виде — как часть мира животных, то он конечно не свободен. Так же как и все прочие животные, он должен выживать. Не только потому, что ему надо есть. А главным образом потому, что его сьедят — он, может, и не успеет проголодаться. То есть закон леса продолжает нас подчинять.

Поэтому ничего не остается, как признать — это именно общество дарит нам свободу. Или только обещает. Но как ему это удается? Первое соображение самое очевидное — нас много, мы сильнее и животные нас уже не сьедят. Мы даже природу можем поправить, если что. Но это на самом деле мелочи. Во-1-х, есть и дышать нам все таки надо. А во-2-х, закон леса — он и в обществе действует. А потому вечный вопрос о свободе продолжает стоять так же остро, как он встал в самом своем начале.

Откуда берется свобода?!

Попробуем теперь начать с конца — с закона леса. Животные хватают все, что им надо, а потом спасаются от тех, кто хочет схватить их. Люди, в принципе, могут вести себя так же. И ведут. Однако в отличие от животных, люди могут размышлять. И как мы уже знаем, чем меньше у них свободы, тем сильнее их тянет на размышления. Поэтому результат размышлений будет очевидный — люди договорятся. Например, самцам животных нужна самка. Изза нее они покусают друг друга. То ли дело люди. Они просто по-дружески договорятся и все. Все счастливы. Вроде мелочь, но на самом деле нет. Эта мелочь — умение договориться — порождает нечто удивительное: позволяет обойтись без насилия. Опровергнуть закон леса. А это уже не только отличает людей от животных, но и дает нам свободу. Или только обещает — ведь люди, в отличие от животных, могут и обмануть. Впрочем, не будем пока заглядывать так далеко.

Но не поторопились ли мы? Так ли уж очевиден результат размышлений? Может оно просто подскажет лучший способ насилия?

И верно, что-то долго мы размышляем! Посмотрим, порождает ли договор свободу и если да, то как. Во-1-х, от договора появляется возможность сотрудничества. То есть можно сгрудиться и навалиться всем миром на остальных. Именно такому подходу общество обязано победе над животными с их лесом. Но ведь это явно не свобода! В конце концов волки тоже живут стаями. И отлично сотрудничают в деле борьбы с теми, кто попадется им в лапы. Поэтому надо найти"во-2-х". Для этого заглянем внутрь стаи. Победив тех, кто не вышел числом, люди на самом деле перенесли лес к себе в стаю, потому что и там теперь действует тот же закон силы — кто сильнее, тот и прав. Эта стайная иерархия — лишь продолжение внешней, природной. И до тех пор, пока человек тоже действует силой — даже в обществе — он не свободен. Он всего лишь рассматривает других как продолжение сил природы. Его поведение по прежнему детерминированно. Или он, или его. Иерархия, что в стае, что в обществе, это не свобода. Вот почему мы все только и делаем, что размышляем — наше"общество"иерархично не хуже, чем у волков. Проблема в том, что свобода требует не только размышления, но и самоограничения — отказа от силы. Но какой смысл сильному уступать? И вот тут-то появляется"во-2-х". Ответ в том, что никто — включая самого сильного — не защищен от поражения. Умение договариваться порождает умение строить иерархии неограниченной высоты и неуправляемой сложности. А умение размышлять — оружие бесконечной мощности. Иными словами, победа призрачна, а поражение гарантировано — насилие ведет в тупик. В результате лес и детерминизм обессмысливаются, что и понятно — откуда там смысл-то, без разума?

Так благодаря размышлениям сила теряет меру, а вражда теряет притягательность. Договор — истинный плод разума: он не просто требует отказа от силы, но и сам же его, т.е. себя, гарантирует. Парадокс, из которого все остальное вытекает само собой. Стоит только раз сделать правильный выбор и на смену стае приходит общество, а на смену иерархии — плоскость. Люди становятся одинаково свободны от насилия.

С насилием леса вроде разобрались. А как с природой и ее примитивным детерминизмом? Какие горизонты открывает свобода для человека во втором случае? На первый взгляд небогатые. Человек волен отказаться от пищи и умереть. Но детерминизм не преодолевается, а если и преодолевается, то только на одно короткое мгновение — мгновение выбора. А такая короткая свобода не позволяет человеку стать свободным. Она вообще ничего не позволяет. Можно сказать, что ее нет. Но зато есть другая. Человек может отказываться от пищи постепенно, частями. Такое поведение, несмотря на его иррациональность, имеет весьма далеко идущие последствия, которые однако мы отложим до другого раза.

2 Выбор насилия

Итак, размышления показали связь между размышлением и свободой, между свободой и насилием, а также между насилием и размышлением. Связь простая — степень свободы прямо пропорциональна размышлению и обратно пропорциональна насилию. И хотя полностью избежать насилия невозможно — хотя бы потому, что люди могут случайно столкнуться лбами — свобода очевидно присуща человеку. И чем ее больше, тем больше человек становится человеком, а не волком. Или, в последнем случае, бараном.

Кстати о баранах. Как же быть с обманом? Люди же не идиоты? Да. То есть нет. Люди разумны и понимают — кто понимает! — что свобода есть результат договора. Обманывая, человек нарушает договор, а значит обман — это насилие. Что и подтверждается его последствиями. Ну и что, скажете вы, человек может добровольно отказаться от свободы и возвратиться в состояние природной невинности. Разве это не свобода? Нет, отвечу я вам. Человек не может"выбрать"несвободу. Будучи свободным, от нее, как например и от знаний, нельзя"отказаться". Опять парадокс. Свобода"выбора"предполагает только один выбор — саму свободу. Детерминизм, так сказать, сносит свободу, как курица яйцо. Но ведь есть люди, выбирающие насилие, не согласитесь вы. Нет, повторю я. Тот, кто"выбирает"насилие, нарушает договор, а значит он обманывал с самого начала и никогда не был свободным. Это волк, который притворялся человеком. А если не притворялся? — станете вы упрямиться, друзья мои, — просто передумал? Вышел из договора? Нет, не сдамся я. Потому что, какая нам разница — подло обманывал или честно передумал? Но ведь передумать так соблазнительно! Легко говорить"давайте жить дружно и быть свободными", когда даже маленький выход из договора дает большой результат в виде огромного преимущества! Кто знает, что там дальше, победа или поражение, а преимущество вот оно — здесь и сейчас!

Ладно, сдаюсь. Ситуация, когда кто-то отказывается от насилия, а кто-то не в силах удержаться — поистине тупиковая. С парадоксами всегда так. Было бы все легко — жили бы мы давно в раю и разум был бы нам не нужен. Значит умным людям надо не мечтать о рае, призывая всех и каждого стать белым и пушистым, а поступать просто — запрещать выход из договора. Под страхом кары и во имя свободы. Иными словами — загонять несогласных в договор силой.

Но значит ли это теперь, что свобода невозможна? Ведь избежать насилия очевидно нельзя? Яйцо снова рождает курицу?

Вы совершенно правы, друзья мои! Конечно, принуждение отказаться от насилия и стать свободным — это единственное принуждение, которое освобождает. Это принуждение правильно, и даже логично, поскольку оставаясь несвободным и утверждая насилие, человек сам его на себя вызывает. Но кому нужна такая свобода? Чем она лучше неживой материи с ее лесом? Никому и ничем. Свобода может быть только добровольной. Она возможна только когда люди по-настоящему хотят ее.

Но как можно хотеть свободу, если она фактически лишает нас свободы? Если она позволяет только один выбор — самой свободы?

Не все так плохо. И не все так просто. Да, свобода сама по себе ничего не гарантирует. Более того, она как бы постоянно провоцирует нас — ведь надо же ей как-то себя проявлять, а то так все и забудут о ней! Проявляется свобода как раз в том, что подстрекает нас к свободному выбору насилия. Можем ли мы его не выбрать? Можем. Например, случайно. Но тогда насилие само выберет нас. Вот как в случае с волками и баранами. Почему так? Потому что свобода требует — заметьте, друзья, она уже требует! — постоянно и осмысленно выбирать свободу и тем подтверждать ее существование. Ибо свобода — это непрерывный выбор. Хоть и только один.

Так что не стоит грустить. Благодаря парадоксам мы не только мучаемся от безнадежности, но и можем размышлять до бесконечности, а это большое дело! Это значит, наше мышление не детерминированно, оно свободно. Детерминизм загоняет нас в стойло как баранов, подчиняет логике и примитивному"здравому смыслу" — рациональности собственного выживания, но свобода с ее парадоксальностью не подчиняется логике. Она не поддается измерению, описанию и заключению в рамки. И это, — парадоксально! — дает надежду, а надежда — выход. Надо только суметь его разглядеть.

И какой же выход из всех этих нелепых парадоксов? Надо размышлять! Зачем? Чтобы найти утешение в разрешении парадоксов? Нет! Чтобы знать, кто хочет свободы, а кто — нет. Чтобы уметь отличить людей от волков и оставить последних в лесу. А также, чтобы не быть бараном и знать куда идешь. Ведь что такое размышления? Это предвидение, позволяющее не только понять, что каждый думает, намеревается и планирует, но, главное, заглянуть вперед, увидеть там окончательную победу и захотеть ее. Размышлять нельзя научить и тем более заставить, но это именно то, что дарит человеку веру в будущее и позволяет выбрать свободу, потому что он хочет туда. Размышление — это как бы мысленный взор, благодаря которому мы видим: настоящее взывает к нам, оно простирает израненные руки и молит о том, чтобы мы изменили его, сделав правильный выбор.

Свобода требует будущего — размышление его дает. Оно открывает в нем возможности и они делают будущее притягательным, ибо это — то единственно хорошее, что будущее может обещать. Как только мы перестаем размышлять, мы погружаемся во мрак и превращается в тех, кто живет по законам детерминизма. Размышления — единственный противовес детерминизму, а поскольку детерминизм не дремлет, размышления не должны ни на секунду прекращаться. Или, по крайней мере, предшествовать всякому действию. Или, по крайней мере действию, затрагивающему других. Потому мы с вами и размышляем. А размышляя — освобождаемся. Вы чувствуете, что уже стали свободнее? Я — пока нет. Потому что мы пока не поняли самого главного.

Зачем нам свобода?

3 Смысл свободы

То-то и оно! Непрерывность выбора означает, что свобода не есть некое состояние, куда стоит только попасть — раз! — больше ничего не надо. Человек не камень, он не может находиться в"состоянии". Стало быть, человек не может"быть"свободным, он может только"становиться"свободным. И мы это знаем — мы ощущаем"свободу", когда становимся к ней ближе. Свобода — это процесс! Но тогда вопрос сводится к тому, куда и зачем он идет. Найти его цель значит вдохнуть в него смысл. Потому что хотеть свободы можно только в одном случае — когда в ней есть смысл. От того, что в детерминизме смысла нет, он сам собой в свободе еще не появляется. И ваши вопросы это постоянно подтверждают.

Хотим ли мы свободы, друзья? Безусловно хотим. Но зачем? Неизвестно. А это неправильно. Нам нужна цель — и только тогда появится свобода, потому что появится будущее, ради которого стоит жить. Причем, заметьте друзья, эта цель должна быть такой, чтобы не достигаться никак иначе, кроме как договором. То есть она должна быть общей. И одновременно личной, потому что — а при чем тут тогда свобода?! Найдем ли мы такую цель? Не знаю. Но согласитесь — по крайней мере, тут есть о чем поразмышлять!

В частности, а существует ли правильная цель? Непременно, иначе не было бы возможности свободы. А существует ли неправильная цель? Непременно, иначе не было бы выбора и, следовательно, свободы. А есть ли способ определить, какая цель правильная? Нет. Детерминированного способа найти правильную цель нет, иначе свобода стала бы частью детерминизма. Но есть не детерминированный! Абсолютно свободный! Какой?

Договор, друзья мои!

Как он ищет цель? Вдумаемся. Всякая цель возникает в конкретной, персональной голове — там, где происходит размышление, вызванное недостатком свободы. И всякая цель ведет в неизвестность, ибо в возможности всего чего угодно — коварный характер будущего. Но неизвестность не обещает нам успех, напротив, она гарантирует неприятности. Какие? Новое насилие. Откуда? От чужих целей, выбранных баранами, не понимающими смысла движения вперед. Свобода подтверждается каждым шагом, приближающим нас к цели, но целенаправленное движение невозможно, если чья-то цель вызывает встречное движение. А нужно ли нам неизвестное будущее полное насилия? Выходит, остается только одна альтернатива — свести цели в одну, дабы шагать к ней единым строем? Да, и это логично — ясное будущее бывает только совместным. Когда люди действуют поодиночке — они производят насилие, когда вместе — находят свободу. Поэтому я и пишу вам, друзья, а не хожу молча из угла в угол как раньше.

Что же это за такая уникальная цель?! Трудно сказать, но зато можно быть уверенным, что она, вырастая из субьективных, будет иметь обьективную, 100%-ную правильность. Ибо только правильная цель делает возможным движение в будущее, где не будет столкновений и, как в притче про узкий мостик, сопутствующих неприятностей. Как возможно чудо согласования неизвестно, но зато известно, что люди способны договариваться, а не просто упираться как бараны. Ведь согласитесь друзья, ходить строем воображая себя свободным как-то неуютно! Но совсем иное дело, если ходишь строем потому, что сам так выбрал — по собственной воле, потому что уверен в правильности выбора. А разве не в этом заключается таинство договора? Таинство свободного выбора собственной цели, которая неожиданно оказывается общей!

Так мы получаем непрерывный, нескончаемый договор, смысл участия в котором — получить максимальную свободу самому и одновременно дать максимальную свободу другому. Что, очевидно, требует серьезного размышления! Озабоченность общей свободой выливается в тяжелый труд, ибо измыслить способ преодолеть детерминизм — великое дело, легко наполняющее смыслом жизнь. И тогда, если общей целью становится устранение любого насилия, поиск для этого всевозможных способов и необходимых средств, то личной — собственный вклад в общее дело, добавление своего персонального кусочка свободы в общую копилку. А процесс согласования личного с общим — т.е. поиск обьективного в субьективном — гарантирует персональной цели коллективный"знак качества". Личная цель должна обязательно вытекать из общей: личное будущее ограничено как и все личное, но чтобы в ней, а значит и в жизни, был смысл, личная цель должна стать частью следующей, большей цели. А самая большая и есть свобода с ее общими, постоянно растущими, бесконечными возможностями.

Договор гарантирует бесконечный рост возможностей… стать свободнее?! Получается, свобода нам нужна ради самой свободы? Да, договор — и средство, и цель! Ибо нетрудно видеть, что единственно возможная цель, способная стать одновременно и личной, и общей — сама свобода. Но не стоит отчаиваться! Важно понять, что у свободы есть смысл — движение к цели, а у движения есть цель — свобода, и все это выражается наглядно в составлении договора, в его длинном перечне правил, изобличающих и устраняющих насилие. Договор — это необходимый и неизбежный результат движения, он гарантирует, что оно не напрасно и не происходит по кругу, как наша нелепая предыдущая история. Он — признак того, что движение вперед есть, а значит есть и прогресс, и будущее, и свобода. Причем заметьте — будущее светлее!

И что в итоге? Жить вне детерминизма нельзя, но с помощью договора можно его преодолевать. Так и живем. Насилие порождает размышления, размышления — договор, договор — свободу, свобода — новое насилие. Заколдованный круг. Чем дольше существует общество, тем длиннее становится договор, тем больше в нем накапливается уже найденных способов прохода по узкому мосту. При детерминизме правило только одно — прав сильный. При свободе — чем больше правил, тем больше свободы.

4 Свобода и возможности

Бесконечные возможности, делающие будущее светлым, а выбор свободы осмысленным, звучат достаточно заманчиво, но к сожалению, в противостоянии свободы и детерминизма излишний оптимизм пока неуместен. Парадоксы еще не кончились. Разумеется бесконечные возможности невозможны, для этого даже не надо долго размышлять. Свобода у нас может и общая, но возможность, друзья мои, такая вещь, что ее обычно хватает ровно одному и ровно на один раз. И потому"бесконечные"возможности иссякают исключительно быстро. Как же так?! — спросите вы, — зачем нам тогда такая свобода? Может все таки есть другая — настоящая, личная, индивидуальная?

Увы, не бывает индивидуальной свободы, ибо насилие затрагивает по меньшей мере две стороны. Мы же не будем всерьез считать, что возможно насилие над самим собой? Соответственно и отсутствие насилия не ограничивается кем-то одним. А раз так, свобода или одна на всех, или ее нет ни у кого. Но как быть с таким распространенным, общепринятым и научно обоснованным понятием, как"свобода выбора"? Разве возможности выбора, который всегда индивидуален, не эквивалентны как раз личной свободе? Тут, друзья, мы сталкиваемся с распространенной ошибкой."Свобода выбора", когда под оной имеется в виду пространство возможностей — не свобода, а именно это — пространство возможностей. И оно у всех нас разное независимо ни от чего. Даже если людей максимально уравнять, скажем лишить рук, ног и закопать по горло в землю, у них и тогда останутся разные возможности — например, размышлять о потерянной свободе. Причем потерянной не тогда, когда их уравняли, а раньше — когда не учли их мнения. То есть свобода — не само по себе пространство возможностей, а его зависимость от договора. Ведь, к примеру, насильственно расширяя свое пространство, человек не приобретает свободу — он теряет ее!

Но как мерить свободу и наше движение к ней, если не личными возможностями? Неужели и в самом деле количеством правил? Да и как ими измерить личные"кусочки"свободы, которые каждый должен найти и прибавить к общей? Не спешите друзья, конечно возможностями. Весь фокус в том, что новая возможность станет возможностью для всех — т.е. крупицей свободы — только когда оформится правилами. Возможности одного — это преимущества, которые быстро превращаются в насилие над теми, у кого их нет, а потому расширение лишь собственной"свободы выбора"гарантирует единственно то, что эти возможности рано или поздно будут утеряны. Свобода со своей стороны дарит не только спокойный сон, но и надежду на их бесконечный прирост, ибо она превращает возможности в общее достояние. Каким образом? Как раз тем, что фиксирует их в правилах, делает доступными и понятными всем остальным. Правило — это механизм сотрудничества, механизм производства возможностей, это та собственная цель, которая оказалась принята всеми как своя, была узаконена и занесена в анналы общества.

