Для их отождествления мне достаточно того факта, что они в равной мере затрагивают онтологию – онтология научной
дескрипции легко может быть переведена в онтологию функционального описания при умолчании о цели.
Закономерным образом, это – субъективистская перспектива,в которой
дескрипция реальности, после установления собственного существования, начинается с вопроса о существовании внешних вещей.
Это не что иное, как культурологическая
дескрипция, которая в силу своей образности даёт больше и отсекает меньше, чем схематическая классификация.
Вопрос о том, являются ли функциональное описание (при неясной или условной цели) и научная
дескрипция однотипными описаниями или нет, здесь рассматриваться не будет.
Чувства и эмоции человека плохо укладывались в нормативные дискурсы метафизики; нормативная этика, неотторжимая часть метафизической
дескрипции человека, никогда не могла вполне объяснить реальных человеческих действий.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: насурьмлённый — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Практическим же воплощением его служит «Трактат о человеке», представляющий собой детальную
дескрипцию картезиева конструкта, тела-машины в его работе.
Остаётся чистая
дескрипция, восполняющая перерывы между дискурсивными пассами некой пористой, невесомой, прозрачной субстанцией – экстрактом морского лёгкого, раствором почвы, воздуха и воды без запаха или цвета, через который ни проплыть, ни переползти, а только наблюдать на расстоянии полёта камня.
Итак, недостаточность феноменологической
дескрипции универсального априори состоит в том, что она не позволяет продемонстрировать укорененность предметной сферы в субъективности.
Утверждение о доступности пассивного синтеза для рефлексии базируется на фундаментальном феноменологическом принципе, состоящем в признании феноменологической
дескрипции единственным методом познания.
Последователь теории
дескрипций здесь бы сказал, что автор творит в окружении большого количества слов или знаков с пробелами, а не сюжетных смыслов произведений.
Стремление науки к аутентичности и аналитичности воспроизведения проникает в художественные дискурсы, что проявляется, в частности, в популярности метафоры-концепта, основанной на остроте аналитического разума, и жанра анатомии, предполагающего разъятие объекта на элементы и его тщательную
дескрипцию.
В результате исследуемый материал рассматривается как подвижная система
дескрипций (примеров), являющихся, одновременно, прескрипциями, – практик, являющихся нормами, но нормами ровно в той мере, в какой они являются практиками.
Во-вторых, требуется осуществить комплексную
дескрипцию города как текста, организованного с помощью визуальныхзнаков (знаковых систем и подсистем).
Недостаточность феноменологической
дескрипции универсального априори жизненного мира состоит в том, что она не позволяет продемонстрировать укорененность предметных связей ни в субъективности (неясно, почему субъективность должна конституировать именно такие, а не иные «типы интенциональности» и «типы синтетического сплетения»), ни в ином по отношению к трансцендентальному субъекту (иное выносится феноменологией «за скобки»).
Но – ускользающая от дефиниции – она доступна
дескрипции, и корректное выполнение этой процедуры, пожалуй, надо признать одной из главных задач культурологии как гуманитарной дисциплины.
Однако все эти описания и рефлексии располагаются за пределами дисциплинарной философии, соответственно, не дают философско-эстетической
дескрипции таких впечатлений.
Однако не всегда действительно проблематичным оказывается то, что попадает в поле
дескрипции или объяснения под таким именем.
Право власти – есть доминанта силы в
дескрипциях реалий современного дня.
Стало быть экфрасис есть не просто многоаспектная
дескрипция и репрезентация, но, так сказать, оживающая картина бытия (или джойсовское work in progress) главной качественной характеристикой которой являетсязримость.
Редукция семиотических принципов до размера элементарных частиц, не подлежащих аутентичной номинации, обнажает потребность в адекватном языке описания того, что по определению не подлежит
дескрипции; тотальная номинация бытия привела бы к затрате всей энтропии на исправление лексических ошибок, а в конечном счёте – к расселовскому парадоксу правильного каталога, основанном на перформативном парадоксе.
Антиязыковая подоплёка «изначального опоздания», которое бы отставало от собственной автореферентности, может быть сведена к редукции языка бытия для вопрошания о бытии: поскольку чтойность вопрошания о бытии неформализируема (Богатов), постольку о бытии следует вопрошать на антиязыке, овладение которым потребует развития телепатических способностей, сопоставимых по утопичности с феноменологией, но гораздо метафизичных по мотивам (то, что не может быть воантиязыковлено, существует неонтологическим модусом, то есть по ту сторону онтологии присутствия/отсутствия: онтологические клише наподобие тавтологии признаны устаревшими в соответствии с онтологической нетранспарентностью, согласно которой существование больше не зависит от номинативного долженствования, а потому относительно некоторой онтологии; если вещь характеризуется неноминабельностью, её статус не является традиционно онтологическим – присутствующим или отсутствующим; нелингвоцентричная онтология, или патология, учреждается посредством антиязыка для нужд фундаментальной
дескрипции (не)бытия,невозможной в пределах естественного языка).
Антиязык числа предназначен для
дескрипции неочисляемого, в том числе в цифре, которое может быть скалькировано в антиязык в качестве числовой характеристики антислов (речь идёт о контекстуальном понимании числа подобно тому, как числовой ряд является аналогией лексикона естественного языка: античисла могут быть соотнесены с антисловами по соответствующим классам; например, античисла означают безвозвратно исчезнувшие числа, эксклюзивность которых не компенсируется комбинаторикой числового ряда).
Социоцентристская природа советской агитационно-массовой пропаганды предполагала необходимость обращения к человеку, с одной стороны, как к объекту воздействующего влияния, с другой, как к предмету необходимой
дескрипции и надлежащей оценки.
В своей абстрактной разделённости психология XIX века призывала именно к такой, чисто негативной,
дескрипции болезни, и семиотика каждой формы была чрезвычайно проста, поскольку ограничивалась лишь тем, что описывала утраченную способность, перечисляя при амнезиях забытые воспоминания, а также детализируя синтезы, ставшие невозможными при раздвоении личности.
Так, запрет на объективацию оказывается не релевантен и в теории
дескрипций, которые, как и имена, рассматриваются в качестве самостоятельного способа референции.
Антиязык числа существует наряду с естественным антиязыком как система
дескрипций для оцифровки антислов, но, с другой стороны, входит в состав естественного антиязыка на правах невоантиязыковляемых алгоритмов.
Такой подход не позволяет усмотреть, что мы познаём не только тогда, когда осуществляем феноменологическую
дескрипцию тех или иных образований сознания и способов их конституирования, но и тогда, когда эти образования впервые возникают в нашем сознании, не будучи феноменологически отрефлектированы.