Должность Смерти

Элла Эйвери (2024)

Я мечтала о любви, о доме. Я хотела путешествовать по миру и наслаждаться жизнью. Но планы Судьбы сильно отличались от моих… Меня убили. Отобрали имя, а взамен наделили бессмертием, нечеловеческой пугающей силой и обязательствами. С тех пор именно я прихожу к умирающим и забираю их души. Я та, кого кличут Смертью.

Глава 5."Неожиданное место"

Новый день — новые неоправданные ожидания.

Падение с лестницы. Венерическая болезнь. Расчленение в гараже. Сильное лекарство в неправильной дозировке. Стрельба в пабе на отшибе города.

Но все мои мысли занимало другое… Весь день я искала в толпе прохожих лишь ЕГО силуэт. Высматривала светлую макушку вдалеке. И ждала. Очень усердно ждала.

Вечер казался невыносимо долгим, ночь — бесконечной. Только к утру мне кое-как удалось отвлечься от навязчивых, царапающих сердце, дум. Как ни странно, Зов помог в этом — привел меня в любопытное место.

Секретный экспериментальный бункер.

Глубоко под землей, где должно пахнуть природной сыростью, но разит отполированным железом, скрываются суетящиеся инженеры. Над ними возвышаются люди, чьи плечи украшены звездами, а на груди сверкают позолоченные медальки. В знающих многие тайны глазах искрится предвкушение, черствые ладони то и дело потирают друг друга.

Важные персоны надежно укрыты за бронированным стеклом в небольшом закутке на втором этаже, все прочие присутствующие — устраиваются на размеченных позициях на основной площадке. Тела обычных работяг обтянуты в защитные огнеустойчивые костюмы, лица обезличены бесцветными противогазами, напоминающими черепа лысых крыс с огромными круглыми глазами без белка.

Я стою в стороне, сунув руки в карманы пальто, и наблюдаю за суматохой, ничего толком не понимая.

Как вдруг во всем помещении резко гаснет свет.

Тьма. Кромешная. И тишина. Мрачная, жуткая.

Каждый остается наедине со своим разумом, отделенный от мира вокруг. Тревога медленно ползет по коленям все выше, сжимает желудок, сдавливает грудную клетку и когтями вцепляется в горло. Неизвестность пугает убедительнее любого чудовища.

Чужие вздохи ярко выделяются в общем безмолвии, каждое движение в стороне кажется угрозой. Где-то неподалеку слышны чьи-то поспешные шаги.

Разлетающееся в разные стороны эхо тяжелых ног усиливается, и через секунду некто грубо врезается в мое плечо. Я испуганно отскакиваю и улавливаю едва слышимое брошенное ругательство, а вслед за ним скрип. Щурюсь, чтобы разглядеть хоть что-нибудь…

Бах! Вспыхивает мощный прожектор на высоком потолке. Ослепляющий луч падает четко в центр комнаты, осветив габаритный экспонат, покрытый благородно-серым брезентом. Из темноты с характерным механическим звуком к нему приближается металлическая клешня, напоминающая руку человечка из лего. Нелепая, неуклюжая, всего одним резвым движением она умудряется скинуть громадное тяжелое покрывало.

И перед взором, наконец, предстает то, ради чего все собрались.

Под бездушным белым светом блистает звезда сегодняшнего показа — острый вытянутый нос, широкие массивные крылья, брюшко и хвост, а сверху, под округлым прозрачным куполом новенького истребителя, восседает дружелюбный пилот — робот с нечеловеческими пропорциями, но со веселой улыбкой, нарисованной сочной желтой краской посреди квадратной головы.

Притягательная мощь никого не оставляет равнодушным. Завороженные зрители липнут к стеклу, словно дети, впервые увидевшие диснейленд. И даже я, человек не выносящий разговоров о сражениях, безвольно поддаюсь вперед. Чувство силы и величия пропитывают воздух, дыхание становится глубже и тяжелее.

На смену первого впечатления приходит — хотя правильнее сказать, врывается — еще более ошеломляющее.