Мне нравится воображать пространство возможностей в виде голубого воздушного шарика. Оно не только ограничено соседними шариками, но и постоянно меняется вследствие их взаимного давления. Насилие — это когда кто-то надувает свой шарик не заботясь о соседях. Общее,"суммарное"насилие, испытываемое шариком, может иметь наглядную меру, отражающую долю несогласованных изменений его размеров по отношению к их общему числу. Соответственно,"личную свободу"можно рассматривать как нечто обратное этой мере. Но всякое согласованное изменение — это пространство, оформленное правилами, и в силу этого — приданное всем. И потому когда эта доля, эта"личная свобода", достигает 100%, вместо шарика мы получаем все огромное небо. Но заметьте, даже тогда это не сама свобода, а ее результат. Если дать волю воображению еще больше, можно сказать, что это"материализация"свободы,"воплощение"договора. А уж отсюда недалеко и до общепринятого, но неверного выражения"свобода выбора", которое всякий дотошный мыслитель переиначил бы хоть и длинно, но правильно — как"возможности выбора, полученные благодаря договору".

Друзья! Правильная мысль делает многое понятным. Но поскольку память мне часто изменяет, повторю. Чтобы будущее стало истинно притягательным, надо создавать возможности для всех, а не пользоваться ими самому. Надо следовать правилам и тогда правила станут вечными генераторами возможностей, а сами возможности будут только расти.

Если теперь и дальше уподобиться дотошным мыслителям, то придется переиначить и некоторые другие научно обоснованные, но сомнительные выражения, связанные со свободой. А именно. Свобода — это не"самоосуществление", не беспредельная личная"воля"и не освобождение от всего, что ограничивает индивидуальное"самовыражение". Не возможность"делать все что хочешь", то что"хочешь и можешь"или то что только"можешь захотеть или вообразить". Не пренебрежение любым законом, потому что"всякий закон есть нарушение свободы", но и не"подчинение государственному закону". Не отсутствие искусственных"препятствия для осуществления желаний"или"препятствий для выбора и деятельности". И разумеется не"осознанная необходимость","прыжок в неизвестность"или порождение одинокого"чистого разума". Как видите, большинство определений сводится к свободе насилия — свободе волка в стаде баранов, обреченных безропотно принимать его волю. Откуда они все взялись? Не бараны, определения. Оттуда, что каждый волен дать свое определение свободе. Простите друзья, что не запоминаю имена авторов. Мне почему-то запоминаются только идеи. Видимо все же склероз. Вот лучшая на мой взгляд, не помню чья: свобода — это противоположность детерминизма. Или вот: свобода — это договор об устранении насилия. Или вот, тоже неплохо, хоть и длинно: свобода — это преодоление детерминизма путем договора об устранении насилия.

Ну и конечно, раз уж мы возомнили себя мыслителями, давайте подытожим наши размышления. Свобода — это то общее, что нас обьединяет, не дает каждому сосредоточиться на своих интересах и тем самым вернуться в природное состояние. Она манит нас вперед, порождает цель и смысл. Без свободы мы бы вечно грызлись друг с другом, подчиняясь детерминизму естественных животных потребностей — ведь иных целей у нас бы не было. Чудо свободы в том, что она составляет одновременно и суть личности, которая размышляет, и суть общества, которое сотрудничает. Но как свобода может быть одной на всех? Что же это за такая"свобода"? А так, что она всегда в будущем, а будущее — одно на всех. В настоящем мы можем быть как угодно независимы друг от друга, но кто из нас может поручиться за будущее? Договор — это его гарантия, а гарантию мы можем дать только сообща. Договор — это способ, каким свобода приходит в мир.

Но тогда, может быть мы уже живем в свободном обществе? Чем нынешнее подобие договора хуже настоящего? Тут, друзья мои, надо четко определиться. Договор — это отказ от любого насилия, а его длинный список правил — только приложения к этой первой и главной статье. И пока в нашей стае господствует мнение, что можно и нужно принуждать — о договоре, свободе и человеческом обществе следует говорить только в будущем времени. Хотя, признаю, отдельные признаки будущего уже налицо. Например, размышления.

Вернемся к нашему вопросу, друзья мои. Естественна ли свобода? Ответ зависит от того, что считать естественным. Если насилие естественно, то свобода — нет. Если свобода естественна, то насилие — нет. Остается сделать правильный выбор.

***

Вот так, тяжкими раздумьями мы сподобились подобраться к свободе вполне здраво, без опоры на мораль, справедливость, естественное право, категорический императив, высшее благо, человеческое достоинство и ценность личности. Зачем же человек выбрал свободу, спросите вы? Просто потому, что смог.

Всего,

УЗ

PS. Кстати, о морали. Выбор между хорошим и плохим появляется только со свободой. И потому оценивать саму свободу бессмысленно. Свобода — это хорошо? Полезно? Нужно? Эти вопросы аналогичны таким, как — а размышлять хорошо? Быть человеком хорошо? Выбор каждого. Но если мы хотим быть людьми — мы должны быть свободны.

…а реальна ли?

Дорогой УЗ!

Мы, други твои и соратники, с нескрываемым восхищением вняли твоей проповеди о свободе, которая внесла ясность и расставила на свои места. Особенно глубоко меня пронзила мысль, что всякое желание требует возможности для своего исполнения, а всякая возможность требует свободы для своего появления, и потому самое первое, самое главное желание человека — хотение свободы. Так оно и есть! Как я могу реализовать свои многочисленные желания, если я не свободен? Однако позволь мне от лица другов твоих приложить высокую материю мысли к низменной реальности бытия. Поправь меня, если я по недоразумению приложу ее не туда и не так.

Как я уразумел, свобода требует добровольного отказа от насилия, вызванного многими важными причинами, из которых самая важная заключается в том, что так надо. Однако добровольный отказ некоторых приводит к тому, что остальные оказываются в преимущественном положении. Ты утверждаешь, что решение проблемы — договор, который вносит ясность и отделяет нас от них. Конечно, волков лучше оставить в лесу в силу тех же самых важных причин. Но как все это осуществить на практике?

Будучи по образованию бизнесменом и размышляя усердно на эту тему, я догадался, что материализация свободы из мира духа в мир бытия происходит в двух направлениях — времени и пространстве. Если мы, свободные люди, смогли отказаться от насилия и договориться о мире и дружбе, то теперь надо обьяснить это тем, кто:

а) еще не родился,

б) оказался за границей в темном лесу,

с тем, чтобы обе эти категории так или иначе вступили к нам и приняли наш договор. Начнем с категории б). Первое затруднение вот в чем. Допустим, волки отказались подписывать наш договор. Но что дальше? По роду занятий я с волками сталкиваюсь ежедневно и знаю их злобный характер. Вряд ли они так уж прямо захотят жить в лесу! И если принуждение тут неизбежно, то не принуждаем ли их фактически к подписанию договора? И то же самое а)! Поскольку мы не предоставим нарождающимся членам общества иного выбора и заставим их при совершеннолетии подписать наш мирный договор, они, сделав это насильственно, в глубине души будут считать его нелегитимным. Отсюда вытекает необходимость предоставить им выбор — или подписывать, или… Вот тут у меня второе затруднение. Как ты доходчиво разьяснил, выбор присущ только свободному человеку. Но в какой момент человек становится свободным? Если эти — не знаю, как их правильно назвать, люди или волки — еще не подписали, то они не свободны и у них нет права выбора. Но не имея выбора они не могут подписать договор! Так кто же они? И как мы узнаем, кто человек, а кто волк?

Прости, дорогой УЗ, я не силен в разрешении парадоксов. Мое образование подсказывает мне, что поскольку время и пространство — одно и то же, то таких, не вовремя родившихся членов нашего общества, лучше всего отправить за границу, в мир насилия, вражды и рабства, и тем избавиться от них раз и навсегда. Да и всех остальных — тоже. Но когда мы с тобой останемся вдвоем — как нам быть? Очевидно, придется обороняться от волков. Они же не хотят мира и, будучи пристрастны к насилию с детства, обязательно постараются захватить наш остров свободы. Вынужденные обороняться, мы фактически принуждаем самих себя к защите от врагов. Или вернее — это они нас принуждают! А это перечеркивает нашу свободу вдоль и поперек! Единственное, что нам остается — отказаться от свободы, взять в руки оружие и пойти воевать. Конечно у меня нет сомнения, что мы победим и насильственно обратим побежденных в свободу. Но ведь они же будут снова постоянно нарождаться, в соответствии с категорией а)! И нам придется их высылать в соответствии с категорией б)! Таким образом свобода сведется к беспрерывной и бесконечной войне за свободу, пока мы все не помрем. Значит ли это, что свобода ждет нас на том свете?

Еще раз прости, дорогой УЗ, но не найдется ли у тебя свободная минутка для пояснения этого мелкого практического вопроса?

От общего лица,

твой верный, но сконфуженный друг

Фома

Естественна ли частная собственность?

Товарищи!

Горький хлеб и тухлая вода неволи не дают мне сосредоточиться на вечных истинах, которые мы обсуждали в прошлый раз, а мучают воображение трагическими картинами эксплуатации наемных рабочих, вынужденных продавать себя в рабство жирным мироедам. Разум отказывается впускать мысль о том, что свобода, которая так манила нас всего одно письмо тому назад, может привести к куда худшей кабале — добровольной.

Душа предпочитает подобно гордому соколу парить в прозрачной голубизне, попирая законы притяжения и питательной цепочки, нежели надевать на себя унизительное буржуазное ярмо, недостойное домашней скотины. Но свободы ли алчет наше тело? Не самого ли необходимого — спасительного хлеба и живительной влаги? Что свобода без этих простых и понятных вещей? Понятных даже невинному младенцу, еще не умеющему подписывать заковыристые трудовые договора, но уже тянущему хваткие ручонки к чужой соске. Именно этому противится вся моя сущность, лишенная имущества и заточенная в темницу — нельзя брать чужое! Или чужое, или свобода! нельзя морить людей голодом! Или голод, или свобода!

Многие мыслители, сердцем чуявшие дорогу к свободе, спотыкались на этом месте. Велик соблазн решить дело быстро и окончательно. Но мы, товарищи, пойдем дальше по пути тяжких размышлений. Спросим себя — как можно без самого необходимого быть свободным?

1 Нужда и свобода

Это первое, что приходит в голову, когда мы пытаемся оценить насколько мы свободны. Разумеется, никак. Если бы люди были бестелесными небесными волнами, а свобода — гармоничным межзвездным сиянием, мне не о чем было бы больше писать вам, друзья. К счастью, это не так! Хоть свобода, бывает, и рисуется в мечтах невесомым парением где-то в вышине, обитатели Земли отягощены материальными нуждами, которые удовлетворяются"ресурсами" — чем-то, что можно скармливать в пасть детерминизму.

Если рассматривать свободу с этой, земной точки зрения, то она будет выглядеть скорее как движение голубых шариков в пространстве ресурсов, которое представляет собой пространство возможностей, дополненное пространством потребностей, которые эти возможности призваны удовлетворить. Ибо зачем нам еще нужны возможности, как ни чтобы бороться ими с детерминизмом? И освобожденные люди будут поглощать ресурсы, согласуясь с соседями, чтобы ресурсов хватило всем. Как же добиться этого благолепия? Увы, никак, и потому такая свобода, фактически, мало отличается от неземной. Нет, природа конечно создает ресурсы, но поскольку она же создает и их потребителей, ресурсы обычно ограничены. Природа безжалостно балансирует одно и другое. Поэтому, кстати, одна из задач практикующих философов — распределить вечный дефицит ресурсов максимально эффективно с точки зрения детерминированных целей, обычно выжить, размножиться, да еще получить удовольствие. Кому? Да в итоге себе. Ибо задача эта нерешаема. Точнее — давно решена. Наиболее эффективно всегда максимально жестокое насилие, практикуемое самой природой, и думать тут, собственно, не о чем.

Но как же возможность создания возможностей, которое обещала нам свобода в прошлый раз? Разве не для этого люди мечтают о будущем? Вы правы, товарищи. Свобода требует не только справедливой дележки существующих, но и бесконечного производства новых ресурсов. Вот тут мы уже видим свободу в ее истинной красоте — красоте длинного списка вытекающих из договора правил, которые и дают нам необходимое для борьбы оружие. Ибо что такое правило? Это способ избежать конфликтов, а значит — способ обеспечить человека тем или иным ресурсом, ведь все конфликты, все ограничения свободы и вообще все неприятности — лишь следствия какой-либо нехватки! Так, например, при проходе по узкому мосту нам не хватает пространства, при добровольной кабале — хлеба, а при невозможности прийти к согласию — мудрости!

Но зачем нам бесконечные ресурсы? Разве нельзя создать столько ресурсов, чтобы хватило всем, ведь наши потребности детерминированы? Одна из причин — постоянный выбор насилия ленивыми, глупыми и жадными. Выбор насилия вообще легок — в этом одна из проблем со свободой. Казалось бы, выход прост — оставить любителей насилия в лесу — но в соответствии с принципом конечности ресурсов, они обязательно размножатся и попытаются захватить наши. Численность и качество жителей Земли, увы, пока подчиняется все тому же детерминизму. Но эта причина, как ни серьезна, все же в перспективе решаема — должны же они рано или поздно превратиться в людей? Истинная причина бесконечности — в несгибаемом упрямстве детерминизма. Ибо даже удовлетворенная нужда еще не делает человека свободным, потому что нужду невозможно удовлетворить раз и навсегда. Детерминизм ненасытен. Все новые ресурсы он делает дефицитными. Он расширяет зазор между потребностями и возможностями их удовлетворения, и тем превращает человека обратно в автомат выживания.

Каким образом? Для этого он породил хитрую закономерность бесконечного роста потребностей, намертво привязанную к свободе — создание возможностей порождает потребности, появление потребностей приводит к созданию возможностей. Что первичней в этой гонке — потребность в создании возможностей или возможность появления потребностей — неизвестно. Удовлетворить все потребности невозможно, но и реализовать все возможности — тоже. Договор требует согласования одного и другого — с обязательным опережающим производством возможностей! — и превращается в аналитическую задачу разума, решение которой требует бесконечных ресурсов, включая ресурсы разума. Только успешный разум свободен — он может идти до самого конца. Если он не справляется с задачей, человек становится рабом потребностей — он прекращает думать и начинает действовать. И такие действия ни к чему хорошему не приводят.

Происки детерминизма ведут к тому, что противостояние человека и ресурса приобретает поистине трагический характер. И тут на выручку свободе приходит собственность.

2 Собственность

Что такое собственность, чем она полезна? Это механизм присвоения и распределения ресурсов, а его польза в том, что он позволяет обойтись без насилия. Есть ли собственность в природе? Можно ли например считать, что если Солнце удерживает Землю рядом с собой, та стала ее собственностью? Разумеется нет, потому что мы можем точно так же сказать, что это Земля удерживает Солнце ибо оно ей нужнее — и это подтверждается вековыми наблюдениями наших предков. А как дела обстоят у волков и их родственников, которые не хотят жить в обществе? Тут уже намного интересней. Животные весьма озабочены собственностью и чем они умнее, тем больше. Правда захватывают они не все что плохо лежит, а только то, чего не хватает для их серой детерминированной жизни, т.е. самое необходимое. Но несмотря на такое постыдное отсутствие фантазии, захваченное без сомнения можно назвать собственностью. Форма ее случайна, от индивидуальной — норы, гнезда или ракушки, до коллективной — территории, улья или муравейника. Если в стае существует иерархия, то она вносит дополнительные градации в этот спектр. Да такие, что точно определить форму собственности вообще невозможно — ведь пользу от нее члены стаи получают согласно рангу в иерархии, а польза, как нетрудно догадаться, и указывает на принадлежность и, собственно, собственность собственности.

Отчего такой хаос? От насилия. Насилие не позволяет собственности оформиться. Собственник имеет столько ресурсов сколько захватит за вычетом того, сколько не удержит, а потом поделит сколько осталось на сколько хотелось и завоет с горя. Потому что даже то что осталось у него рано или поздно отнимут. Доступ к ресурсу — одна из целей насилия. И значит твердых форм собственности нет — есть лишь множество претендентов, постоянно перераспределяющих ресурсы в соответствии со своими силовыми качествами. Как эту ситуацию меняет свобода? Место насилия заменяют переговоры, которые приводят к появлению правил. Правила, пусть пока несовершенные, позволяют в перспективе низвергнуть иерархию, высушить слезы, а собственность отлить из несбыточных мечтаний в цивилизованную форму. Так хаотичный силовой доступ к ресурсам заменяется регламентированным мирным, а новая форма собственности выражает ее новую сущность — гарантии, невозможные во времена насилия.

Многие собственники, отравленные избытком свободы, считают, что суть собственности — ограничение доступа посторонних. На первый взгляд — так оно и есть: об этом и название говорит. Но посмотрим опять на волков. Для волка главное — возможность пользоваться ресурсом, если волк сыт, он легко позволит угоститься голодному товарищу. А вот для человека главное — не позволить другому! Что-то тут не то! На мой взгляд, гораздо правильнее и разумеется человечнее считать, что суть собственности, как раз и достигаемая договором, не ограничение доступа, а его гарантии. Ограничение — лишь одно из возможных средств для этого. Будь ограничение целью собственности — ничего лучше уничтожения ресурсов нельзя было бы придумать. Однако люди заняты прямо противоположным — они создают ресурсы!

Трагедия рождения цивилизованной собственности в том, что гарантии мирного доступа требуют перераспределения ресурсов, ибо нынешнее основывается на предыдущем силовом захвате. Но какой смысл владельцам захваченных ресурсов отказываться от силы? Сила для них продуктивна. С другой стороны, какой смысл отказываться от насилия тем, у кого ресурсов нет? Важнее отнять и поделить. Цикл насилия повторяется до полной и окончательной бесперспективности, после которой люди неизбежно приходят к свободе, как единственной гарантии. В этом и смысл.

