Но, произнося эти слова, я почувствовал, что они – лишние: как только я начал изъявлять маркизу свою признательность – изъявлять с пылом, действовавшим на него охлаждающе, – я заметил, что по его лицу скользнуло
выражение нерешительности и неудовольствия, а его опущенные, сузившиеся, скосившиеся глаза, напоминавшие убегающую линию одной из сторон геометрического тела, данного на рисунке в перспективе, смотрели на невидимого внутреннего собеседника так, как смотрят, когда не хотят, чтобы сказанное услышал другой собеседник, с которым только что шёл разговор: в данном случае – я.
Но, произнося их, я уже чувствовал, что они стали излишни, ибо, как только я с горячностью, которая расхолаживала, начал благодарить, я заметил мелькнувшее на лице посла
выражение нерешительности и недовольства, а в его глазах вертикальный, узкий, косой взгляд (как на рисунке, изображающем предмет в перспективе, – удаляющаяся линия одной из сторон), взгляд, который мы обращаем к тому незримому собеседнику, что заключён в нас самих в ту минуту, когда мы говорим нечто такое, чего не должен слышать другой собеседник, господин, с которым мы разговаривали до сих пор, – в данном случае я.
Сейчас он некрасив: на лице его отвратительное
выражение нерешительности и беспомощности, с которым канцлер смотрит то на проект договора на столе, зажатый между двумя изогнутыми мечами, то на календарь на стене, распоротый тонким кинжалом.
Обаятельный молодой человек в потёртых джинсах горячо убеждает двух женщин, пытаясь рассеять
выражение нерешительности на их лицах.