Обречённые на величие

Эмили Рэй (2024)

Заключительная часть дилогии «Обречённые». Тучи сгущаются над Хосдейлом. Времени осматриваться больше нет: в стае оборотней назревает конфликт, голоса призраков становятся громче, магия грозится выйти из-под контроля, а в городе происходят очередные убийства. Разгадка всё ближе, но вместе с ней наружу выходят и секреты, которые некоторые так отчаянно пытались оставить в тайне. Содержит нецензурную брань.

9. ОДРИ

— Я больше не могу! — со стоном выдыхаю и сажусь прямо на траву на заднем дворе.

Вот уже несколько часов я пытаюсь под руководством мамы проделать хоть одно из простейших заклинаний, но выходят они косыми и нелепыми. Как бы я ни пыталась контролировать силу, она не поддаётся. Хотя, плюс в этом всё же есть — сыпь стала едва заметной и больше не зудит. Излишек энергии ушёл, превратившись в мои бесчисленные потуги показать себя способной колдуньей.

— Давай ещё, — повторяет мама в сотый раз. — Зажги эту палочку на самом конце.

Она втыкает ветку в землю, предусмотрительно убирая руки подальше от предмета возгорания.

— Настройся, дыши, чётко представь результат, — как мантру вновь отчеканивает мама.

Я уже не надеюсь, что получится, но честно стараюсь: закрываю глаза, успокаиваю дыхание, детально представляю веточку, горящую наподобие свечи. Не отвлекаясь от образа, шепчу заклинание.

Мамин вздох.

Открываю глаза и вижу объятую пламенем ветку. Снова. Она полностью поглощена огнём. Моей магии не хватает контроля. Испускаю усталый вздох.

— Ладно, закончим на сегодня, — мама топчет остатки пламени и подаёт руку. — Пошли в дом, мы и так провели здесь много времени. Не хватало, чтобы соседи заинтересовались.

Принимаю помощь и поднимаюсь на ноги, краем глаза заметив промелькнувшую тень. Машинально напрягаюсь, оборачиваюсь, осматривая пространство, но больше ничего не вижу.

— Что там? — интересуется мама, как ни в чём не бывало направляясь к двери.

— Ничего, — качаю головой. — Птица, наверное, пролетела.

Это вполне могла быть тень от птицы, — подтверждаю свои же слова и поднимаюсь следом за мамой на крыльцо.

Начинаю сочувствовать психически больным: сходить с ума — страшно. Когда перестаёшь отличать реальность от иллюзий, начинаешь поддаваться уловкам мозга и параноить…

— Одри, что ты там замерла? — обеспокоенно выглядывает из кухни в коридор мама.

Скидываю обувь.

— Задумалась, — как можно беззаботнее отмахиваюсь и захожу к ней.

Нет смысла пугать ещё и её. Она в курсе того, что, в целом, происходит, но знать, что я трусиха — ни к чему.

— Я решила сегодня сходить к Джейн, — размышляю вслух, хотя настоящую причину визита не называю. — Мы не общались с тех пор, как… ну, ты помнишь… когда всё раскрылось.

— Мне казалось, она не хочет ни с кем общаться, — отвечает мама, хватая закипевший чайник правой рукой, а левой насыпая что-то по чашкам.

Сажусь за стол и скрещиваю лодыжки.

— Да, и у неё есть на то причины. Но, может, она уже… не знаю, — вздыхаю. — Может, уже готова поговорить.

Кипяток разливается по белоснежным чашкам, и по кухне разносится дивный аромат разнотравья.

— Попробовать лишним не будет, — соглашается мама и ставит чай на стол. — Только не дави на неё слишком сильно, она сейчас максимально уязвима.

Соглашаюсь кивком. Сердце сжимается от сочувствия к Деламар. Но что ей моё сочувствие? Оно не даст абсолютно ничего, я в этом убедилась: сразу после похорон Карен мы с Джейн долго говорили и ещё дольше молчали. Я потеряла лучшую подругу, а Деламар — мать и надежду на воссоединение с утерянной семьёй. Нам обеим больно, но ей, должно быть, в несколько раз сильнее. Хотя не уверена, что боль от утраты может быть сильнее — она сама по себе максимально невыносимая, пусть и переживаем мы все её по-разному.