А трагедия в том, что он никак не проникнет в мозг.

3 Два вида пользы

— Общее и личное

Собственность призвана решить"проблему общего и частного". Так мудрено философски именуется тот простой факт, что удачная возможность доступна обычно одному, а иметь ее хочется всем. Иными словами, каждый желает получить ограниченный ресурс в личное неограниченное пользование, и добиться чего-то подобного можно только путем общего договора. Любые попытки обойтись своими силами означают только это — использование силы, да плюс сопутствующую неудачу. В зависимости от того, в каком месте между общим и частным нашлось решение, такой и окажется в итоге форма собственности. Крайности, как нетрудно догадаться, так и называются — "общая"и"частная". Но какая из них правильна? Как узнать? Может есть какие-то обьективные законы, могущие помочь людям? Например, раз собственность ответственна за распределение, то естественно предположить, что она решает все ту же старую задачу — распределения дефицитных ресурсов наиболее эффективным образом? Скажем, по критерию возрастания свободы? Или общей пользы? Или еще чего-то?

Хоть вопросы эти и непростые, ждать помощи от детерминизма смешно. О какой эффективности может идти речь при свободе? Чьей? Всех? Но то, что эффективно для одного, вполне может оказаться неэффективно для другого. Ускоренное производство лишь породит ускоренные потребности. Может, тогда эффективней сокращение потребностей? Так или иначе, ничто не может заменить договор, зато договор может заменить все, включая детерминизм, эффективность и даже обьективные законы. Да, но как насчет общей цели и, следовательно, общей пользы? Они же — суть договора! Увы, свобода не радует нас конкретикой. Свобода допускает все что угодно — мы не знаем ни какова общая цель, ни какова общая польза, мы только знаем, что они есть, иначе не было бы соглашения. Договор — это процесс не только поиска, но и нахождения ответов на все вопросы. Так что можно сказать, вопросы наши не простые, а очень простые, и ответ на них короток и ясен — см. Договор.

Но не значит ли это, что дальнейшие размышления бесполезны? Не совсем. Даже договор начинается с размышлений, так почему бы не поразмышлять еще немного? Можно даже, по примеру спотыкающихся философов, попытаться предугадать — как свободные граждане захотят договориться, как распределят ресурсы, какую форму собственности выберут. Но поскольку мы не философы, ограничимся очевидным — окончательное разделение общего и частного невозможно так же как достижение конца договора и абсолютной свободы.

Итог небогатый. Попробуем поразмышлять еще. Личная цель сочетается с общей, так же как личная собственность с общей и как, наконец, личная польза с общей — непонятно как. Но зато понятна одна простая вещь. Общая собственность может быть абстрактна, но частная — конкретна так же, как конкретно для каждого его личное бытие, невозможное без личного гарантированного доступа к ресурсам. Не менее конкретна личная субьективная цель, с которой, как мне подсказывает память, начинается поиск общей, а значит без"частного"в собственности свободы не получится! Впрочем, выглядеть эта частная собственность наверняка будет несколько иначе, чем то, к чему мы привыкли. Если перевести эту мысль в термины эффективности — максимальная общая польза, а значит и максимально общая собственность получатся только тогда, когда каждый получит максимальную личную пользу, а значит и максимально частную собственность! Парадокс? Свобода.

— Собственность как мера

Нет сомнения, что ресурсы могут порождаться людьми даже когда они лишены свободы. В такой ситуации их прирост лишь усугубляет насилие, потому что еще больше искажает общее пространство ресурсов. При этом человек производит ровно столько ресурсов, сколько его удается заставить. Что меняется с приходом свободы? У свободного человека может появиться личная цель — производить ресурсы, а с целью — желание, фантазия и вдохновение. Может конечно и не появиться, но как показывает опыт, производство ресурсов — одно из двух его любимых занятий. И неспроста: оно — наиболее легкий путь к свободе. Свободный человек не может без цели, а потребление ресурсов в качестве цели никак не подходит. Так уж устроена свобода, которая требует скорее расширения возможностей, чем сокращения потребностей. Разумеется, бессмысленно сравнивать, в каком случае человек произведет больше ресурсов. Вполне возможно, и даже крайне вероятно, что если человека заставлять, он будет работать гораздо эффективнее. Важно, что при свободе выбор эффективности остается за человеком.

Но при чем тут частная собственность? Где-то я вычитал, что"собственность обьективирует человека, служит его обьективной мерой в социуме". Если выразиться проще — собственность есть оценка человека. А нужна ему оценка? Нужна, ибо двигаясь к цели, человек должен знать, как хорошо у него это получается. Но оценка относительно чего? Относительно других. По какому критерию? Вот в этом все дело. Свободные цели у всех разные, единственное что их роднит — они порождают ресурсы, т.е. новые возможности. Собственность способна отражать количество произведенных человеком ресурсов и имея такой наглядный показатель, человек всегда будет знать, как хорошо у него получается достижение цели.

Но может быть, общая собственность сочетается с личной целью еще лучше? Сомнительно. Человек безусловно может трудиться анонимно и даром — но недолго. Его вклад должен быть признан, ассоциирован с ним, иначе это лишь вид насилия, лишение его оценки и попутно — плодов труда. Да, но признание не обязательно сводится к собственности! Возможны варианты, например, почет, уважение, известность, награды наконец. Проблема в том, что эти способы оценки не вполне подходят в качестве меры. Ведь любой человек достоин уважения. А почет и известность по определению не могут быть присущи всем, равно как и выражены количеством медалей. В конце концов человек производит не почет и медали, а ресурсы! Реальную пользу. И она может быть измерена только относительно других ресурсов — как производимых остальными, так уже оцененных ранее. Частная собственность, особенно наглядно воплощенная в виде денег, выступает как хранитель и эталон ценностей.

Но чем это отличается скажем от насильственного общества, где насильник тоже стремится к прирастанию своей собственности? Тем, что там собственность измеряет способность человека к насилию — чем он сильнее, тем больше у него собственности. К сожалению, невооруженным взглядом отличить действительно созданное от насильственно присвоенного невозможно. Если человек произвел множество нужных вещей или идей, он вполне может быть так же богат, как и тот, кто просто награбил. А скорее менее. Изза этой проблемы многие мыслители видели в частной собственности корень всех бед человеческих. Правда альтернативы корню им увидеть не удалось.

Как же найти правильный критерий и, главное, применить его, чтобы отделить одно от другого? Как отличить производство свободы от производства насилия, если и то и другое выражается в собственности? Надо смотреть на пользу! Детерминированная цель насильника — личная польза, а свободная цель производителя — польза, удостоверенная договором, т.е. общая. Следовательно, произведенный ресурс должен поступить для распределения и оценки в общество. Иначе нельзя — ведь для того, чтобы собственность стала мерой свободного человека, она должна обьективно отражать его способности производить новые, ценные другим ресурсы. Зачем создавать нечто бесполезное? Только с договором польза приобретает обьективность, а заверенная им собственность становится механизмом сочетания общей и личной пользы, ее распределения между человеком и обществом. Вот тогда и получится, что ценность каждого — польза принесенная всем, а его собственность — мера этой ценности.

4 Свободный обмен

— Договор о собственности

Но как применять этот критерий и запустить механизм? Может надо просто отказаться от насилия? Обязательно надо, но для начала собственность надо формализовать — описать, оценить и присвоить. Только так новые ресурсы могут служить мерой успеха. Однако, принадлежности мало. Ресурсы приносят пользу, поэтому принадлежность должна не просто ассоциировать владельца с ресурсом, но, как минимум, гарантировать ему доступ к нему, в качестве хоть какой-то награды. Причем очевидно, что гарантия в общем случае вовсе не равнозначна исключительности доступа или иному его ограничению для всех остальных. За исключением, разумеется, самого факта принадлежности. Мы, товарищи, конечно не допускаем и мысли о нехороших людях, польза для которых как раз и заключается в том, чтобы лишить доступа всех. Просто потому, что такие люди вряд ли о чем-то смогут договориться с другими. Да и производить они ничего не будут.

Что дальше, как распределить и оценить новые ресурсы? Опять договором, в данном случае — об обмене ресурсами. Под"обменом ресурсами"мы, конечно, будем понимать не обмен ресурсами, а обмен"принадлежностью"ресурса. В чем смысл обмена? Именно этим действием происходит и оценка, и распределение ресурса, потому что обмен это 1) признание ресурса ценным и 2) удостоверение его принадлежности. Второй аспект довольно прост, возможность распорядиться, переместить"принадлежность" — лишь обратная сторона факта принадлежности. Первый аспект гораздо интереснее. Произведенный ресурс ценен не только новыми возможностями, но и потерянными — ведь его производство требовало труда и других ресурсов. Новый ресурс меняется на старый, а пропорции обмена указывают ценность нового относительно старого, соотнесенную с ценностью сторон относительно друг друга. Так учитывается и польза, и издержки. Существуют ли иные способы оценки? Конечно. Можно, например, созвать экспертов или вычислить по формуле. Но все подобные способы будут насилием, потому что только свободные люди могут оценить пользу и только путем договора. То же самое можно сказать и о альтернативных способах распределения, которые тоже существуют в огромных количествах. Альтернативно распределенный ресурс не имеет обьективной ценности, поскольку некому оценить ни пользу потребителя, ни потери производителя.

Обмененый ресурс оказывается оценен всеми и поступает в потенциальное пользование всеми, ибо обмен, как и всякий договор, обладает волшебным свойством увязки общего и частного. Посредством обмена и личная польза, и личная цель"выравниваются"по отношению к общим. Причем ни о какой придуманной"эффективности"в достижении общей цели речи уже не идет — каждый оценивает свою"долю"пользы, но так, чтобы сбалансировать ее с общей. Это возможно только если каждый хочет и способен видеть одинаково хорошо не только свои потребности, но и чужие. Если чья-то цель ограничена личной пользой в ущерб общей, это равнозначно отказу от свободы и выбору насилия! Общую пользу можно найти только если очень-очень этого хотеть. В точности как свободу.

— Обмен как насилие

Но возможно ли это? Обмен, как и свобода, неотделим от выбора. Появляется выбор — появляется и критерий выбора. Назовем его выгодой — человек выбирает то, что ему выгодно. Но что ему выгодно? Конечно, самое естественное предположение — загрести в собственность, т.е. в целях собственного потребления, столько ресурсов, сколько требуется для жизни и счастья. Но сколько это? Неизвестно. Ни заранее, ни сейчас, ни даже задним числом. А значит выгоднее иметь максимум ресурсов. Это хоть и не гарантирует их достаточность, но по крайней мере не так расстраивает. И каким тут боком его касаются чужие потребности? Что за странный парадокс сочетания личной выгоды и чьей-то еще пользы?

Хуже того. Необходимость учитывать общую пользу требует, чтобы все обмены были одинаковы. В самом деле, как можно договариваться о выборе (т.е. о том, что выбрать)? Равно как договариваться на выбор (т.е. выбирать с кем)? Договор охватывает сразу всех и стало быть каждый обмен есть по сути договор сразу со всеми. Но как совмещается"свобода выбора"с фактическим уничтожением выбора, требуемым обьективностью и общей пользой? Еще один немыслимый парадокс?

Хуже того. Ресурсы, как порождения детерминизма, несут на себе все отвратительные родительские черты. Чем отвратительные? Тем, что при обмене они растут, или исчезают, сами по себе. Например, деньги улучшают возможности по организации деятельности, что повышает производительность и доходы. Известность привлекает клиентов, что опять увеличивает известность. Знания привлекают работодателей, улучшая перспективы получения новых знаний. И т.д. — чем больше уже имеется ресурсов, тем больше появляется возможностей их приобретать. Налицо механизм положительной обратной связи — чем ценнее человек, тем больше его выбор, тем выгоднее его обмены, тем больше прирастает его ценность. Иными словами, богатый становится богаче. Соответственно бедный беднее. Очередной парадокс"взаимовыгодного"обмена, заботливо подложенный нам детерминизмом! Каким бы взаимовыгодным не казался обмен, в результате мы неизбежно имеем экспоненциальное распределение собственности — мало богатых и много бедных. Причина в том, что в то время, как каждый отдельный обмен выглядит как добавление ценности каждой стороне, в реальности кто-то выигрывает больше, а кто-то меньше. Даже если проигравшей стороне кажется, что ей сделка выгодна и она стала богаче, после серии подобных"выгодных"сделок она неизбежно ощутит, что стала беднее. Ибо бедность, как и богатство, относительны!

Потеряв разум в лабиринтах парадоксов, люди вовлекаются в волчью конкуренцию, а точнее экономическую войну, по количеству жертв не уступающую обычной. Теперь частная собственность ассоциируется с"личной свободой", ибо иной уже нет. И чем больше всевозможных ресурсов для обмена — тем она шире. Причем широта этой свободы тоже становится саморастущим ресурсом, что отодвигает ее границы в бесконечность. Для большинства бойцов этой погоней за необьятным и исчерпывается понятие"свободы".

Такова"капиталистическая трагедия частной собственности" — обмен, будучи предоставлен сам себе, не только не проявляет своих волшебных свойств, но и чреват особо драматичными формами обмана, разгадать который не в состоянии многие поклонники либеральной свободы, подкрепленной насильственно захваченными ресурсами.

— Критерий обмена

В чем же обман? В чем насилие? В неправильно выбранном критерии обмена — выгоде, которую очень хочется получить за счет других. Наше естественное предположение оказалось слишком естественным. Свобода требует общей пользы, но как найти общую пользу, глядя со своего субьективного вершка? Обьективная польза, в отличие от субьективной потребности, зависит не только от количества ресурса у человека, но и от его количества — и даже самого факта наличия! — у других."Договориться", когда каждый преследует максимальную выгоду, можно только в одном случае — когда переговоры превращаются в силовое экономическое противодействие. Проигрывает тот, чьи потребности острее, а возможности скромнее — т.е. у кого уже"окно маневра". Но это не значит, что собственность попадает в руки тех, кому она полезнее. Наоборот, слабый уступает больше и собственность перетекает к тому, кому она меньше нужна. А значит все ценности извращаются. Польза исчезает. Какой же выход?

Мы должны больше размышлять! Видеть дальше детерминизма выживания — видеть возможности, сокрытые в общей пользе, а не только своей личной. Нездоровая выгода должна быть заменена здоровой. Договор должен искать ту ценность обмениваемого ресурса, которая наиболее точно отражает потребности обеих сторон, равно как и затраты на его производство. И следовательно критерием выбора и обмена должна быть не столько односторонняя выгода, сколько выгода обеих сторон. Т.е. не просто"взаимная", а скорее всего равная. Это по меньшей мере! Но как же свобода, спросите вы? Да вот так. В обмене ресурсов проявляется не только свобода каждого, но и необходимость и ответственность участия в договоре. Договор символизирует общее — цель, пользу, ценность. Их и надо найти.

Обмен превращается в невероятно тяжелую задачу, требующую расчета, оценки и вообще холодной головы. Неизвестно, разрешима ли она в принципе, но можно точно сказать, что как-то разрешима, ибо иначе нам будет не к чему стремиться, а о свободе придется забыть. Нам следует четко различать одностороннюю выгоду — алчность, корыстолюбие, меркантильность, и выгоду обоюдную, как желание лучшего, полезного, открывающего новые перспективы и возможности. Хоть и собственный интерес, но здоровый и практичный, не имеющий ничего общего с 300% прибыли, подвигающими каждого из нас на убийство родного отца. Свободный человек и слов-то таких не знает.

Надо помнить, что собственность не может быть средством экономического насилия и наживы на нуждах других, иначе она не получит одобрения договором. Цель ее — не обеспечить себя дефицитом, чтобы выжить и размножиться в ущерб всем остальным. Цель — свобода, которая не бывает индивидуальной. Частная собственность должна одновременно быть общей! Она должна работать на всех.

На этом наши размышления можно было бы и закончить, поскольку остальное уже ясно: свобода — миф и утопия вещь крайне тяжелая. Да и как она может быть иной? Кто сказал, что преодолеть детерминизм легко? В отличие от логики детерминизма и чистого насилия — молча загрести все, до чего дотягиваются грабли — логика свободы и равной выгоды требует серьезного диалога, поиска и расчета. Необходимо все сломать и учредить новое общество со здоровым рынком, народным капитализмом, вольным трудом. Я бы сказал, начать историю с начала.

Столь простое решение вдохновляет на дальнейшие размышления, не так ли друзья? В частности, а кончаются ли на этом наши трудности? Нет ли в запасе у детерминизма еще каких-то каверз? Давайте спустимся с уровня абстракций чуть ниже и посмотрим как эта"частно-общая"собственность пересекается с практикой.

5 Начало собственности

— Общие ресурсы

В мире дефицитности, самое трудное — начало обмена. Чтобы произвести новый ресурс, надо иметь хотя бы что-то. Где же человек возьмет свои первые ресурсы? Видимо, надо предположить, что даже свободный человек уже владеет чем-то — например, самим собой. Однако, достаточно ли этого для обмена? Не слишком ли жестоко обменивать, например, правую руку на кусок хлеба? Может надо добавить человеку что-нибудь сверху"самого себя"? И лучше наверное побольше — чтоб он был подобрее и посвободнее. Но чего? Как много? Где это взять? Единственный ответ — надо выделить каждому кусочек того, чем нас одарила природа. Но как бы много природа нам не подарила, лучшая часть давно разобрана в чье-то пользование. Как быть? Конечно, приход свободы — это появление гарантий, рождение цивилизованной собственности и превращение стаи в общество. Однако этот смысл пока слишком сложен для человеческого мозга. Родимое пятно или скорее родовая травма собственности никак не дает новорожденному проявить признаки жизни. И в этом, как ни грустно, есть своя логика. Отказаться от насилия некоторым трудно даже если будущее обещает свободу и возможности. Но отказаться от него, если с насилием пропадают возможности, уже гарантированные собственностью?! Не выглядит ли такая свобода гарантией дырки от бублика?