ПШШШ… Объемную густую черноту прорезает красочный столп огня. Пламя несется, стремительно набирая скорость, и сталкивается с носом железной птицы. Целует ее торопливо, страстно, с пылкостью, с жадностью, проходится по каждому кусочку. А затем так же резко тухнет, не оставив после себя ни малейшего пятнышка.

Сердце колотится, губы восторженно раскрыты. Животный страх смешивается с волнующим трепетом и разливается по венам, поднимая волосы дыбом.

А тем временем враг, все еще таящийся в тени, так просто сдаваться не намеревается — вслед за огненной волной выпускает поток горящих шаров. Один за другим они цепляются за серебристую поверхность, но в итоге… ни вмятин, ни ожогов, никакого урона не наносят.

Такой же неповоротливой, как у собрата, рукой пилот машет присутствующим, уведомляя:"Я в порядке!".

В помещении снова врубается полный свет. По бокалам льется шампанское. Довольные заказчики обмениваются крепкими рукопожатиями, похлопывая друг друга по плечу.

Проследив за радостными лицами, я вдруг понимаю… Что-то явно не так. Зачем же Зов притащил меня сюда? Неужто хотел развлечь представлением, без каких-либо скрытых мотивов? Что-то я сильно сомневаюсь в его"добродетели"…

Охваченная беспокойством, я озираюсь по сторонам и за своей спиной замечаю приоткрытую небольшую дверь, окрасом сливающуюся со стеной. В быстро уменьшающейся щелке умудряюсь рассмотреть содержимое одного из двух кружков на противогазе — обезображенный шрамом глаз, навевающий холодный ужас. В блике защитного стекла мельком отражается весь ангар и гаснет в тени, когда дверь затворяется.

Бам! Грохот вынуждает меня отвлечься.

Двухметровый робот, весом центнера два, валяется на боку и болтает ножками, как беспомощный жук. Инженеры сбегаются со всех краев, чтобы помочь бедолаге подняться. Но тот, безжалостная неблагодарная машина, сжимает посильнее рычаг на огнемете и жарким потоком отбрасывает подальше от себя несчастных рабочих. Металлический пилот безучастно наблюдает за пострадавшими, ловит взгляд своего железного друга и выходит из себя — клешнями беспорядочно бьет по кнопкам, пока не задевает нужную…

Удачно катапультировавшись, робот наслаждается свободой. Примерно, секунды две. А затем плоской макушкой впечатывается в высокий потолок, разбив один из фонарей. Мелкие куски бетона и стекла рассыпаются в разные стороны, как и части от тела пилота — туловище мнет собой крыло истребителя, вызвав возмущение на лице человека в погонах, второй куб, размером поменьше, где в теории должен быть мозг, попадает в четкую цель — в свою беспомощную копию, крутящуюся по полу в кругу огня.

Бах!

Мощный взрыв снес меня ударной волной. Затылком я приложилась о стену и обездвижено скатилась на пол. В ушах зазвенело, в глазах помутнело. Схватившись за пульсирующий висок, я пыталась остановить головокружение, но вокруг все противно мерцало, усиливая мигрень и вызывая тошноту. Взглянув вверх, я поняла, в чем было дело — короткое замыкание играло лампами, заставляя их мигать, то ослепляя, то погружая во мрак.

Сквозь туман, обтянувший зрачки, я разглядела несущийся в мою сторону шар огня. Едва успела щелкнуть пальцами, стена за моей спиной почернела, пол вспыхнул, словно облитый керосином. Пламя рвануло вперед, с диким голодом поглощая все, что попадалось на пути.

Огню было абсолютно плевать из чего сделаны защитные костюмы рабочих, он с особым упоением превращал их в рваные клочья, остервенело пробираясь к тонкой коже и беспощадно обгладывая ее. Обожженные лица покрылись волдырями, лопающимися и разбрызгивающими сукровицу.

Я видела кости на обуглившихся скулах. Вдыхала вонь жженного человеческого мяса, горелых волос, запекшейся крови. Слышала пронзительные крики, жалостные мольбы, отчаянный топот ног и треск пожара.

Ни один из огнетушителей не сработал, пустые красные баллоны безнадежно бросали повсюду. Люди ломились в запертые огромные врата ангара, но, попав в сети обреченности, сдавались и обессиленно оседали на раскаленные плиты под ногами.