— Что это? — внимание переключается на мутную светло-жёлтую жидкость в той чашке, что расположена ближе ко мне.

— Поможет сдерживать силу, чтобы она не вырывалась спонтанными всплесками.

Скептически кошусь на чай.

— Ты же говорила, что нужно выпить это перед сном?

— И сейчас, и перед сном, — натянуто улыбается мама, когда садится за противоположный край.

Понимаю, что дела плохи. Осторожно подношу чашку к лицу и дую. Синхронно, с появлением волн на поверхности чая, возникает слабое дребезжание стёкол в доме. Мама бросает взгляд на окно и качает головой со словами:

— Нет, ну это уже никуда не годится. Пей.

Делаю аккуратный глоток и шиплю от негодования. В горло словно сыпанули перца.

— Фу, — морщусь. — Что за обжигающая гадость?

— Жжётся — значит работает, — немногословно отвечает мама.

Делаю ещё один небольшой глоток, и дребезжание повторяется.

— Она сопротивляется, — констатирует мама, недовольно поджав губы. — Магия не хочет быть запечатанной в теле. Пей.

— А магии не будет ещё больше из-за того, что мы её сдерживаем? — бровь незамедлительно ползёт вверх.

— Мы не будем её сдерживать полностью, — её ногти стучат по чашке. — Оставим небольшой узкий коридор, по которому она будет выходить контролировано. И… — она ненадолго замолкает, подбирая слова. — Рассказывай мне свои сны, ладно?

Лающий кашель пронзает кухню, потому что я давлюсь чаем. Иногда мои сны настолько странные, что рассказывать о них, тем более маме, стыдно.

— Если бы мы сегодня не заговорили об этом, я бы и не знала, насколько всё зашло, — поясняет она, будто склоняя к своей позиции.

Недоверчиво взираю на маму исподлобья. Идея обсуждать сны выглядит очередным приёмом психотерапевта, но мне на это уже всё равно. Если я и правда перестаю отличать сны, — или иные миры, — от реальности, то лучше разобраться с этим как можно скорее.

— Хорошо, — соглашаюсь, восстановив дыхание.

В любом случае, не обязательно рассказывать всё.

На несколько долгих минут в доме повисает тишина.

— Во сколько тебя проводить к Джейн? — нарушает молчание мама.

После того, как из-за меня взорвалась психбольница, а Уэст исчез в неизвестном направлении, мама запретила бывать мне вне дома одной. Теперь, куда бы и ни направлялась, меня обязательно кто-нибудь сопровождает.

— Сейчас, — тут же отзываюсь я, хватаясь за возможность больше не пить мутную жижу, но заметив мамины поджатые губы добавляю: — Чай допью и пойдём, ладно?

Она кивает. Заставляю себя пить, чтобы быстрее сбежать подальше от ставшего вдруг неприятным запаха трав. На кухне наступает тишина, каждый думает о своём. Я время от времени бросаю на маму взгляды.

Наши отношения сильно изменились. Я узнала семейную тайну, мама пытается меня обучить, но мы словно становимся только дальше друг от друга. Кажется, мы во всём разобрались: я поняла мамин страх за меня и почему она скрывала магию, а она приняла моё решение не прятать силу, но я чувствую себя не в своей тарелке. Мне впервые в жизни не комфортно дома, не комфортно с родной матерью.

Я ведь простила её, так почему всё не может вернуться на круги своя? Почему я чувствую нашу отстранённость друг от друга? Неужели это и есть та самая сепарация? Это так я должна почувствовать себя взрослой? Отдельной личностью? Пф. Мне не нравится. Я скорее чувствую себя одинокой. И ведь при живых родителях. Боже, это так Карен чувствовала себя всю жизнь?

Остатки на дне, как по традиции, оказываются самыми горькими. Я беру на заметку в следующий раз добавить в напиток большую ложку мёда.

— Как ты думаешь, — негромко произношу я и поднимаюсь из-за стола, — мистер Уэст ещё вернётся?

Вместо ответа следует тихий тяжёлый выдох. Снова кивок.

— Вопрос лишь в том, когда, — шепчет мама.

Статуэтка кошки, которую мама принесла с работы, падает с холодильника и разлетается по полу на несколько острых обломков.