Тут надо не только размышлять, но и действовать. Но все же давайте попробуем сначала поразмышлять. Что происходит с ресурсами в момент, когда темницы рушатся и начинается новая история? Есть два варианта. Третий — статус кво — не дает нам ничего, кроме загадки, почему одним принадлежит все, а другим — все остальное. Первый — можно считать, что ресурсы в этот момент стали принадлежать всем, а личное владение появилось уже позже как следствие договора. Этот вариант побуждает некоторые горячие головы время от времени пытаться пересматривать несуществующий договор и начинать преждевременную дележку. Поэтому иногда либеральные философы предпочитают второй вариант — считать, что ресурсы в этот момент стали"непринадлежать"никому или вернее, остались у тех, кто имел их в мире насилия, поскольку"ничейные"ресурсы, очевидно, вполне законно должны принадлежать тем, кто первый их захватил, и все дальнейшие поползновения к пересмотру этого факта следует жестко пресекать.

Несмотря на всю мою антипатию к любителям отнять и поделить, должен признаться, что такая либеральная философия противоречит здравому смыслу. Кому принадлежит воздух, которым мы дышим? Если никому, то первый, кто найдет способ его присвоить, сможет законно поработить все человечество. Если всем, то о любых способах приватизации воздуха следует договариваться с теми, кто еще дышит. А если кто-то сумеет присвоить воздух так, что сначала"остается достаточно и всем остальным", то почему об этом неожиданно забывают потом, когда его вдруг становится недостаточно? Далее, кому принадлежит найденный кошелек? Философ возможно скажет — нашедшему, но нормальный человек наверняка обеспокоится о бывшем владельце. А за неизвестностью такового — сдаст в стол находок. Наконец, субьектом насилия всю человеческую историю был таки коллектив, а не индивид, который при всем желании не мог противостоять разьяренной толпе. Выходит, и первая собственность была коллективной — то есть скорее общей, чем ничей. И вообще. Захват — это насилие. Какое отношение он имеет к свободе? Свобода — это договор об отказе от насилия, а значит — и об отказе от того насилия, которое исторически — путем узаконенного властью наследования — увековечено в уже имеющейся собственности. И отказе, разумеется, от всех вариантов"отнять и поделить", ибо всякое присвоение именно так и осуществлялось.

— Самовладение

Однако этим философское сопротивление не исчерпывается. Если все начинается с договора, то кто его субьект? Ясно — человек. Но как показала история, человек — весьма ценный ресурс. Значит тогда он тоже принадлежит всем? А раз так, как же он будет договариваться? Ох уж мне эти парадоксы! Не удивительно, что философы с радостью хватаются за них! Теперь они упирают на тот факт, что раз человек, очевидно, изначально принадлежит самому себе — иначе он не смог бы выступать в качестве субьекта договора — то и все до чего способны дотянуться его грабли, становится его"продолжением". Действительно, чем его грабли хуже его тела? И то, и другое ему одинаково необходимо, чтобы жить и размножаться! А у граблей, как известно, предела нет.

В то время как желание бесконечно загребать вполне понятно, логика требует все же признать, что"изначальное"владение чем-либо, несмотря на всю его желательность — не более, чем беллетристика. Любая собственность, будь то владение собой или своими граблями — знак экономических, свободных отношений. Но такие отношения начинаются только когда люди договорятся и признают свободу каждого! В том числе — черту, где кончается"собой и своими граблями", а начинается то же самое, но уже другого. В былые времена мало кто размышлял о самовладении, будешь долго размышлять — быстро помрешь. Да и сейчас, увы, какое там самовладение! Мы думаем то, что нам внушают, потребляем то, что нам продают, делаем то, что нам скажут. Однако не будем слишком пессимистичны, товарищи. К счастью, контролировать других не так просто, как кажется со стороны. Мы пока еще можем читать и писать, а значит не все потеряно!

Что касается парадокса, то тут уж ничего не поделаешь. Человек, создав свободу, создал и самого себя — как участника договора и как обладателя права на часть общих ресурсов. А если он опоздал родиться к этому счастливому моменту — он становится таковым когда это признают его родители. Причем надо четко понимать, что все"самовладение" — лишь владение договорным голосом и более ничем! Если вы не верите мне, друзья мои, проверьте сами — пройдитесь нагишом по улице и окружающие вам сразу доступно обьяснят, что ваше тело вам не принадлежит. И будут правы! Впрочем, не стоит быть слишком педантичными. За долгие годы все мы привыкли к обратному — что самовладение есть не голос в договоре, а что-то иное. И это"иное" — контроль над всем, что находится внутри тела, а также тем, что появляется в результате труда — выглядит, помимо обязательного кусочка общих ресурсов, вполне естественным претендентом на тот минимум, без которого ни свобода, ни жизнь не имеют смысла. Конечно, предугадывать за участников договора его решения бессмысленно. Однако, примем в качестве очень вероятного допущения, что владение"нутром и трудом"будет общепринятым среди свободных людей. Ибо иначе совершенно неясно, как могут начаться обмены.

— Стоимость человека

Но если руку еще можно отрезать, то как обменять то, что внутри? Какой ресурс представляет собой нутро? Трудовой? Медицинский? Мясо-молочный?

В мире детерминизма внутри человека скрывалась"сила", которая превращалась в ранг и открывала доступ к ресурсам, гарантируя выживание. У человека было еще кое-что — имя, тело, труд, способности, мысли — но все это, за исключением конечно мыслей, большого значения не имело. Свобода кончает с этим — теперь не ранг дает доступ к ресурсам, а доступ к ресурсам дает"ранг". Но что теперь вместо силы? Как и положено при свободе — все что угодно! Человек должен сам искать в себе ресурсы. К счастью, найти их несложно. Нутро человека оказалось так же бесконечно, как и все что касается свободы. Даже если у человека нет имущества, но есть способности, здоровье, молодость, знания, идеи, энергия — он неизмеримо богаче любого старого толстосума и сильнее любого тупого силача.

Замена силы"всем, чем угодно", переводит человека в другое измерение, а его новый"ранг"делается ничем иным как социальной ценностью или даже стоимостью, раз уж он измеряется деньгами. И тут мы опять сталкиваемся с парадоксом. Все новые ресурсы человек соотносит не только с пользой, но и со своим временем и затратами — и они оказываются пропорциональны его стоимости! Иными словами, все ценности вытекают из ценности людей, а вся общая польза — это по сути, польза людей друг другу! Так свобода, посредством негуманной собственности, делает следующий шаг в дегуманизации человека и приводит к появлению его рыночной оценки. Впрочем, удивляться тут нечему, раз уж мы обьявили человека полезным. Мы лишь назвали вещи своими именами и сразу получили большой выигрыш в правдивости.

А в чем же парадокс? В том, что свобода требует обьективной оценки каждого и одновременно эта оценка должна быть одинаковой для всех! Если она будет разной, люди будут по-разному оценивать ресурсы, потребности их будут разными и общая польза опять ускользнет от нас. Свобода нескончаема в своей парадоксальной красоте! Но несмотря на такую красоту, от рыночной меры человека мы не отступим ни на шаг. У нас просто нет альтернатив. Может быть когда-нибудь люди смогут питаться воздухом и оценивать свое движение к цели глядя на звезды, но пока что нам нужна точная и осязаемая мера. И произведенные ресурсы, измеренные деньгами — единственный подходящий кандидат.

При детерминизме ценность человека выражается рангом иерархии. Но обьективность такой оценки смехотворна. Какое-нибудь островное племя, воюющее с заезжими пиратами, не способно оценить величие даже полководца, родись он среди них, не то что космонавта. Иерархия силы — внешняя к человеку. Она подчиняет его, подавляет его индивидуальность, превращает в былинку детерминизма. Он занимает то место, какое его заставляют занять, его сила дается биологией и больше ее взять негде. Иерархия денег — внутренняя, это иерархия своеобразия, где каждый может быть самим собой настолько, насколько он сам того желает, где он сам свободно выбирает свое место. Не смотря ни на какие парадоксы.

6 Дележка

— Трагедии"общего"…

Однако несмотря на всю бесконечность внутренних ресурсов, производить новое только из них затруднительно. Человеку нужен и природный материал. Что с ним делать? Может, оставить в общем пользовании? Мне кажется, не всякая первая мысль правильная. Мне больше нравится вторая — раздать все в частную собственность. Но за ее правильность я не ручаюсь. Тем более, что люди еще умеют договариваться и всегда могут предпочесть нечто более возвышенное. Например коммунизм. И хотя подобное маловероятно, не будем спешить.

Что такое коммунизм? Полное обобществление, примитивный способ решить парадоксы обмена. Каждый вносит что имеет в общий котел, а потом берет что ему надо. Так на корню устраняются все проблемы и достигается максимальная возможность каждому потреблять все ресурсы. Ведь люди разумные существа! Однако именно поэтому мы достигаем прямо противоположное — каждый стремится потребить как можно больше ресурсов впрок, ведь ресурсы не бесконечны, а нужда заранее неизвестна. Ситуация усугубляется тем очевидным фактом, что производство ресурсов в качестве личной цели становится невозможным. К счастью, все обобществить нельзя. Например, разобрать человека на органы без его согласия не удастся, а согласятся наверняка не все. То же что удается обобществить, приводит к"коммунистической трагедии" — ресурсов становится все меньше, потребностей все больше, а жизнь немедленно возвращается во времена голода и холода. Но такая ужасная трагедия конечно не относится к свободным людям, потому что свободные — по определению — способны договориться.

В данном случае — регулировать доступ к общему котлу. Самый простой способ — предоставить всем равный доступ. Проблема однако в том, что люди не равны, как их не меряй. Поэтому приходится делить"по справедливости", что требует оценки заслуг и нужд, а также предпочтений и целей каждого. В случае двустороннего обмена, задача учета взаимной выгоды сложна, но по-видимому решаема. В случае доступа всех ко всему — наверняка нет, отчего жизнь гарантированно превращается в постоянные, но уже бесполезные переговоры. С не менее ужасным результатом — люди пренебрегают созданием ресурсов и сосредотачиваются на поиске личного альтернативного доступа."Трагедия справедливости", однако, хуже предыдущей тем, что создает иллюзию постижения обьективной истины и тем способна затянуть страдания до бесконечности.

Единственное спасение от новой трагедии — введение платного доступа, т.е. возврат к обмену. Тогда каждый может просто притвориться, что собирающий плату делает это от имени"всех"и на"общую"пользу. В реальности, однако, не имеем ли мы уже частную собственность, хоть и сильно ограниченную? Временные владельцы общего ресурса не только имеют к нему привилегированный доступ, но и пользуются своим положением в личных целях. Ибо управление общим ресурсом — это работа, за которую они получают зарплату. Т.е. общий ресурс приносит им вполне конкретную пользу, а польза — это и есть признак собственности. Можно называть ее социалистической, демократической или бюрократической — суть не меняется: одни платят, другие получают. В итоге, мы пришли к частной собственности, хоть и ограниченной некоторыми условиями. Например, ее нельзя продать, завещать и подарить. Однако собственное тело тоже нельзя ни продать, ни подарить. Но при этом ни у кого и мысли не возникает, что свое тело — не частная собственность. Странно, да?

Но ограничения — не самое плохое. Хуже неравенство прав, отчего легко возникает"социалистическая"трагедия — оценки ресурсов и людей смещаются, производить становится невыгодно, выгоднее становится получить преимущественные права — тот же альтернативный доступ, но уже не в обход неуловимой справедливости, а в обход явной несправедливости. Избавление от этой трагедии невозможно в принципе, ибо договор уже не помогает. Он не имеет не только конца, но и начала — о чем тут договариваться, если и так все ясно?

–…и"частного"

Что же мы видим? Что любая собственность тяготеет в сторону частной. И в этом проблема любой общей собственности — ее нельзя"иметь", у нее нет владельца. Действительно, товарищи, чем принципиально отличается общая собственность от частной? В отличие от конкретной частной, общая — это сама абстракция, иллюзия. Иллюзия в том, что общая польза получится путем простого изьятия этой пользы у субьекта. В результате гарантий доступа к дефицитному ресурсу у человека уже нет, ибо решает, что нужно субьекту уже не он сам, а кто-то иной. Вместо гарантии есть возможность, реализация которой от него не зависит. Человек лишен независимости, без которой о свободе остается только размышлять.

Значит все сводится к договору, равным правам и дележке. Но как делить? Поровну?! По справедливости?! Если кому-то покажется, что на пути к свободе мало преград, то можно вспомнить еще об одной. Существуют ресурсы, которые очень неохотно делятся, к примеру запасы рыбы в Тихом Океане. Как и следовало ожидать, эти ресурсы изначально воспринимаются общими, что подразумевает гарантированный доступ без ограничений. Не удивительно, что переговоры о рыбе идут крайне вяло, а сама рыба тем временем быстро становится жертвой коммунистической трагедии. В итоге, на выручку приходит власть, которая может решить проблему доступа быстро и ко всеобщему удовольствию. Но это обман. Вместо рыбы, неделимым ресурсом теперь становится сама власть с вытекающими, гораздо более мучительными трагедиями.

Одним из вариантов решения проблемы дележа становится долевая, групповая или любая другая совместная собственность. Собственник не контролирует ее целиком, в его распоряжении имеется условная часть и не менее условное право голоса. Что довольно выгодно по отношению к тем, кто ничего этого не имеет. Совместная собственность — следствие того факта, что присвоить ресурс целиком не только невозможно, но и глупо. Ведь владея частью можно получать пользу как от целого! Возьмем опять рыбу. Зачем каждому копать себе отдельный океан, если можно пользоваться общим? Элегантность такого решения имеет далеко идущие последствия. Любой ресурс, если покопаться, как-то связан с другими и отделяется от них более или менее условно. Даже полностью присвоенное и почти сьеденное яблоко все еще требует, чтобы им не чавкали на концерте, а огрызком не кидались в музыкантов. Иными словами, собственник яблока не имеет права распорядиться им по своему усмотрению. И то же самое касается любых плодов личного труда. Собственность на что угодно — лишь длинный перечень того, что можно и чего нельзя с ней делать. Заверенный чем? Договором. И ничего больше. Никакую собственность собственник не контролирует целиком. В его распоряжении имеется условная часть и более-менее реальное право голоса.

Значит ли это, что частная собственность — всего лишь частный случай общей, а всякая собственность — иллюзия? Не совсем. Понятно, что частная собственность — одновременно и общая, но чтобы проявить эту свою сущность, она должна быть сперва выделена. И как бы плохо не отделялись сами ресурсы, личные права на них отделяются все лучше и лучше. Легко видеть, что слишком большое число собственников плохо поделенного ресурса неминуемо приводит к трагедии. Что такое плохое деление прав? Их неравенство. Кто-то должен решать, следить, регулировать, собирать плату. Хорошо поделенные права ничего этого не требуют. Их нарушение всегда имеет конкретные последствия, потому что есть иной собственник, чьи права оказались нарушены и кому не составляет труда их защитить. В этом и заключается частная собственность — в равном праве каждого участвовать в общем договоре, воплощая в собственности свою субьектность и свою свободу.

Увы, в достижении блаженного состояния свободы собственность пока не стала панацеей. Пока понимание сложности всех ее проблем не только не помогает их решению, но напротив — парализует разум страхом и неверием. И в этом заключается наша истинная трагедия — тысячелетия разум недоуменно спотыкается на общем и частном, не в силах сложить их вместе и разделить на два. Но мы товарищи, не будем ему уподобляться, а смело приступим к размышлениям о договоре, который теперь приобретает куда более зримые очертания. Его важной частью становится уточнение и согласование"прав собственности" — все того же списка правил, позволяющих организовать согласованное производство и распределение возможностей. Списка, ведущего нас от общего к, не побоюсь этого слова, частному. А также к неочевидному побочному результату — нахождению все более точной меры ценности, не столько ресурсов, сколько их обладателей. Что как бы намекает на возможность некоего истинно общего, внечеловеческого, блага, с точки зрения которого все и оценивается. И хоть движение это бесконечно, в конце мы обязательно получим настоящую частную собственность — исключительное право на то, что так или иначе принадлежит всем.

Вернемся к нашему вопросу. Естественна ли частная собственность? Зависит от того, что считать частной собственностью. То, что сложилось исторически естественным путем или то, что неестественно сложится в результате договора? Ответ хоть и очевиден, но требует трудного выбора.

***

Товарищи, сегодня мы удосужились выяснить — без морали, справедливости или эффективности — что частная собственность естественна в той же степени, в какой естественна свобода. И загадочна не меньше ее. Только если мы разберем всех на органы (коммунизм) и потом снова соберем, но уже абсолютно равными (эгалитаризм), или назначим ответственных собственников (социализм), или раздадим все лучшее избранным (капитализм), мы получим, на выбор — полную ясность, социальную справедливость или эффективность. Но только не свободу.

С пламенным приветом,

УЗ

PS. Кстати, о морали. Как вы уже догадались, выбор частной собственности и обмена в качестве механизмов свободы не имеет ничего общего с"добро"и"зло". Так что не следует ни то, ни другое возводить в статус"священного"и вести за них кровопролитные религиоз идеологические войны.

…а практична ли?

Дорогой УЗ!

Прости что беспокою тебя опять, хоть ты и не ответил на мои сомнения, сумбурно изложенные в предыдущем письме. Мы, други твоя, как всегда долго обдумывали твое очередное откровение — о собственности. По всему чувствуется, ты человек занятой, поэтому позволь мне, по доброй безответной традиции, коротко изложить только один, но очень уж мучительный вопрос.