Мне хотелось облегчить агонию каждого, потому я рьяно носилась от одного мертвеца к другому, стерев подушечки пальцев от бесконечных щелчков. Впервые я не чувствовала, что насильно отбираю души, напротив, я даровала освобождение от боли и от страданий. Я даровала покой.

В этот раз быстрая Смерть казалась спасением. И чувство вины не тормозило меня.

На втором этаже дела обстояли чуть лучше — извивающиеся щупальца пламени не доставали так высоко. В отличие от удушающего дыма…

Высокий чин, может, и способен обеспечить хорошую жизнь, но не вечную. Обливаясь реками пота, мужчины поскидывали с себя мундиры и величественные фуражки, высунули языки и дышали ртом, не устояв на подгибающихся ногах и опустившись на четвереньки. Кто-то из них взывал к Богу и просил о помощи, другой — достал из внутреннего кармана фотографию девушки и, целуя бумажку, что-то нежно нашептывал ей, а еще один — таращился сквозь стекло, скорчив физиономию в гримасе ярости и рыча, как дикий зверь, загнанный в клетку. В его зрачках отражался наглый пожар, что так дерзко плясал вокруг бронебойного самолета.

Была в их компании и женщина. Ее руки дрожали возле промокшего от слез лица, а пересохшие губы тараторили в трубку:"Прости, золотце… Сегодня тебя заберет папа, хорошо? Я люблю тебя. Очень люблю, малышка… Вырасти достойным человеком, ладно?". Не знаю, как ей удалось дозвониться своему ребенку буквально из-под земли, но эта удача стала заключительным аккордом в ее жизни. Смахнув горечь со своего сердца и пару капель с влажных ресниц, я несильно сжала женские пальцы и аккуратно уложила труп в дальний угол комнатки. А затем побежала дальше.

Зов толкал меня в разные стороны, изводил, истощал, не позволял сопереживать и печалиться. Я отказалась от собственных чувств и ответственно выполняла работу, стараясь не задумываться о том, как много людей будут скучать по человеку, чье дыхание остановилось под моей ладонью, чьи глаза застыли, стоило мне в них взглянуть.

Когда трупов стало уже слишком много, а мои силы начали покидать меня, я изнеможенно рухнула на колени и зажмурилась, задрав голову.

— Я больше не могу, — практически беззвучно выползли слова из моего рта, — прошу тебя… остановись.

Судьба никогда не баловала меня своей добротой, но в этот единственный раз она все же услышала мою просьбу…

Капля. Еще одна. Третья. С потолка обрушился охлаждающий ливень, размазывающий соленую усталость по лицу. Вдалеке скрипнули тяжелые двери. Воздух прорвался внутрь, и пока жаждущие легкие ненасытно впитывали его молекулы, темное облако из десятка спасателей пронеслось мимо меня. Человеческие останки собирали со всего ангара, обездвиженных людей с верхнего этажа выносили на носилках. Тот, кто смог остаться в сознании, или рыдал, сжавшись в комок, или пялился в стену, не моргая и обнимая колени.

Чуть позже еще несколько человек скончались от глубоких ожогов уже в больнице.

А новенький серебристый истребитель так и остался стоять, сверкая под светом софитов.

На закате я вышла из палаты и побрела вперед, не разбирая дороги. Пути в очередной раз привели меня к границе города. К грязной реке. К такой же грязной, каким стало мое душевное состояние за последние несколько лет.

Потеряв счет времени, я все дальше и дальше бесцельно волочилась по траве, по песку, по коричневым водорослям. Сознание начало проясняться только тогда, когда течение стало дерзко сбивать меня с ног.

Я оглядываюсь и понимаю, что стою посреди русла. Мое пальто неприятно намокло до уровня плеч и теперь ощущается тяжелым грузом. Но я не обращаю на это внимания, расслабляю тело и позволяю ему исследовать дно. Склизкая тина удерживает меня, заменив мягкую постель. Концы мокрых локонов плавно покачиваются перед моим лицом. Сквозь толщу мутной воды с трудом прорывается блеклый луч заходящего солнца. Пузырьки воздуха, выходящие из моего рта, стремятся ему навстречу. Мое тело мертво, а значит, кислород не является для него необходимостью. Я закрываю глаза и, перетерпев недолгие судороги, полностью блокирую систему дыхания.

