Должность Смерти

Элла Эйвери (2024)

Я мечтала о любви, о доме. Я хотела путешествовать по миру и наслаждаться жизнью. Но планы Судьбы сильно отличались от моих… Меня убили. Отобрали имя, а взамен наделили бессмертием, нечеловеческой пугающей силой и обязательствами. С тех пор именно я прихожу к умирающим и забираю их души. Я та, кого кличут Смертью.

Глава 3."Уровень откровения"

Жизнь — это лес с миллионом развилок. Для кого-то он яркий, солнечный, теплый, для других — устрашающе мрачный, одинокий, опасный. В этой чащобе у каждого есть своя собственная, проторенная Судьбою, тропа. Но люди все норовят сойти с верного пути, насовершать глупых ошибок, потеряться среди чужих дорог. Это нормально.

Мы рождаемся без нужных карт и шагаем вслепую, наощупь, доверившись интуиции, чувствам. Но, увы, не всегда они говорят что-то полезное, а иногда вовсе нарочно сбивают с нужного курса.

Интересно, что же такого они нашептали тем, кто умудрился дойти до убийства?

Ужаснейший из грехов… И я наблюдаю его ежедневно, впитывая в себя смрад и гниль порочности чужих деяний.

Всю ночь полиция пытается перехватить преступников, а я безвольно бегаю за ними по пятам, добивая утонувших в боли жертв. И лишь к утру выматывающая игра в кошки-мышки, наконец-то, прекращается. Крысы прячутся по темным углам. Полицейские зализывают раны и готовят новый план, несколько из них попали в больницу. Везунчиков выпишут через пару недель, а вот тем, кто с удачей не настолько дружен, придется встретиться со мной.

Завершив свой обход ближе к полудню, я обессиленно падаю на ближайшую лавку и бездумно пялюсь на ясное небо. За спиной ненароком различаю веселый детский смех, внезапно оборвавшийся грохотом и последующим за ним рыданием. Неохотно оборачиваюсь и вижу кудрявую девочку с разбитой коленкой, а рядом с ней опрокинутый четырехколесный розовый велосипед. К детенышу быстро подбегает обеспокоенная женщина и испуганно прижимает малышку к себе. Уловив мелкое покалывание под ребром, я отвожу взгляд. Похоже, этому ребенку повезло.

В голове проплывают тяжелые глыбы давно позабытых воспоминаний. Я сталкиваю их в самую глубокую пропасть и, наблюдая, как развалившиеся куски поглощает тьма, брезгливо отряхиваю руки. Из бездны доносятся всхлипывания и детское хныканье, но сегодня я не намерена потакать этой призрачной боли.

Не готова взглянуть в лицо маленькой девочки со светлыми мягкими волосами, умоляющей не оставлять ее.

Она зря надеется на меня… Пора бы уже это понять.

Вчера я уловила схожие чувства в зеленых радужках — надежда, погибающая под коварными лапами отчаяния. Вот, почему мне было так страшно смотреть в глаза того парня. Наша боль отразилась друг в друге. Я увидела в нем саму себя. Ту часть, какую видеть совсем не хотела.

Он тоже увидел меня. Но не испугался…

Щелчок — и я уже у входа в нужную палату. Разглядываю пациентов издалека, но так и не нахожу интересующего меня человека. Что же с ним стало? Не мог ведь он умереть… Я бы первая узнала об этом.

Досадливо побродив вдоль длинного коридора, я останавливаюсь в самом отдаленном укромном углу и, задумчиво засмотревшись в небольшое окно с видом на крыльцо, кончиками пальцев невесомо поглаживаю пыльные листочки позабытого всеми искусственного цветка, украшающего широкий пустой подоконник. Целыми днями он вынужден завистливо глядеть на то, как где-то внизу настоящая трава покачивается под мягким ветерком и нежится в тепле солнца, наслаждаясь прекрасным днем и свободой… до тех пор, пока ее не сминают чьи-то босые ноги.

Приметив яркую шевелюру, я облегченно выдыхаю и, по пути поправляя прическу, быстро спускаюсь по лестнице.

Во внутреннем дворике здания юноша в голубой больничной сорочке усаживается на сочный зеленый газон и утыкается в книгу с ветхими страницами. Я боюсь подходить к нему слишком близко, потому наблюдаю с приличного расстояния. Пару минут взор зеленых радужек гуляет по строчкам, а затем устремляется к небу. Веки опускаются, ресницы подрагивают и становятся влажными.

Мое сердце сжимается. Видимо, злится на меня за то, что до сих пор стою в стороне. Приходится его послушать, лишь бы перестало колоть.

Как только черные сапоги касаются травы, шелест выдает мое появление. Парень локтем вытирает покрасневшие глаза и смотрит на меня. Замешательство и легкий испуг — вот, что отображается на его лице.

— Прошу прощения… — юноша ладонью проходится по щекам, смахивая следы своего горя, и натянуто улыбается. — Хорошая погодка, правда?