Сомнения эти касаются земли, кормилицы нашей. Как мы поняли, личный доступ к общему ресурсу — самая прогрессивная собственность на свете, а стало быть без частной собственности на нашу общую землю невозможен не только прогресс, но и сама свобода. Но включает ли частная собственность на землю такое простое право как жить самому по себе, никого не трогать и вообще быть оставленным в покое? С одной стороны — это самая что ни на есть свобода и частная собственность, а с другой такое вряд ли получится, потому что всякий частный собственник обязан вступить в наш свободный коллектив и подчиниться нашим свободным правилам без всякой надежды когда-либо выйти на свободу. А тот, кто хочет быть до конца свободным и оставленным в покое, соответственно оказывается вне договора и вне общества. Из чего следует, что его землю легитимно захватить, а его самого — убить от греха подальше. Вместе с его частной собственностью, которая, как ты доступно обьяснил, может появляться только вместе с договором.

Иными словами, сама частная собственность становится возможной только после фактического отказа от этой самой частной собственности. Я, как бизнесмен и честный человек, называю это издевательством. С одной стороны, я понимаю, что выход из общества свободы вместе со своей землей с целью образовать собственную юрисдикцию есть угроза свободе. Но угроза эта чисто гипотетическая. Человек не обьявляет о выходе — просто отгораживается забором и все — он уже свободен. Кто ж тут кому угрожает? По-моему, это именно те, кто остаются за частным забором — стая волков, не желающих разделить с нами мечту о свободе — угрожают всем нам, желающим просто мирно мечтать.

Дорогой УЗ, я не хочу долго тревожить тебя своими сомнениями. Но без такого простого права, как быть оставленным в покое на своей собственной земле, свобода становится пустыми словами. Будь добр, разьясни, как же так получается, что частная собственность на самое простое, чего у нас полно есть под ногами — на землю, есть на самом деле бесстыдная фикция?

Твой верный Фома

Естественно ли"право на жизнь"?

Братья мои!

Жуткий тюремный быт настроил меня на грустный лад. Как легко потерять то, что принимаешь как должное. Как быстро свыкаешься с добром и не ценишь собственного блага. Размышляя на эту скорбную тему, я пришел к мыслям о жизни и смерти. Ради чего мы рвемся к собственности? Зачем нам все это? Неужели только к этому сводится наша жизнь? От этих вопросов не уйти. Свобода рано или поздно ставит их перед нами и молча, но беспощадно требует ответа.

1 Две сферы общества

И задуматься есть о чем! В погоне за ресурсами человек забывает о вечном, он становится похож на рационального робота. Посмотрите какое общество он создал! Выгода, анализ, деньги… В этом обществе действуют не люди, а холодные, бесстрастные экономические агенты. В них нет ничего святого, только стоимость. Все взаимодействие сводится к обмену, оценке, договору. Законы такого общества основаны на чистом расчете. Тем нет тепла — только учет интересов. Нет доброты — только практическая польза. Нет жертвы — только конкретная, осязаемая прибыль.

Поистине в этом обществе чего-то не хватает! Неужели свобода не способна ни на что лучше! К счастью способна. Человек не всегда поступает рационально. Вспомним, что свобода дает возможность выбора не только жизни и всего что для нее необходимо, но и смерти. Эта грустная нотка однако приводит к радостному финалу. Выбирая смерть свою, человек одновременно выбирает жизни других — тех людей, которые ему близки и дороги. Конечно, выбирает он не прямо таки сразу смерть! От такого выбора жизни дорогих людей едва ли сильно улучшатся. Он просто пренебрегает детерминированным — личным выживанием. Он отказывает себе в ресурсах и уступает их другим. В ситуации подобного, абсолютно иррационального, выбора свобода требует иного критерия, нежели выгода. И таким критерием становится добро. А сам человек становится уже не экономическим, а моральным агентом. Поступая по велению сердца, он создает иную сферу общества, с совсем иными отношениями и принципами.

Впрочем, с принципами в этом новом обществе туговато. Ибо построено оно не на логике и рассудке, а на обычаях и чувствах. Не на взаимовыгодном договоре, а на душевных порывах. Там люди не загребают все, до чего способны дотянуться, а наоборот — отдают последнее, да еще получают от этого удовольствие. Это, можно сказать, единственный принцип. Они живут как бы ради других, предпочитая заботу, жертву, любовь, взаимопомощь. Тратят свое личное время, силы и энергию. Ограничивают себя в желаниях и потребностях, стараются не изменять, хотя, бывает, обманывают и даже бьют друг другу морды. Но потом горько раскаиваются и горячо клянутся никогда больше так не делать. Да, насилие там вовсе не проблема. В личных отношениях вообще не действуют законы и правила, люди договариваются иначе — как подсказывает совесть. А совесть непредсказуема. Она загадочна, как и свобода которая ее породила.

Откуда взялось это общество? Как и экономика, оно выросло из мира детерминизма. В том жестоком мире человек не только боролся за ресурсы. Он и отдавал тоже. Но эти уступки были вынуждены — сама природа диктовала их. Во-1-х, в одиночку никто не выживает, а стая требовала жертв. Во-2-х, воспроизводство населения основано на потребностях, а их удовлетворение тоже требовало жертв. Можно сказать, что дело тут опять не обошлось без собственности. Только теперь ею был сам человек — собственностью семьи и коллектива. И потому он служил им как служит любая собственность. Свобода избавляет человека от принуждения, но близкие люди никуда не делись — мы по прежнему живем вместе и по прежнему хотим им служить, но теперь по собственному желанию. Осознанная жертва свободного человека и общество"любви и долга" — это такое же прямое следствие свободной воли, как и выгода и обмен.

Обе сферы общества не могут друг без друга, поскольку даже успешный экономический агент не вечен — ему надо сначала родиться, а потом и достойно умереть. Собственно, еще не факт, что бессмертный агент вообще будет ставить какие-то цели. С другой стороны, старым и малым надо где-то брать ресурсы, а кроме как на рынке взять их негде. Эти взаимные потребности и приводят к симбиозу сфер. Человек приходит в мир на руках близких, растет опираясь на их любовь, а потом уходит на рыночный фронт, где воюет за свой ранг и свои идеи. И победив конкурентов, приобретя блага у чужих и далеких, он возвращается к своим и близким и отдает долги. А проиграв — возвращается за помощью. Личная помощь неотделима от равнодушного свободного рынка. Когда свобода обмена сужается до экономической необходимости, а выгода сменяется сплошным разочарованием, только любовь близких способна дать человеку веру и силы для нового старта.

Что же мы тут имеем, братья мои? Мы имеем расщепление человека на две ипостаси — экономического дельца и домашнего деятеля. И расслоение общества на две сферы — юридическую, экономическую и публичную с одной стороны, и неформальную, моральную и персональную с другой. А если приглядеться, то и раздвоение самой свободы на ту, что выросла на месте чужеродных внешних сил, и ту, что отпочковалась от внутренних социальных инстинктов. Внешняя свобода — желания и дерзания, свобода преследовать свой интерес, порожденная необходимостью жить и добиваться. Внутренняя — жертвы и долг, свобода самоотречения, вызванная необходимостью помереть с чистой совестью.

2 Великий Конфуз

Конечно, это раздвоение с одной стороны несколько условно, поскольку иногда обе половинки трудно отделяются, а с другой — абсолютно, поскольку они полностью исключают друг друга. Люди долго и безуспешно пытаются слить их воедино, найти моральное оправдание выгоде, а рациональное морали, пробуют руководствоваться только моралью или только расчетом, и вообще стараются отыскать"универсальную истину","золотое правило","категорический императив"и прочую сермяжную правду — одно простое и понятное руководство к действию на все случаи жизни. Откровенно говоря, описанное раздвоение — скорее дело отдаленного будущего. Мы все еще живем не только во тьме насилия, но и в тумане глубокого морального конфуза, когда неясно где должна быть жертва, а где выгода, где надо полагаться на мораль, а где на расчет. А также в условиях навязанной нравственности и тотального промывания мозгов, за что надо благодарить государство, которое одновременно является и экономической властью, и моральным авторитетом. Учит жить и заставляет работать. Лезет в душу и заглядывает в постель.

Впрочем, оставим пока государство в покое. В чем причина конфуза? Почему мы никак не можем разделить сферы? Думаю, виновата мораль. В отличие от интереса, выгоды и других практических мотивов, требующих трезвой головы, мораль упивается собой, возводит себя в абсолют и гордо обымает необьятное. Подарив человеку способность оценивать все вокруг с позиции добра и зла, она, в точном соответствии со своей иррациональной природой, заставила его первым делом оценить сам моральный выбор. И разумеется признать его глубоко моральным. Иными словами, человек убедил себя, что выбор добра есть добро — иначе добро теряет смысл. Следствием этой бессмыслицы стало превращение невинной, в общем, выгоды в зло, а рациональное навеки попало в слуги иррациональному. Человек стал считать свои вполне естественные побуждения негодными, некрасивыми, нечестивыми. К поруганию"телесных"потребностей приложили руки и определенного склада моралисты, которые руки эти тут же бесстыдно грели — от пророков загробной жизни до идеологов братской любви. Были и попытки морально протестовать — обьявлять торговлю, бизнес и выгоду оправданными высшим, божественным авторитетом. Нашлись и философы, сгоряча обнаружившие в жадности основу мироздания. Но все их потуги, разумеется, оказались тщетны — нажива, барыш, навар, чистоган, корысть, равно как скупость, жадность, алчность, стяжательство, скаредность, скопидомство, скупердяйство, скряжничество, прижимистость, крохоборство, жмотство… сколько слов и ни одного приличного! Как и рынок, и обмен — все экономические мотивы прочно отождествляются с низменным, животным и постыдным. Противоречащим светлому образу морального человека.

Следы морального конфуза затерялись в толще веков из которых до нас дошла путаница публичного и частного. В древнем мире наоборот, сфера морали считалась публичным делом, поскольку она связывала и организовывала общество, а сфера экономики — делом чисто семейным, личным. Но и по прошествии толщи веков все еще ошибочно считается, что"частная сфера" — это там, где бизнес, наемный труд, рынок и, как следствие, вопиющая аморальность, а"публичная сфера" — там, где люди ведут общественную жизнь, демонстрирующую, разумеется, образцы морального долга. Отсюда же проистекает морально перекошенное отношение к собственности: общественная — там, где требуется высокая нравственность, самоотверженность и служение другим, а частная — там, где других можно гнуть в дугу, заботясь только о личном интересе.

Мораль не позволяет разумно осмыслить этот парадокс. Нравственно оправдать собственную выгоду невозможно. Но и выгода, и жертва — одинаково естественны, разумны и даже моральны! В результате мы имеем неизлечимый невроз свободного человека. Который усугубляется еще одной причиной. Само функционирование двух сфер общества противоречиво. Торг с чужими и дар своим выглядит легко когда всех можно разделить на тех или других. Но сотрудничество приводит к завязыванию личных связей, а разрастание личной сферы приводит к отчуждению. Сотрудники становятся друзьями, а близкие превращаются во врагов. Да и сам обмен многообразен. Одни и те же люди в одном случае кооператоры, а в другом — конкуренты.

И это еще не все. Свобода полна парадоксов. Она предоставила нам выбор — мы можем выбрать выгоду, организовать экономику и построить общество, или мы можем выбрать жертву, создать коммуну и воспитать поколение цветов и радуги. Но что будет, если мы ничего не выберем? Свобода допускает и такую возможность. Не всякому человеку по силам выбор. Не все мыслят одинаково хорошо рационально и иррационально. Я уж не говорю о том, что некоторые вообще никак не хотят мыслить. И независимо от того мыслят они или нет, люди действуют. В результате их действий граница между альтернативами выбора, между мотивами поведения и в конце концов между выгодой и жертвой оказывается размыта. Кто-то начинает использовать близких в корыстных целях, предавая и продавая друзей и родных, а кто-то — любить всех как самого себя, попутно забирая личную собственность в общее пользование. Кто-то требует чтобы рынок стал высоконравственным и озаботился благотворительностью, а кто-то — чтобы отношения в семье встали на прочную взаимовыгодную основу. Кто-то мечтает, чтобы государство пекло хлеб и шило брюки, а кто-то — чтобы каждый стал святым. И все эти случаи, увы, абсолютно естественны.

Впору спросить — так свободен ли свободный человек? Освободившись от детерминизма выживания и сделав пару мелких выборов, он оказался под спудом новой несвободы. С одной стороны он должен преследовать собственную выгоду, а с другой — жертвовать на чье-то благо. И отказаться ни от одного, ни от другого он не в состоянии. Все, что ему остается — выбирать между ними. Но чем яснее наша голова, братья мои, тем легче наш выбор.

3 Государственная"мораль"

Моральный конфуз оказался очень кстати власти, превратившей собственное насилие в универсальную социальную систему, проникшей в каждую пору общества, разбухшей до безумных масштабов нынешнего тоталитарного государства (и даже глобального"надгосударства"), где ей удалось обьединить — и почти уничтожить! — обе сферы под своим полным, давящим все живое, контролем. Тут-то и выяснилось, что простирая свои лапы она оказывается не давит, а гладит! И уж конечно ради"общей"пользы, что находит чуткий отклик в сердцах придавленных, воспринимающих любимую власть как решение всех их проблем, как олицетворение наконец найденного единого нравственного пути, примиряющего выгоду и жертву. Власть, вредная и неистребимая как сырость, аморальная до мозга костей, стала необходима ради добра! Но где же власть взяла добро дабы оправдать свое всепроникающее насилие? Разумеется у него на родине — в личной сфере, которая в государстве охватывает абсолютно всех! Мы все стали детьми государства и каждый теперь равно достоин жертвы, даже тот, кто творит исключительно зло.

Как так вышло?

Трюк был провернут рациональной частью разума в попытке угодить иррациональной. Это привело ее к эффектному, хоть и смешному постулату — "все люди равны". Братья мои, не стоит удивляться тому, что в общество попало понятие из мира математики. Чтобы понять этот ход мысли, обратимся к социальному варианту справедливости. Сама по себе справедливость тоже пришла в общество из внешнего мира, только мира физики. Несправедливость есть мера безответного насилия, а если шире — мера недобровольного в человеческих взаимодействиях. Человек не может избежать насилия, даже если оно запрещено и благополучно сгинуло во тьме истории. В конце концов, люди всегда могут случайно столкнуться лбами. И как две частицы сталкиваясь, понимают какая из них тяжелее, так и люди, столкнувшись, понимают — они"равны". Причина кроется в законах физики, требующих адекватного ответа. И люди отвечают — добром на добро, а злом на зло. Правда с поправкой. Поправка в том, что важна не масса имеющихся у сторон возможностей, а только сила воздействия. Оценивая эту силу на глазок и прикладывая ее к моральной шкале, люди приходят к справедливости. Истинная справедливость порождается адекватно отмеренным насилием в ответ на такое же насилие. А что в случае главного ее источника, власти, где адекватно ответить очевидно невозможно? Пока жива власть, человек вынужден отдавать ей что-то свое. Взамен власть одаривает человека, отбирая у других. Социальная справедливость, справедливость власти наступает тогда, когда ее безответное насилие пропорционально, равномерно и сообразно — т.е. когда подданные так или иначе сравнены и уравнены.

"Физическое"равенство, равенство в свободе — следствие обессмысливания насилия и условие перехода к договору, справедливость власти — любое иное равенство, кроме того какое надо. Но проникаясь моральным долгом, разум успешно перенес равенство из мира свободы в мир насилия, превратив его, таким образом, из физического в геометрическое. И понять его можно! Справиться с частной собственностью, отделив честно заработанное от насильственно изьятого, непросто. Избавиться от насилия — еще сложней. Власть и добро смотрятся вместе так органично! Обнаруженное математическое совершенство помогает власти руководить публичной сферой, добиваясь иллюзорной экономичности, эффективности, оптимальности. Но все это возможно только с точки зрения личной цели и личной пользы, согласованной со всеми строго добровольно! И попирая аморальную индивидуальную выгоду, озабоченная власть порывается заменить ее социально справедливой выгодой"всех", полученной просто и красиво — операцией"+". Жаль только, справедливость общего счастья проталкивает в публичную сферу и свою основу — принуждение к жертве ради названого счастья, постыдно оправданное выводом должного из сущего, желательного из имеющегося и хорошего из плохого, ловко сварганенным придворной философией в ее моральном, политическом и социальном изводах.

Я надеюсь вы согласитесь друзья, что государственное добро, в виде уравнительной справедливости максимального"общего"благосостояния,"общего"развития и"общей"эффективности, и теоретически аморально, и практически бесперспективно, как всякое суммирование людей. В экономической войне государств,"общее"может и имеет смысл, но рядовым бойцам от государственных побед проку мало. И если уж говорить об уравниловке — как же быть со свободой, генерирующей неравенство с эффективностью, которой позавидовал бы вечный двигатель? Означает ли свобода отсутствие справедливости? Оптимальности? Экономичности?

Еще как! — сказала бы заботливая власть.

Насилие проникает в любую деятельность, но выправлять одно другим — увеличивать его в два раза. Одобряя насильственное перераспределение неправедно полученной прибыли, философия взялась не за тот конец. Прибыль — результат, но есть еще и начало, есть еще и процесс. Свобода, зафиксированная договором, выражается в длинном перечне правил, которым надлежит следовать. Результат правилен, если он следует из правил. Правильность — тоже вид справедливости, причем единственный, согласующийся с договором. Можно сказать, процедурная справедливость — это и есть договор. Такая справедливость устанавливает приемлемые границы насилия заранее — до того, как действие совершилось. Она уравнивает не результат, а условия процесса. Общество справедливо, если оно построено правильно и правилам следовали честно. Пока же мы имеем рынок, где правила успешно устанавливают те, кто правит, и политику, вне всяких правил безуспешно уравнивающую результат. Но тогда что же такое справедливые правила, лежащие в основе общества? Это то, чего философы никак не могут найти.

4 Ценность человека

Вы вероятно уже устали удивляться, почему я так долго жалуюсь не по делу? Простите, братья мои, и правда — вот уже конец письма, а я все никак не подберусь к его началу. Дело в том, что такое удивительное понятие, как"право на жизнь"просто невозможно отделить от описанной выше путаницы.