Вода толкает меня в сторону моря. Я не сопротивляюсь.

Но внезапно упираюсь во что-то.

С трудом разлепляю веки. Грязь царапает роговицу. Сверху опускается чья-то ладонь и грубо тянет меня за воротник.

Против воли я выныриваю в воздушное пространство. Стою на коленях на берегу и не слишком утонченно откашливаюсь, пока ветер обдувает холодом мою растрепавшуюся прическу. Одежда высыхает мгновенно, но волосам нужно чуть больше времени и, желательно, литр шампуня, ну или хотя бы расческа.

— Странный у тебя способ рыбачить, — Марк стоит надо мной, скрестив руки на груди.

В ответ я лишь тяжко вздыхаю. Усаживаюсь на песок среди травы и оттряхиваю капроновые колготки. А друг все не унимается:

— Думаешь, на дне реки тебя не найдут и не заставят работать? Будешь жить среди рыб, станешь одной из русалок? — парень опускается рядом, упирается локтем в колено и придерживает голову кулаком. — Так ты точно не сможешь сбежать от рабочих обязанностей. У русалок ведь нет ног.

— Готовишь стендап для утопленников? — я бросаю на собеседника преувеличенно безразличный взгляд, выражая этим свою неготовность смеяться прямо сейчас.

Пальцами небрежно провожу по уже почти сухим волосам, распутывая узлы, затем туго закручиваю и цепляю к голове заколкой.

— Что с лицом? Такой грустный взгляд, как будто кто-то умер, — иронизирует друг, безучастно разглаживая помятые в кармане лепестки светлого цветка.

Я прячу бледные пальцы в потрепанные перчатки и вспоминаю о неприятных словах, брошенных Марком несколько дней назад.

Сказал, если я расплачусь, он уйдет и больше не вернется. Так есть ли смысл делиться с ним тем, что творится на душе? Я открою свое сердце, а парень пронзит его самым страшным оружием — отвержением. Оттолкнет меня, как чужую, надоедливую девчонку, докучливую сироту, повисшую на его протянутой руке.

Может быть, именно поэтому, в попытке защитить израненное и столь уязвимое место, я нападаю первой:

— Да, знаешь, кое-кто умер… Сперва ты. Потом я. У меня лицо мертвого человека, Марк. С чего бы ему быть радостным?

— Ты ведь постоянно находишь поводы, чтобы порадоваться ерунде.

— Сегодня из ерунды только твои дурацкие шутки, — тон у меня сухой, почти грубый.

На какое-то время парень замолкает и тяжелым взглядом проходится по округе, будто его глаза уже ищу выход. Я обнимаю свои колени и, спрятав лицо в сложенные руки, бормочу:

— Уходи, если решил уйти. Не мучай меня… И без того тошно.

— Ну же, Лилия, — друг полностью игнорирует мои слова и продолжает наседать, — что произошло? Опять тот противный дед крадет детишек? Не молчи.

Марк не просит, он требует. Ему не нравится, когда контроль находится не в его руках.

— Ты считаешь эмоции бессмысленной глупостью. Так давай не будем о них говорить.

— Проявлять эмоции — это не глупо. Позволять им собой помыкать — вот, что я считаю глупостью. Ты должна дрессировать их, дисциплинировать. Но пока только и делаешь, что балуешь. Идешь у них на поводу. Возьми уже бразды правления в свои руки. Укроти свои страдания.

— Я стараюсь, Марк. Правда стараюсь. Я закрываю глаза, чтобы не видеть чужую боль, как ты меня и учил. Со всей силы зажмуриваюсь… Но тогда начинаю ощущать агонию смертников через собственную кожу. И порой мне хочется содрать ее, лишь бы перестать все это чувствовать…

Последние слова даются мне с трудом и звучат совсем не слышно. Горло сжимается, отказываясь вдыхать воздух. К глазам подступают слезы, и мне едва удается их сдерживать. Запустив трясущиеся пальцы в волосы, я порчу свою прическу, светлые локоны спадают на плечи.