В списке прав подневольных государственных детей это право занимает почетное первое место. Трудно отделаться от ощущения, что это неспроста. Мало у кого вызывает сомнение такое, не то что естественное, а прям таки священное право. После него остальные права принимаются как-то всем сердцем, уже не думая. Но, на самом деле, оставив в стороне неоспоримый факт, что это не общество дарит жизнь, задумаемся — что означает право на жизнь? Очевидно, право жить. Но право — не просто чьи-то возможности, но и чьи-то обязанности. Государство бдительно охраняет нас день и ночь? Заботливо лечит? Добросовестно спасает от аборта? Скорбно хоронит, когда мы умираем? Нет, государство не любит обязанности. Куда больше оно любит запрещать. И потому перво-наперво оно запрещает физическое насилие. Не ради нас, ради себя — самосохранение и есть его первая забота. Запрещает, насильно собирая с нас за это дань. И получается, мы платим государству, чтобы жить. Право на жизнь — это обязанность платить за нее, то есть как раз нарушение этого права. И попутно, запрещая умирать по своему желанию, государство фактически обязывает нас пользоваться этим великим правом.

Но, разумеется, не для констатации этого очевидного факта я так долго говорил о морали и равенстве. Охрана жизни государством — пример уравнительной справедливости и морального конфуза в экстремальной форме, приоритет самой что ни на есть личной морали в самой что ни на есть публичной сфере. Именно право на жизнь, за которое приходится платить, трансформируется в моральное право требовать хоть что-то взамен. И не от родных и близких, хотя уже и это не очень-то морально, а от посторонних. Но если в личных отношениях помощь естественна и не вызывает никаких проблем, кроме разве что ее излишков, то в масштабах общества она выливается в принципиально нерешаемую задачу. Оттого-то и выполнение упомянутых ранее, глубоко чуждых государству обязанностей, оно довело до степени катастрофы. Однако избежать ответственности за них, равно как и катастрофы, а потом и ответственности за катастрофу, государству вряд ли удастся.

Чтобы проследить всю цепочку, начнем с простого вопроса. Как распределяется право на жизнь, кто оказывается его достоин?

Безусловно такое священное право, как право жить, предполагает абсолютное равноправие, иначе смысла в нем нет никакого вообще. А поскольку смысл в нем видят буквально все граждане, надо признать — у всех нас есть одинаковое право жить. Иными словами — жизни всех нас равноценны. Но так ли это на самом деле? Нет, в данном случае я говорю не о практике, где давно примелькалась и особая забота о жизнях политиков, дипломатов и полицейских, и сомнительная забота о жизнях военнослужащих и заключенных. И не о том, что платим мы за заботу далеко не поровну. Я говорю о принципе. Просто поразмышляем. Право — конструкция общественная. А значит и должна оцениваться с этой точки зрения. И с этой, публичной, экономической — ибо публичная другой не бывает — точки, сразу видно, что жизни людей, как бы ни хотелось их обьявить равноценными, совсем не таковы. Для всего человеческого общества — огромной суммы индивидов, включая тех, кто еще не родился — великий человек не равен бомжу. Не был и никогда не будет. Польза, приносимая ими несопоставима. Однако заявить такое язык не повернется. Что-то мешает. Мораль и экономика наложились друг на друга, идеология и практика завязались в узел. Могучему, но застенчивому государству ничего не остается как признать всех равно-ценными, а фактически — равно-бесполезными. И исходя из этого изображать равную заботу о всех. Да и как реально государство может оценить разницу? Как ему действовать, опираясь на эту разницу? Все эти вопросы показывают, что государственное право на жизнь — это не более чем моральная отрыжка, случайно попавшая из одной сферы общества в другую. Но мораль известна своей изворотливостью и упрямством. Оставим бомжа в покое. Как насчет женщин и детей? Инвалидов и стариков? Героев и злодеев? Кем жертвовать ради человечества? Кого спасать первым?

Вопросы эти приходится решать людям. Лично. Без помощи государственной инструкции, закона или права. И оказывается, что нет универсальной ценности жизни"вообще". Ценность есть всегда для кого-то. Для матери бомжа, сын — бесконечно дороже самого великого гения. А влюбленные друг друга ради готовы пожертвовать даже родными. Нет и абсолютного права на жизнь. Оно абсолютно только в рамках какой-нибудь пафосной, надуманной идеологии. У нормальных людей лишить жизни врага — доблесть. Отдать свою ради друга — долг. Убить злодея спасая ребенка — геройство. При чем тут государство и общество, с их искусственными, неизвестно как раздаваемыми социальными статусами? Жизнь — субьективное, личное, персональное дело. Все что требуется от посторонних — не лезть куда не надо со своей непрошенной, формальной заботой. Оставить мораль живым людям — семье, родным. Там, где жизнь дается и куда она уходит. Общество не скорбит о тех, кого не знает. Рождение, забота, уход в мир иной — это все дела близких. Они решают, как долго заботиться о человеке пока он растет, сколько поддерживать, пока он умирает, как содержать, пока он болен. Им же, в конце концов, и решать как быть с преступниками, самим выбирая меру — между максимальным наказанием и полным прощением. Дело общества — лишь предоставить им такую возможность и, на всякий случай, проконтролировать результат. Откуда вообще у чужих моральное право наказывать? Зато виновные в свою очередь обязаны отвечать перед пострадавшими, а не перед безликим бюрократическим аппаратом. Мораль покоится не на страхе абстрактного наказания, а на чувстве ответственности перед людьми, конкретными людьми. Общество, в конце концов, это люди, а не машина. И жизнь человека принадлежит не обществу — она принадлежит его родным. Это и их право, и их обязанность друг перед другом.

Пока же безликое государство превращает таких же безликих подданных в одну большую семью, делая вид что все равны и любимы, но под этой фальшью неизменно скрывается деление на аристократию и плебс, на элиту и стадо, на избранных и отверженных. Забота государства о жизнях подданных распределяется пропорционально их общественной ценности, иначе и быть не может. Только ценность эта уж очень необьективна, как и сама государственная"мораль".

5 Или стоимость?

Вы еще больше сконфузились, братья мои? Понимаю."Перед законом все равны". Но должен ли сам закон быть одинаков ко всем и каждому? Не поможет ли сконфуженной Фемиде удаление повязки? Давайте поразмышляем. Право на жизнь означает как минимум обязанность защищать и охранять. Но с какой стати в свободном обществе кто-то должен кого-то охранять? Публичная сфера — это посторонние люди. Если какое-то дело кому-то полезно, значит кому-то другому оно должно быть выгодно. Именно так и работает общая польза — это баланс потребностей и возможностей. Это совместное преодоление детерминизма. Если совершается насилие — кто-то страдает. Значит он нуждается в услуге общества — полиции, следователей, суда — за которую платит. А потом получает с виновного компенсацию. И наказывает его. Общество — лишь клубок интересов и надежд на нужный результат. А сейчас? Ну кого волнует результат? Государство? Ему плевать. В государстве человек — строчка статистики. Винтики системы? У них свои заботы — отчетность, перевыборы, сокращение штатов. Не говоря о старой доброй коррупции — отличном примере истинной государственной морали, естественным образом вытекающей из ситуации, когда общая польза складывается из неравных потребностей умноженных на неравные возможности.

Но как же общественная безопасность, спросите вы? Как нам защищаться от лесных жителей? Не думаю, что нашим скромным мозгам следует предугадывать коллективные решения будущего договора. Но точно знаю — в свободном обществе все делается добровольно. Предполагаю, что если не насиловать всех и каждого, уравнивая в правах, то есть шанс, что разумные люди смогут без посторонней помощи выяснить кто и как в ней нуждается, индивидуально. Нет, не убивая друг друга. А, например, самим оплачивая ее. Ведь люди имеют ценность только для родных, в обществе люди имеют стоимость. Вы уже возмущаетесь? Я тоже. В наше дикое время ценность человека, полученная экономически, т.е. стоимость, не сильно отличается от издевательства. Вся она — нужные связи, доступ к капиталу, богатые родители, в лучшем случае удача. Любой разумный человек возмутится, если ему предложить оценивать ценность человеческой жизни по количеству насильственно изьятых у окружающих денег. Но мы, братья мои, размышляем о принципах, верно? О принципах свободного, справедливого общества, где статус человека эквивалентен его пользе для всех? Так вот, позволяя нам самим платить за себя, такое общество как раз и гарантирует каждому право жить — настолько, насколько каждый этого желает и более того — заслуживает. И тогда вдруг выяснится, что добропорядочный труженик может расходовать на свою безопасность куда меньше отпетого мошенника, а скромный вежливый верзила — мелкого трамвайного хама. Все склонные к жизни по лесным законам будут полностью отрабатывать свои провинности, а не получать вместо этого из казны материальное обеспечение"равного"права отравлять другим жизнь, да еще оплаченное пострадавшими.

Как видите, деньги даже тут могли бы сказать свое полезное слово. И конечно, наиболее весомо оно звучало бы, если оставить мораль сконфуженным моралистам и их заботливому, но бессовестному государству. Стремясь к выгоде, люди создают и продают все, что могут, включая риск собственной жизни. Нельзя продать только свое имя, потому что оно и есть субьект права — то единственное, что действительно важно в нас публичной сфере, помимо наших денег. И накапливая стоимость, они растут вширь и ввысь, ценнея соответственно принесенной пользе. Для рынка люди — это инструменты. А сам рынок — инструмент по выяснению обьективной полезности каждого. И кстати, отсюда вытекает, что"новые"жизни для рынка равноценны, а потому еще одно дикое право — "наследования" — очевидно разрушает процедуру рынка и сращивает сферы, превращая естественный их симбиоз в неестественное сиамство. Но не значит ли это, что мы подходим к рынку с позиций морали? Нет. Это всего лишь принцип свободы. В личной сфере жизнь оценивается иначе — субьективно. Только равнодушный рынок позволяет сначала уравнять жизни, а затем взвесить.

Ни государству, ни его морали это не под силу. Уравнивая всех в праве жить государство для начала ставит под удар самых слабых — оно при всем желании не может обеспечить безопасность наиболее нуждающимся в ней. Но при этом лишает сильных их преимущества и тем вносит новую несправедливость. Ведь сила тоже чего-то стоит, не в смысле способности к насилию, а как отсутствие необходимости в защите или, например, как услуга по защите, которая теперь обесценивается за ненадобностью. И физическая сила, и хитрость, и напористость — все это иные виды способностей, которые государству придется последовательно обесценивать, расширяя охват насильственного равенства и усугубляя свою ответственность. Уравнять всех во всем невозможно, как бы этого не требовала опьяненная собой мораль или трезвая, но услужливая логика. Уравнивая в чем-то одном, государство дает незаслуженное преимущество в чем-то другом, что требует новых запретов. И начиная с невинной заботы о безопасности граждан, оно рано или поздно кончит пошивом брюк и выпечкой хлеба. Такова логика насильственной справедливости, ведущей к эгалитаризму, тоталитаризму и банкротству. Моральному государству не под силу даже право на собственную жизнь!

Так что ответ на наш вопрос вы, друзья, полагаю уже поняли. Жизнь, забота о ней, о ее начале и конце, принадлежит сфере личных отношений, все это существовало, существует и будет существовать вне расчетливого, равнодушного, толстокожего государства, из чего мы можем смело заключить, что естественна и жизнь, и право на нее. И хоть в природе нет такого права, у государства нет никакого права выдавать себе права на то, что и без него естественно. Так что выбор наш в этот раз не только ясен, но и прост.

***

Завершая размышления о"естественных"правах, нельзя не отметить, что мы опять столкнулись с выбором между природой и обществом, животным и человеком, историей и договором. Все естественное — природное, биологическое, историческое — только запутывает нас и мешает прийти к человеческому, но неестественному. Ибо свобода и все, что из нее вытекает — крайняя степень неестественности, какая только возможна. Но именно она составляет сущность человека и сущность нашего выбора. А потому, делая правильный выбор, мы решительно отказываемся от естественных прав, как и прав вообще.

Но если нет никаких прав, что же есть? Что есть светлого, к чему можно стремиться? Друзья мои, при свободе, к которой я верю все мы стремимся, есть только одно универсальное, абсолютно одинаковое право — на отсутствие всякого насилия. Всё, звучащее как"права" — это лишь правила, которые участники договора выдадут себе сами, а не станут выпрашивать у власти. Да, мои сконфуженные братья, и"естественные"права, и все прочие"универсальные права человека", расплодившиеся под сенью этих главных — это никакие не права, а лишь морально-материальные претензии, с переменным успехом предьявляемые подданными всемогущему государству. Необходимость их обеспечения — как и возможность предьявления! — надежно подпирает государственный пресс и демократию как его приводной механизм, создает нужду в законодательной деятельности, придает государственному насилию моральность и легитимность. Между тем, права на что угодно кроме свободы, превращают человека в такого же бессовестного циника, как и государство, дарителя этих прав. Зачем надрывать свою совесть, нервы и кошелек, если об этом и так есть кому позаботится? Насилие, во имя какого угодно воображаемого блага, деформирует не только экономику, но и мораль.

И отдаляет свободу.

Не поминайте лихом,

Ваш УЗ

PS. Ну вот, кстати, и о морали.

…а где мораль?

Дорогой УЗ!

Прости в последний раз, но не могу сдержать эмоции. Совсем запутался я. Вот они, мои свежие сомнения.

Ты говоришь — зачем надрывать свою совесть? Да ее нет ни у кого! Ты посмотри вокруг! А отсюда все проблемы. Может потому и приходится нашему волчьему государству всех строить в ряд и подравнивать выступающих. Кто как не государство должно следить за порядком и заботится о убогих? Запрещать наркотики, регулировать приход весны, следить, чтобы мы питались здоровой пищей и чистили зубы?

Смотри. Конечно, договор, справедливость — это все хорошо. Но где гарантия, что ради выгоды люди не будут обходить правила? Где гарантия честности? Есть ли в нашем свободном обществе место для порядка? Если деньги решают все, значит те, у кого они есть, могут всегда идти без очереди? Договариваться за моей спиной? Перебивать мою цену и уводить заказчиков и контракты?

Что-то тут не так. Даже сам договор. Хорошо говорить о договоре, когда нас двое. А если много? Как договариваться? Особенно, если каждого свой карман волнует куда больше чужого? Где гарантия, что вообще можно договориться? Да вот возьми наследство. Как это получается, что наследство плохо? А как же свобода? Кто ж добровольно откажется от наследства? Видишь — даже мы тут не договоримся. А если не договоримся, то война? Так иди дальше. Зачем жить тем, кто не хочет договариваться? Это не принуждение к договору, это просто естественный факт. Нет договора — нет людей. Животные пусть живут, а всякое быдло с какой стати? Планета одна на всех.

Не, без морали нельзя. Я так считаю. А с ней как раз неясно. Ты говоришь, мораль — это все для личной сферы. Люди жертвуют собой ради ближнего, любят, размножаются и вообще благоденствуют. Ладно. Но что тогда остается в публичной сфере? Только голая выгода? Это же опять война! Нет, понятно, общая польза, то-се. Но ты пойми, выгода — это чувственное что-то, инстинктивное, приятное на ощупь, а разум, размышления которого гарантируют все хорошее — что-то абстрактное, отвлеченное, витающее в облаках. Может ли разум контролировать чувства?! Да разум всегда оправдает любое желание!

Дальше. Про безопасность. Вот те, кто будет осуществлять насилие над нарушителями — они не превратятся в бандитов? В диктатуру? Особенно, если мораль относится только к личным отношениям? Если не мораль, то что их остановит, опять выгода? Прости, дорогой УЗ, по-моему ты рехнулся.

От общего лица,

Фома

***

Приветствую тебя, мой верный друг Фома!

Я много думал. Да, привычная нам"жертвенная"мораль ограничена личной сферой и в публичных отношениях приводит к жестокому конфузу. Как же можно быть уверенным, что договор состоится? Что люди откажутся от насилия и выберут свободу? Тем более что история и жизнь пока не дают повода для оптимизма?

Я много понял. Способность договорится, чистота помыслов, честность — это все требует особой, публичной морали, морали рассудка. Я назвал ее Обьективной Этикой и решил посвятить ей (и тебе) толстую книгу, где отвечу на все твои вопросы.

Жди.

УЗ

Ода разуму

Дорогие коллеги! Друзья!

Размышляя над Книгой о Новой и Чудесной Этике, я решил пока отложить ее в сторону и задуматься над вопросом о том, какую власть имеет разум над нашими чувствами. Правильно сомневаются некоторые из нас: корысть — это чувство, а свобода — это разум. Кто окажется сильнее? Тем более, что глядя на окружающее, невозможно отделаться от сомнений. Что есть свобода? Не больная ли это выдумка одинокого философского гения?

Поэтому, давайте-ка начнем с начала, серьезно и основательно. Что, помимо изложенных размышлений, дает шанс свободе? Что делает возможным честность, совесть и прочие приятные вещи, которых нам так не хватает? Разум? Но способен ли он преодолеть низменные животные пристрастия, присущие человеческой природе? Есть ли смысл полагаться на него в деле конструирования свободного общества? Короче, друзья, стоит ли нам тратить на эту книгу время?

Думаю, надо опять потревожить природу. Потратим на нее еще пару минут. В конце концов, разве не природа нас породила? Ей и отвечать.

1 Естественно ли насилие?

Вопрос, нелепый в силу самоочевидности. Да что может быть естественней?! Насилие над всем, что движется — а во вселенной движется все — главный закон мироздания. Само бытие в пространстве и времени — уже насилие и над пространством, и над временем. Не лучше обстоят дела и с братьями нашими меньшими — кто над ними только не насильничает! То, что они сами насильничают над собой — только следствие, хотя и неприятное.

Все это понятно, все это мы знаем. Непонятно только как быть с гомо-сапиенсом, что вроде бы означает человек"разумный"и предполагает, что вместо насилия, он способен сам с собой договориться. Поскольку от многих людей, не склонных к пустым верованиям, мы знаем, что человек — сын животный, а не божий, то, следовательно, насилие ему так же свойственно, как и всем прочим животным тварям. Например, все мы едим мясо, а ведь мясо — это было когда-то живое существо. И существо это мы хотим есть по крайней мере пару раз в день. Что меняется от того, что"существом"служит не человек, а корова? Она что, существо второго сорта?

Тут любой сытый сообразит — конечно не второго. Она ничуть не хуже человека. Она и молоко дает даром. А часто ли можно увидеть человека, дающего даром молоко? Причем в отличие от него, корова никого в своей короткой жизни не то что не убила, даже не помышляла! Самое время подумать и сказать: это человек — существо второго сорта. Эксплуатирующего невинное, добрейшее животное, убивающего и жрущего его, не только не давясь и не краснея, но и наслаждаясь его питательными и вкусовыми качествами.

После такого экскурса в мир сортов животных, стоит ли удивляться, что люди режут на части своих собратьев, а кто поспособней — делает это в массовых масштабах, пользуясь за это благодарной памятью потомков? Нет, явно не стоит. Однако есть некоторые признаки, которые подсказывают — не все так просто. Не у всех мысль о мирных коровах вызывает слюноотделение. И не всех воодушевляет мысль о героических полководцах. Более того, большинство современных людей, не только не способны убить корову, они даже клопа давят морщась и закрыв глаза.

Как же так? Отчего современный человек стал таким же хлипким, как сама мысль о свободе? Может это просто вырождение? Излишний гуманизм, приведший к тому, что нынче выживает не сильнейший, а слабейший, кто в природе угодил бы на обед, но в обществе по недоразумению выжил и размножился?

Эта мысль заслуживает внимания. Действительно, посмотрим на умных — некоторые даже говорят, не менее умных, чем человек — животных. Если поймать крысу и проткнуть ее брюшко металлическим штырем, она не сразу умрет. Еще живая, проткнутая крыса из последних сил извернется и постарается укусить обидчика. Много ли можно найти людей — самых стойких и сильных — способных на такое? А животные в капкане? Кто не слышал истории, как дикое животное отгрызало себе ногу и убегало — безногое, но счастливое? И опять хочется спросить, неужели это искусственная селекция виновата в том, что никто — на этот раз я в этом уверен — что никто из людей так не может? И наконец, всем известный пример ящериц, которые будучи пойманы за хвост, добровольно отбрасывают самое дорогое, что у них есть? Кто из ныне живущих людей способен на это?

Да, наши предки убивали голыми руками тигра и шли с добрым словом прямо на мамонта. Но думается мне, вовсе не гуманистическая евгеника виновата в том, что даже самый отважный современный герой не сможет в здравом рассудке убить врага, выпить его кровь и сьесть еще теплое мясо. А бывает — даже просто толкнуть ребенка! Дело в чем-то другом.

2 Откуда пошло неприятие насилия?

На этот вопрос, проницательные друзья мои, вы наверняка сможете ответить сами — от мозга. Конечно! Именно нашему обширному мозгу мы обязаны отвращением к насилию. Именно мозгу мы обязаны нашей бесконечной умственной свободой, непонятно как перешедшей в наши органы чувств. Ибо только обширным мозгом мы отличаемся от остальных живых тварей, жрущих все, что плохо лежит и медленно бегает. Да еще и получающих от этого плотоядное удовольствие. Отвращение ко всяческой низости, гадости, мерзости, грубости, жестокости — одновременно и чисто биологическое, и чисто человеческое, идущее прямиком от мозга, чувство.

Но как это получилось? Как вышло, что большинство людей, не способных утомительно долго размышлять, оказалось очень даже способны мгновенно падать в обморок от вида крови?

Вопрос этот, не скрою, пока покрыт туманом. Очень может быть, что мозг на самом деле гораздо обширнее, чем кажется на первый, поверхностный взгляд. Есть подозрение, что разум — не просто способность размышлять. Люди даже не особенно стремятся к этому, размышления скорее удел немногих извращенцев. Главная функция мозга — "думать", т.е. переводить возникающие внутри человеческого существа ощущения в форму, понятную окружающим, а заодно и самому себе. Перевод ощущений в слова не просто порождает мысль, но заставляет попутно осмыслить и кое-какие факты окружающего мира, скрывающиеся, в частности, за вопросами — а зачем вообще говорить? Для кого? О чем? Как долго?

Из множества этих мелких фактов вытекает один большой. Речь приводит к осознанию себя частичкой коллектива, типичной единичкой бытия, такой же как и прочие — и внешне, и внутренне. Рождение мысли — попытка раскрыть себя, передать себя другому, вызвать его реакцию, а понимание чужой мысли — прием другого внутрь. Вся эта мыслительная механика — постоянный и обычно бессознательный обмен местами с другими, постановка себя на чужое место, а чужого — на свое. Только увидев себя со стороны, узнав себя в другом, человек может в конце концов понять что-то. Пусть не все, пусть часть. Но часть важную, особенно в свете нашей нынешней темы. Эта часть как раз и заключается в том, что насилие — ужасно. Чужие страдания передаются мозгом нам внутрь и вызывают такие же страдания. Ну или похожие. То, чего никак не могут понять наши меньшие, вечно голодные братья, входит в человека вместе с разумом, не думая, само собой. Оно неотделимо от разума, потому что разум — это, не огорчайтесь друзья, просто напросто разговор. А разговор невозможен без кого-то с кем можно поговорить. А поговорить означает — перестать биться палками, остановиться и задуматься.

Конечно, сказанное было несколько несправедливо по отношению к животным. Даже у животных есть мозги и многие из них пользуются ими по прямому назначению — т.е. общаются, хоть их язык нам и не всегда ясен. И что совсем не удивительно, чем родственней нам животные, тем больше мы замечаем в них похожие черты — способность к эмпатии, жалости, сопереживанию страданиям другого. Не будет большим преувеличением, таким образом, сказать, что свобода человека обусловлена биологически до той степени, до какой биологически обусловлено наличие у него мозга. Что делает наши рассуждения о человеческой природе и естественных правах еще более насущными, а выводы — существенными.

Однако биологичность свободы не означает, что вся она, как и моральные"чувства" — лишь следствие эмоций. Что свобода, таким образом — просто некая биологическая ценность, типа кусочка умело прожаренного бифштекса. Да, насилие ужасно. Но оно и приятно тоже. Биология равнодушна к моральным соображениям. Мы можем предположить, что насилие все же более ужасно, чем приятно, но выяснить этот факт можно только испытав его до самого конца — т.е. если оказаться сьеденным. Таким образом, мы видим, что разум оказывается на самом деле провидцем — отвергая насилие, он заглядывает далеко в будущее, а заглядывая, он отрицает детерминизм в его крайнем проявлении — смерти. Отрицает не в силу связанных с насилием эмоций, а в силу глубоких рассудочных соображений, лежащих не только в другой от эмоций размерности, но и даже вне понимания нормального жующего человека. Этот мысленный страх смерти, страх того, чего нет, но что, по мнению мозга, обязательно будет, есть нечто среднее между нормальным инстинктом и мысленной эмоцией, что вполне можно было бы назвать"инстинктом"мозга,"умственным чувством"или даже"модусом мозгового бытия", по аналогии с главным инстинктом любого живого неразумного существа — выжить."Выживание"мозга, его"инстинкт", отторгающий не только боль, но и все биологическое естество скопом — это отторжение детерминизма, стремление преодолеть неизбежное, выйти за границы допустимого. Остальное, что делает с нами мозг — и наука, и прогресс, и отвращение к крови — только неминуемые следствия.

Так что размышления о свободе все-же вторичны в том, что касается причин и следствий. И сами они, и выводы из них — лишь выражение глубоко сидящего, внушенного разумом ощущения, что мы все — одинаковые. И что мы все не просто не любим, когда нас едят или совершают над нами иное насилие, но и не хотим этого из высших соображений. Что всем нам надо договариваться, а не тянуть одеяло на себя. Выражаясь глубокомысленно, ощущение, что помимо субьективной шкуры, у каждого из нас есть и нечто обьективное — присущее нам всем как разумным существам. Это"чувство общего"позволяет подняться над субьективным и сиюминутным в точке зрения на окружающий мир, позволяет заглянуть за горизонт и увидеть, что общее отвращение к насилию — лишь путь к той самой, одной на всех свободе, которая нам важнее всего. Чувство это, хоть и появилось не так давно по сравнению с нашими животными инстинктами, оказалось уже достаточно сильно, чтобы противостоять им. В конце концов, без мозгов в наше время уже никак не проживешь. А значит свобода неизбежна, даже если нам придется обходиться совсем без мяса.

3 Он не мог поступить иначе

Вот и мне почему-то кажется, что умные люди будут обходиться травой. Многие из них уже сейчас настолько хилые, что напоминают растения. Тема эта, прямо скажем, довольно глубоко запрятана в общественном сознании, она стала чем-то вроде табу. Но люди бывалые отлично знают: чем человек умнее, чем он как говорится"интеллигентнее", тем менее он склонен рисковать. Это мягко выражаясь. А тверже — умные люди трусоваты. Они как-то прямо не могут преодолеть свой ужас перед всяким насилием, включая по отношению к ним. И у них очень неплохо получается оправдывать свое поведение — не зря же они такие умные. Потому и тема эта как бы неудобна и уж конечно ненаучна. Вы удивлены? Ну, а кто пишет умные книги? Так что удивляться тут нечему.

Если вы, друзья мои, испытываете в этот момент стыд за разум, вы не одиноки! Сам разум кипит возмущением — и за самого себя, и за нас с вами. И легко находит оправдание. Вот он уже подсказывает мне, грозно вопрошая — а разве разум не зовет нас на борьбу? Не учит нас побеждать? Не восхищается героизмом до дрожи в членах?

Может мы и правда рановато списали разум в ботанический сад? Не думаю. Давайте встанем на твердую позицию непредвзятости, беспристрастности и строгой обьективности. Разве умные люди не делают все возможное, чтобы геройство было не нужно? Разве не стараются они так организовать общественные системы и спроектировать технические, чтобы те работали как солнечные часы в хорошую погоду, т.е. сами собой? Разве не тратят они на это все свои умственные силы, подкрепленные трехзначной зарплатой? Разве не совершают они то, что им нравится пафосно называть научным, инженерным и еще каким-нибудь ненастоящим"подвигом"? И возможно, делают они все это не только из трусости, хотя истинные герои наверняка усмотрели бы в их действиях не только трусость, но и подлость. Потому что своими мудреными расчетами умники не дают героям проявить геройство и тем низводят их до своего жалкого уровня.

А это, если вдуматься, ужасно. Жизнь наша без геройства не просто скучна, она невозможна. Природная стихия плотно окружает нас и раз за разом доказывает, что разум против нее бессилен. К счастью, природа снабдила нас, помимо трусливого разума, другими умственными органами, которым противопоказано договариваться и которые склонны скорее к подвигу, чем к пустым разговорам. Подвиг — это порыв, спонтанный и естественный, порыв, не допускающий ни тени сомнений, ни секунды раздумий. Ибо природа учит нас выживать! Разве по-настоящему умные люди не должны бы культивировать геройство? Разве не должны они делать так, чтобы юность с младых ногтей привыкала к жертвам, научалась переступать свой страх и остальную хлипкую психологию? Как уже делают истинные друзья человечества, прививая нам с детства вкус к крови путем производства захватывающих фильмов, игр и книжек с правдоподобно нарисованными картинками?

Посмотрите на всех готовых не задумываясь отдать свою жизнь — шахидов, камикадзе и других верных последователей упомянутых наставников. Не кажется ли вам, что они — наш общий идеал и воплощение высшего разума? Нет? Но почему? Тут нам и самоотверженность, и высокая цель, и безупречная, нечеловеческая мораль. Сердце, воспитанное классической литературой и массовым кинематографом, покорно склоняется перед героем, но голос разума мерзко и трусливо твердит совсем другое. И как ни крути, как ни сопротивляйся, как ни вопи громкими моральными воплями, он в конце концов заставляет эгоистично признать — люди, которые не задумываются, не очень умны. Потому что задумываясь, мозг непременно найдет причину — и не одну! — по которой геройство окажется не просто излишним, но и вредным. В этом — одно из самых странных, но если задуматься, и одно их самых естественных свойств разума. Во-1-х, сомневаться, во-2-х, критиковать, в-3-х, доказывать бессмысленность насилия, а в-4-х, боять выживать.

Да, разум гуманен и просто потому, что сам хочет жить. В жестокие былинные времена выживали герои. Умники, хлюпики и остальные очкарики, кто не был способен доказать огнем и мечом свое право на существование и очки, исчезали во мгле истории. И таких было немало! Очень немало! Ибо мозг требует столько жизненных ресурсов, что их запросто не хватает остальным органам — чем головастей особи, тем они тщедушнее и худороднее. Так что у очкариков не было никаких шансов против окружающих героев. Но как только первый хлюпик каким-то чудом выжил, он стал с умным видом вправлять удивленным героям мозги на предмет того, что нехорошо быть жестоким. Что надо любить жизнь и беречь всякого хлипкого умника. И даже выдумал для этого термин — "право на жизнь". Он просто не мог поступить иначе.

Как же разум оправдывает свой трусливый пацифизм? Не вдаваясь в туманную философию, он утверждает, что и речь, и сама мысль — это не просто попытка привлечь чье-то внимание и поболтать. Это, ни много ни мало, замена насилия! Действительно, без мыслей и слов, единственным способом общения стали бы действия, и чем желания и эмоции сильнее — тем действия внушительнее. Зато выраженные вслух, или на худой конец"про себя", эмоции становятся безобидными, как маленькие дети. Они сдуваются даже не успев как следует надуться, а не то что лопнуть и вылиться в настоящий поступок — тот, о котором потом будешь долго жалеть. Мышление и речь вытесняют из людей природные агрессивные инстинкты, так грубо и неприятно проявляющиеся у всех, кто не в состоянии нормально изьясняться — от амеб до великих преступников. Они все больше заменяют деятельность, что особенно заметно в наш век больших и маленьких интернетов. Осмысливая и выражая языком свои эмоции, человек теперь совершает работу, и чем больше он общается, тем меньше у него остается сил на что-то иное. Не говоря уж о чем-то героическом.

Разум, так сказать, превратился в бойца словами и как ни странно, сумел серьезно потеснить героические органы. С разумом, даже трусливым, трудно спорить! Но как же быть с воплями морали, спросите вы? Почему мозг так упорно противоречит сам себе? Сначала заставляет выживать всякого хлипкого очкарика, а потом обзывает его страшными словами за его неспособность переступить через свою хлипкость и броситься в огонь, воду и другие нужные места? Мне кажется, в этом опять проявляется моральный конфуз, а именно возвеличивание героизма, свойственное жертвенной личной сфере, смешанное с отрицанием насилия, свойственным расчетливой публичной. Мораль словно не может в своем праведном ослеплении различить, где кончается одно и начинается другое. Поэтому оставим пока иррациональность и вернемся к первоисточникам.

4 Где источник морали?

Конечно там же, где и свободы — в разуме. Ошибкой было бы думать, как думают некоторые философы, что разум не имеет к морали никакого отношения, что все, на что он способен — это искать кратчайший путь между двумя точками — "есть"и"хочу"или, в лучшем случае,"есть"и"надо". Или что разум — эгоистичный расчетливый механизм, способный только максимально эффективно загребать под себя, или, опять таки в лучшем случае,"взаимно-альтруистичный", тонко высчитывающий, кто уже оказал ему услугу и кому поэтому надо в будущем оказать ровно одну такую же услугу. Это все отождествление разума с рассудком, холодной расчетливостью и способностью размышлять, свойственной, как мы уже убедились, извращенцам и философам. Отсюда поэтому и такой странный результат этого размышления, оставляющий подвешенным вопрос — откуда же тогда мораль, если не от разума? Неужели от Мирового Духа?

К счастью мы уже выяснили, что источник нашей свободы, а вместе с нею и морали — не вложенный в нас природой закон, не придуманные кем-то из умных людей правила, не высшая надзирающая сущность, не рациональный или взаимообразный альтру-эгоизм. Источник — серое вещество, мозг, само его физическое наличие, неотделимое от способности думать. Свобода так же естественна для всякого члена общества, как преобладание и подчинение для всякого члена стаи. Разум порождает эмоциональное неприятие насилия ровно настолько, насколько ему удается выражать свои и воспринимать чужие мысли и сокрытый в них смысл. Что, естественно, невозможно без наличия равно-соображающего, а значит и равно-свободного собеседника. Но поскольку мозг, раз начав думать уже не в состоянии остановиться, а подходящий — а тем более равно-соображающий! — собеседник присутствует рядом далеко не всегда, то возникает некая проблема, которую мозг решает тем, что как бы мысленно создает чучело собеседника и поселяет его прямо в наш разум, рядом с собственным"я", почти на один уровень с ним. Это чучело, называемое"совесть", приобретает право безнаказанно терзать"я"от имени и по поручению совершенно постороннего, чужого человека.

Это — первое и второе, в чем проявляется родительская роль разума. Но этим его повивальные заботы не исчерпываются. Продолжая плодотворно общаться с себеподобными, а в их отсутствии — со своей совестью, разум заменяет насилие разговором, т.е. фактически явно или неявно заключает с другими договор о ненападении. Общение всегда предполагает мир. Поскольку каждое слово — это замена действия, то вместо насилия над окружающим миром, человек совершает насилие над информацией — крошечной копией мира у себя в голове. Обмен информацией — это прототип последующего сотрудничества, это сближение людей и поиск общего, обьективного видения мира. Понимание убивает взаимный страх и порождает доверие. Так разум толкает нас на преодоление насилия, на замену его обменом мыслями, спорами, дискуссиями и в конце концов согласием.