— Уходи… — тихо шепчу сдавленным голосом. — Пожалуйста, уходи. Я больше не выдержу…

Не хочу плакать при нем. Не хочу, показывать ему свою слабость.

Впрочем, парень и не смотрит в мою сторону, разглядывая облысевший тонкий стебель, накрученный на сероватый шершавый палец.

— Ты… хочешь, чтобы я ушел?

Не в силах сказать что-либо, я лишь до боли кусаю дрожащую губу и отрицательно мотаю головой, жалобно всхлипывая.

— Тогда не уйду, — кивает друг. — Буду сидеть здесь, пока тебе самой не надоест.

— Хорошо, — робко произносят мои губы. — Но учти… я буду плакать. Прямо сейчас. И если тебе противно на это смотреть, то…

— Плачь, если тебе это нужно.

— Но ты ведь сказал…

— Я поддался глупости. И сморозил чушь. Забудем о ней, ладно?

"Забудем"?

Если бы это было так просто… Вычеркнуть ненужное из памяти и больше не мучаться, без конца ворочая в голове одни и те же болезненные мысли. Если бы это было так просто, я бы целиком удалила последние несколько лет из воспоминаний. Не сидела бы и не считала количество обугленных, изуродованных тел, вырисовывая в воображении застывшие в ужасе лица. Я бы перестала каждый раз в тишине слышать отголоски предсмертных визгов, что звучали еще неделю, а то и месяц назад.

Я бы выбрала амнезию, если бы могла. И каждое утро начинала бы с чистым сердцем.

Если бы это было так просто…

Нетерпеливая влага уже скопилась в уголках моих глаз и, увы, я больше не могу закрывать врата перед ней… Обильным потоком она сносит все замки и вырывается наружу. Оранжевые закатные лучи искрятся, подсвечивая холодные узкие ручьи, стекающие по бледной коже.

Друг молча наблюдает за мной чрезмерно долгих десять секунд, разглядывает опухшие веки, покрасневший нос, соленые мокрые щеки. А затем поджимает губы и отстраняется, озираясь на покачивающиеся деревья. Похоже, ему и правда противно видеть меня такой.

— Знаешь… Я ведь целое десятилетие провел в одиночестве, сроднился с ним. Я избавил себя от способности что-либо чувствовать. И все было в порядке, — Марк закапывает в песок оставшиеся клочки от разорванных лепестков и протяжно вдыхает, будто собирается нырнуть на опасную глубину, — но потом объявилась ты. Каждый день лила слезы и была такая испуганная, потерянная. Мне стало тебя жаль. Впервые за много лет я ощутил это колкое чувство… Сожаление. Оно противоестественно для нашей работы. Оно неправильно. Понимаешь? Эмоции созданы для живых. А мертвым положено быть холодными и бесчувственными. Так задумано самой природой. Так правильно.

Он хочет сказать, что со мной что-то не так? Что мои чувства — изъян, мешающий нам обоим?

— Из-за этого ты готов был от меня отказаться…

— Думаешь, смог бы?

Я поднимаю свое зареванное лицо и сталкиваюсь с бесцветными уставшими глазами, обрамленными темными густыми ресницами. Такие знакомые, почти родные, но в то же время далекие, недосягаемые. Мой взгляд невольно падает ниже, скользит по скулам и задерживается на губах, так явно выделяющихся на фоне блеклого лица. В голове мельком проносится мысль:"Наверняка они очень мягкие…".

Моргнув несколько раз подряд, я прихожу обратно в себя. С Марком мы одновременно отворачиваемся друг от друга, взором неловко петляя между двумя единственными огоньками на почерневшем небе.

И до меня вдруг доходит…

Солнце уже успело сесть. День закончился. А я так и не встретилась с…

— Черт. Самаэль, наверное, меня уже обыскался… — слишком поздно прикусив язык, я киваю другу на прощанье: — Мне пора на работу. Пока.

Прежде чем польются неудобные вопросы, я щелкаю пальцами и исчезаю, оставив Марка наедине с его замешательством.