Но только разговорами разум не ограничивается. Понимание собеседника требует действия — иначе зачем было общаться? Понимание и действие, в свою очередь, приводит к осмыслению причинности, сначала в коммуникации и поведении, а затем — в окружающем мире. Копия мира и понимание причинно-следственных связей порождают модель реальности и качественно новое свойство — предвидение. Действие человека становится осмысленным — оно опережает результат, позволяя ставить цели. Так разум мимоходом побеждает детерминизм. Человек становится способен принимать решения и отвечать за них перед собой и другими. Он, как говорят грамотные люди, приобретает"свободу воли", вся суть которой, как и всякой свободы — преодоление насилия, будь то насилие законов вселенной, будь то насилие других освобожденных воль.

Но и это еще не все! Цели порождают ценности. Бессмысленное подчинение внешним силам, которые толкали человека во все стороны без разбора, теперь заменяется добровольным притяжением в нужном, правильном или хорошем направлении. Оценивая, человек придает целям приоритеты. Он ставит насилию оценку"плохо", а свободе — "хорошо". Он сортирует окружающий мир и выбирает то, что для него более или менее важно, то, что притягивает его более или менее сильно. Он заменяет случайность целесообразностью. Он разрывает непосредственные причинно-следственные связи и делает их отложенными или опережающими. Все, что биологическая эволюция вложила в гены — свои или чужие потребности, примитивные или социальные инстинкты — все это подвергается переосмыслению, не всегда здравому, но всегда разумному. Человек не может не подчиняться. Но теперь он накладывает на себя ограничения сам и подчиняется добровольно и осмысленно там, где был вынужден подчиняться принудительно и слепо. Добровольное подчинение собственной свободной воли настолько впечатлило людей, что они назвали это"моралью"и возвели в ранг величайшей загадки. Звучит она так — "А на кой мне сдалась эта мораль?"

В вопросе кроется смысл. Добровольное и осмысленное подчинение — не фунт изюма. Детерминизм заложен в наших самых глубинных эмоциях и ощущениях. Голод, страх, боль… А также восторг победы, восхищение силой, упоение борьбой, наслаждение властью. Загадка морали в том, что она способна отвергнуть любые эмоции, заставить переступить через них. Мораль — это сила разума, то, что позволяет ему преодолеть животные позывы и сделать его цели подлинно независимыми, подчиненными только высшему, одному ему известному смыслу. То, что в мы обиходе называем"силой воли". Парадокс, однако, в том, что найти смысл не так-то легко, но при этом разум не может отказаться ни от морали, ни от смысла, точно так же как не может отказаться от свободы или самого себя. Он обречен на размышление и на мучение, и это, пожалуй, не намного лучше, чем старый добрый детерминизм, который когда-то сам породил своего могильщика.

5 Перерождение эволюции

Идея, что разум переосмысливает, а то и отрицает биологические потребности, вызывает у некоторых эволюционных этиков, генетиков, социобиологов, этологов и психологов мучительные, хоть и закономерные, сомнения. Действительно, разум — продукт эволюции, с этим глупо спорить. Как же он может отрицать законы эволюции? А если он погибнет в слепом стремлении к свободе? Или погубит себя в ослеплении моралью? Или просто ослепнет от собственного зазнайства? Нонсенс! От эволюции нельзя скрыться. И разум, и мораль — это все фокусы эволюции, направленные на выживание. Мораль полезна. Так думают эти ученые.

Но если ученые чтут логику, они должны согласиться, что тогда и полезное морально! Вот где нонсенс — достаточно вспомнить о коровах, чтобы забыть о логике! Разумеется, друзья, мы предпочтем коров. Кстати о коровах. Откуда они взялись? Как эволюция умудрилась из неживой природы создать существо, которое не только дает нам мясо, но и хочет жить? Откуда потребность жить в наборе молекул? Мутации и отбор лишь совершенствуют качества живых тварей, служащих их единственной потребности — выжить. Но сама эта потребность никак не может появиться от того, что эти игры случайных сил сложат атомы и молекулы особенным, животворным образом. Ученые много лет наблюдают галактики, туманности и другие поразительные небесные явления. Разве это — не продукт"эволюции"? Разве образование звезд и планет, элементов и веществ не подчиняется похожим, хотя и немного иным законам? Борьба масс, полей, энергий — это ж беспрерывное насилие! Всякая сила толкает материю, вызывает противодействие и достигая равновесия формирует нечто устойчивое, воспринимаемое нами как"обьект". Но обьекты не вечны. Кому повезло — "выживают"надолго, кому нет — быстро"погибают", превращаются во что-то иное. Все, что мы с восхищением наблюдаем на небе — лишь результат приспособления материальных субстанций к условиям, заботливо приготовленным для них мирозданием.

Появление жизни нарушает эту идиллию. К физическому детерминизму добавляется биологический. Вполне возможно, что появление первой протоклетки, заимевшей потребность"жить", было следствием давно известных нам законов. Ее потребность, например, оказалась энергетически"выгодна". Но как никому не придет в здравом уме полагать, что источник жизни — темная жизненная материя, пронизывающая все вокруг, точно так же никто в здравом уме не будет полагать, что все живое — лишь энергетические машины.

Разум тоже появился в рамках привычных биологических процессов. Свобода преодолевать эгоистические потребности, например, оказалась биологически"выгодна". Но если никому в здравом уме не приходит в голову полагать, что источник разума — светлая разумная материя, пронизывающая все вокруг, то почему здравомыслящие люди полагают, что все разумное — лишь биологические машины? Разум — это продукт эволюции и одновременно — преодоление эволюции, выход в новое качество. Как и жизнь. Жизнь — это появления потребности у мертвой материи. Разум — появление цели у живой. И откуда это все взялось, эволюция нам не обьяснит. Можно принять любую правдоподобную гипотезу — ниоткуда, от темной/светлой материи, от мирового духа и т.п. Не стоит только считать, что ни жизни, ни разума нет, а есть только колебания и колыхания.

Естественно, результаты обоих качественных скачков принципиально отличаются. Если живое хочет выжить, то разум хочет свободы. Разум может ставить разные цели, вытекающие из его биологической природы, но только не свободу. Ее просто нет в биологии. Также естественно,"эволюционные", за неимением лучшего термина, процессы, протекающие в неживой, живой и разумной"природе", принципиально отличаются. Между социальной и биологической эволюциями столько же общего, сколько между ними и судьбами галактик и туманностей. Как хочется думать, что культурная эволюция занимается все тем же — выращивает наиболее приспособленную культуру. Приспособленную разумеется к дальнейшему выживанию. Однако, учитывая предыдущие размышления, сделаем небольшую поправку. Эволюция неживой материи — стремление к устойчивости, пусть и случайное, ненаправленное. Жизни — к выживаемости. Появление разума, способного ставить цели, навсегда изменяет характер движения. Эволюция общества теперь идет туда, куда человек"хочет". Тот, по своему грустный факт, что проблемы устойчивости среды и выживания человеческих особей никуда не делись, ничего в этом не меняет. Но куда человек хочет? Откуда он вообще возьмет цель? Разве не очевидно, что все цели уже заложены — выбора нет! Верно, загадка смысла сложна, но тем более не стоит пытаться подменять ее банальностями выживания — бессмертием, искусственным разумом и прочим"транс-гуманизмом".

Есть абсолютно гарантированная, хотя и неочевидная связь между эффективностью, уровнем развития, степенью благосостояния общества и свободой. Однако"прямой"путь к благоденствию — через личное выживание и личный интерес — так же гарантировано и так же неочевидно ведет в обратном направлении."Механизм"эволюции общества отличается от животной борьбы за собственные интересы — он связан с моралью. Мораль оказывается"полезна", но только не для ее носителя. Эволюция теперь движется осознанным ограничением личного интереса. Лежащие на поверхности, бросающиеся в глаза экономические и технические достижения, кажущиеся нам следствием рынка и эгоизма, на самом деле — следствия глубинных моральных сдвигов и отказа от эгоизма, следствия чистого разума, размышлений и этических идей, предложенных конкретными людьми. Их даже по именам можно назвать, если порыться в справочнике. Несмотря на то, что эти люди частенько говорили на разных языках, идеи, разворачивающие историю то влево, то вправо, в конечном итоге целят в одно место. И мы догадываемся в какое.

Эволюция общества, таким образом, вполне может быть переименована в"прогресс" — эволюцию осмысленную и целенаправленную, в отличие от эволюции живой природы, направленной но не осмысленной, и эволюции неживой материи, и не осмысленной и не направленной.

6 Бессилие разума

Подведем итог. Судя по всему, разуму обеспечена победа над чувствами? Направляя социальную эволюции, разум гарантирует человеку свободу?

Как хочется сказать"да"друзья, не так ли? Но спросим себя, разве может быть свобода гарантирована? Разве обязано добро непременно победить, не смотря ни на что? Без постоянных, упорных усилий, само по себе? Если"да", значит можно не напрягаться, забыть о моральном долге и просто жить в свое удовольствие. Иными словами, стать снова эгоистичным животным, погрязнуть в насилии, вернуться в мир детерминизма… Т.е. никакого обьективного, не зависящего от нас прогресса, в сущности, нет?! Тут явно какой-то подвох!

Может, тогда"нет"? Но если"нет", куда же тогда идет прогресс? Назад? В никуда? Что это за прогресс такой? И ради чего, опять таки, напрягаться? Налицо очередной парадокс свободы. Очевидно, что впереди свобода, но какая она и даже есть ли она вообще, нам неведомо.

Вот оно — полное бессилие разума. Мы идем, отказывая себе в самом необходимом, в самом наиестественном, ограничивая себя в желаниях и потребностях, борясь с природой и себе подобными, преодолевая немыслимые преграды — не зная куда!

И вот вам, кстати, результат. Несмотря на то, что и разговор, и в конце концов договор, кажутся нам неизбежными, моральные усилия разума явно не слишком успешны. Просто посмотрите вокруг. Как бы нас не тошнило, причин для тошноты никак не убавляется. Хуже того, они растут. В последнее время смотреть на"цивилизованное"общество и его самодовольных обитателей становится поистине невыносимо. Почему?

Я думаю мы мало думаем. То есть не мы — они. Такое впечатление, что раньше думали гораздо больше. Не зря же было изобретено столько всего хорошего, предложено столько здравых моральных идей. Что-то было даже реализовано на практике. А сейчас? Налицо повальное слабоумие. Успехи человечества — и наука, и культура, и остатки нравственности — исчезают с космической скоростью. Но почему?

На мой скромный взгляд, тут есть две версии обьяснений. Первая. Разум должен был, но не смог, можно сказать не успел, покончить с социальной эволюцией — т.е. хаотичным поиском моральных норм — и разумно, раз и навсегда, задать направление развития общества и человека. Ведь главное, в принципе, уже было известно. Заменить эволюцию направленным прогрессом можно было бы одним, хоть и непростым, способом — гарантированным воссозданием самого разума. Ведь не секрет, что разум — это всего лишь головы конкретных представителей человеческого рода, вполне смертных, пусть имена их и оказались бессмертны. Постоянное присутствие разума давало бы социальной эволюции непрерывный стимул к движению вперед и тем самым она превратилась бы в прогресс. Да, не гарантированный, но по крайней мере разумный, а значит и успешный. Ошибки и проблемы неизбежны, но размышления — творчество разума — не оставили бы нас без надежды на победу. Был бы разум, а решения найдутся.

Увы, разум так и не научился делать самого себя. Глядя на нынешних обитателей планеты, понимаешь — мы опоздали. Разум оказался не то что недееспособен, а в каком-то примитивно биологическом смысле бесплоден. Вчера он был, сегодня его нет. Умные люди с чувством выполненного долга ушли в мир иной и на их место пришли тупые потомки. Они забыли и про свободу, и про мораль. Они не хотят думать, им лень. Им не интересно.

Детерминизм верен себе. Животные всегда будут рождаться, это абсолютно железный закон, а свобода со своей стороны требует постоянных, непрерывных усилий. Свобода тоже верна себе. Людей необходимо постоянно и непрерывно воспитывать. Малейший сбой в этом процессе — и все. Все! Все надо начинать с начала!

Нам просто не повезло. Почему? Шутка свободы. Словно специальное напоминание, что у нас нет и не будет гарантий. Что свободу надо заслужить.

Вторая версия. Насилие видоизменилось, оно успело пролезть там, где его не ждали. Чем больше разум творит свободы, тем больше природа обнаруживает противоядий от нее. С Большого Взрыва прошло совсем немного времени — а сколько нового появилось вокруг! Как среди физических обьектов теперь существует немыслимое количество сил, так и среди людей теперь существует немеренное количество способов заставить другого подчиниться. Физическое насилие уже давно удел людей с плохо развитым мозгом. Куда эффективней насилие экономическое и финансовое. А также эмоциональное, идеологическое, культурное и моральное. А о демографическом никто еще и не задумывается!

И они не только эффективнее. Они еще и куда более приемлемы. Многие ли считают, что принуждать"мирными"средствами — зло? Что свобода"найти"работу, продаться за деньги — издевательство? Что новости, комментарии, аналитика, мнения и прочие сплетни, извергаемые СМИ — яд для беззащитных клеток мозга? Разве сравнить количество тех, кого тошнит от крови с теми, кого тошнит от лжи?

Бессилие разума вызывает отчаяние, но оно не удивительно. Если физическое насилие практиковалось на земле миллионы лет, то к насилию словами разум оказался не готов. Он просто не развился как следует. Он просто не ощущает насколько это мучительно, когда принуждают словами. Ведь крови не видно, боли не чувствуешь. Чужие страдания трогают только если ими тычут в глаза и хватают за руки. В мире абстракций факты не подкрепляются ощущениями. И разум спасовал перед нашими, закаленными долгой борьбой за выживание, героическими органами.

7 И его всесилие

Недавно ученым удалось добиться новой большой победы — успешно доказать, что биология, гены, вирусы и другие ужасы эволюционного прошлого полностью определяют наше поведение — на все 70 процентов! Вот он — предел? Думаю, нет. Думаю, это все неважно. Наличие полноценного разума перечеркивает их до последнего нуля. Ведь что такое 70%? Это насколько вариациями генов обьясняются вариации поведения. Так сказать, генный детерминизм. Как считали? Взяли разных людей и посмотрели. Рабочих там, колхозников, домохозяек. А почему бы ученым не взять представителей, скажем, каменного века? Палеолит какой-нибудь, не слишком верхний? Насколько отличаются наши гены и насколько отличается наше поведение?

Да что там палеолит! До самого недавнего времени мучительные пытки и зверские казни за пару неудачно сказанных слов были неотьемлемой частью повседневной жизни, приятно освежавшими скуку будней. Обыватели не только выступали в роли зрителей, но и, как показывают исторические документы, принимали самое деятельное участие в инспирировании, организации и проведении подобных экзекуций, масштаб которых следует без всякой скромности назвать массовым. Примерно как нынешняя массовая культура, где, однако, самое страшное — искусственная кровь на экране.

Вот какой удивительный прогресс! И за такое короткое время! Я думаю, всякий честный ученый обязан признать, что ныне живущие — совершенно особый феномен. Мы принадлежим к тому же самому биологическому виду, равно как и являемся физическими телами, но мы — совсем другие, гуманоидные что-ли. Ну, если не все, то довольно многие. Мораль уже вьелась в наши гены и незаметно проявляется сама почти у каждого, кто перерос детство. Как язык и стыд, совесть — вполне биологический орган, хоть и пока сильно варьирующийся в индивидуальных размерах. Этот орган смог доказать всем остальным, включая даже такой непреклонный как желудок — насилие уже неестественно. Осталось только научиться его контролировать и изгонять из нашей жизни. Осталось только научиться его распознавать — в любом его виде. И тогда свобода как бы незаметно вольется в плоть и кровь, а моральное поведение станет почти автоматическим. Свобода и насилие как бы поменяются местами — она станет естественной, а оно нет.

Мы только в начале пути. Как жизнь не появилась мгновенно, так и разуму надо свой миллион лет, чтобы окрепнуть и встать на ноги. Массовая тупость, повсеместное насилие, всепроникающая власть, лицемерные идеологии, дремучие религии и все прочее, вызывающее тошноту — пуповина, держащая разум в утробе детерминизма, не выпускающая его на свет божий. Вспомним детей. Как известно, дети сперва учатся говорить, это случается года в 3, потом осваивают абстрактное мышление, скажем лет в 17, и уже потом становятся морально самостоятельны — годам этак к 30-ти. Человечество еще в своей юности, где-то посередине между половым созреванием и получением аттестата. Оно давно и увлеченно разговаривает, преимущественно о сексе, а вот с абстрактным мышлением у него не очень. Самые бойкие уже способны кое-как мыслить, основная масса предпочитает сказки. Но главное сделано — разум поселился в головах, пусть не во всех, и значит договор — дело ближайшего будущего, пусть и в космическом масштабе.

Разум не умер. Размышления еще теплятся в нас. Еще не все философы стали профессионалами и не все написаное — макулатурой. Посмотрите сколько вокруг замечательных книг, рассказывающих"как надо"! И не всегда эти книги занудны. Некоторые настолько увлекательны, что читатели видят широкий путь к лучшему будущему, даже не понимая, где он на самом деле лежит.

И разум не умрет. Никогда. Потому что разум — это проводник свободы, а свобода обьективна, какой бы загадочной она не была. Без разума ей не обойтись. Пусть не на этой планете, пусть даже не в этой галактике. Какая нам разница?

Так что окружающая мерзость — явление временное. Блеск нынешнего упадка лишь осветил очевидное — мы не на последней странице. Разуму еще писать и писать, что мы, как истинные извращенцы и любители читать, можем только приветствовать, ибо каждая новая страница — это новая победа. Главное — верить! Верить и писать. Писать и верить.

Да, я не доживу. И вы. И еще многие, многие поколения. Но победа придет! Природа бессильна против разума. Что бы она там ни придумывала, разум придумает лучше. В конце концов, что такое сам разум, как не лучшее, что придумала природа?

***

А мораль — лучшее, что придумал разум. А еще одна книга — лучшее, что требуется морали. А вы, друзья мои — лучшее, что может случиться с книгой о морали. Спасибо за то, что вы есть. Если бы не вы, я бы ни за что не догадался о чем писать дальше.

Всего наилучшего,

Ваш

УЗ