В ответ я растерянно киваю и неловко прячу руки в карманы пальто, глядя на собеседника сверху вниз. Сердце все еще бьется так резво, будто отплясывает чечетку. И я прекрасно понимаю его волнение…

Живой человек смотрит на меня.

— Хотите присесть? Или… вы уже уходите?

Тяжело сглотнув, я усаживаюсь рядом с парнем и обнимаю свои колени.

— Вы совсем не из болтливых, — придержав пальцами нужную страницу, юноша прикрывает книгу и все свое внимание обращает ко мне, — но я рад, что вы вернулись.

— Я… — силой поднимаю уголки губ, — я давно не общалась с людь… с незнакомцами. Забыла, как это делается.

— Понимаю, — парнишка улыбается чуть шире, — можем притвориться, что мы старые друзья. Идет?

Теперь и на мои глаза наворачиваются слезы. Я быстро киваю, укусив внутреннюю сторону щек, чтобы не расплакаться. Не сосчитать сколько времени я прокручивала этот момент в своей голове. И вот оно… Случилось.

— Здорово, тогда я буду обращаться к вам на ты. Кстати, я все хотел спросить, тебе не жарко так? Черное пальто, сапоги, перчатки… Лето же?

Мой нос слегка фыркает в слабой усмешке, пока я лихорадочно прокручиваю в голове все возможные варианты более-менее приемлемого ответа.

— У меня кровь медленно циркулирует. Из-за этого бледная кожа и… некоторые проблемы с терморегуляцией.

"На самом деле я ходячий труп, но, естественно, не скажу тебе об этом. Может, сменим тему, пока я не проговорилась?", — остается неозвученной фраза на языке.

— Как я могу тебя называть?

— Адриан. А что на счет тебя?

— Меня?..

Не думала, что такой простой вопрос может застать врасплох.

Вот уже несколько лет никто кроме Марка не обращался ко мне напрямую. И сейчас я могла бы назвать абсолютно любое имя, выстроить новую личность. Создать другую себя и таким образом хотя бы на миг забыть обо всех ужасах своего нынешнего положения.

Я бы сказала"Жаклин"и притворилась аристократичной утонченной особой, или назвала бы имя"Сьюзи"и громко беззаботно рассмеялась, или"Саманта" — немного вздернула бы носик и высокомерно оглядела бы жалкую местность вокруг. Я могла бы стать кем угодно.

Но мне захотелось побыть собой. Той самой девчонкой, которая любила свою жизнь, любила этот город. Которая много мечтала и не знала бед.

Я открываю рот, собираясь назвать свое настоящее имя, то самое, которое когда-то причисляло меня к миру живых. Чувствую, как содрогаются голосовые связки, но вылетающие звуки сплетаются в нечто совершенно иное:

— Ли… лия…

Непонимающе хмурюсь. Что за ерунда? Почему…

— Ли-ли-я? — Адриан задумчиво растягивает каждый звук, будто никогда прежде не слышал это слово. — Типа, как цветок?

— Ага…

Как здорово, моя личность утеряна и заменена цветком.

— Тебе подходит, ты очень красивая, — юноша изучает мое лицо пару долгих секунд и смущенно отворачивается, сжав покрепче кожаную обложку.

— Спасибо.

Кажется, уже целую тысячу лет мне никто не делал комплиментов. Я и забыла, как это бывает приятно.

— Это книга… мм, Софии? — надеясь, что угадала с именем, неуверенно произношу я, поглядывая на розовато-бежевые руки собеседника.

— Мы хотели устроить литературный кружок с миссис Блейк, но она… — поджав губы, парень тяжело вздыхает, подушечкой большого пальца бережно проведя по красной кожаной обложке с золотой потертой надписью:"William Shakespeare". — Это любимая книга моей мамы. Я попросил Софи передать ей привет, если они вдруг встретятся, но я не думал, что это произойдет так скоро…

— Ох… — мои плечи съеживаются, ногти через перчатки мягко царапают колготки на коленях, — Я знаю, каково это остаться без ма… без… важного человека.

Я не могу произнести слово на букву"М". Язык не поворачивается.

— Ничего, я это уже пережил. Но вот мой отец…

Адриан снова опускает веки, задрав голову. Солнце ласкает юношеское лицо, утешая. Я хочу взять его ладонь в свою, но не могу… Даже с перчатками, я не стану рисковать.

— Мой отец очень по ней страдал, но держался ради меня. А потом врачи упекли меня сюда на целый месяц. Двадцать девять дней отец сидел один в нашей квартире и держался ради меня… но на т-тридц-ц-цатый день… — буквы спотыкаются друг о друга, поблескивающие прозрачные струйки скользят по веснушкам и оставляют влажные капли на светлой сорочке. Нос шмыгает. Губы дрожат. — Меня даже не отпустили попрощаться… Представляешь? Моей бабушке пришлось в одиночку заниматься п-п-похоронами. Но нам не хватило денег купить землю — все ушло на мое лечение… Отца пришлось… п-приш-шлось…

Он зажимает рот трясущейся ладонью. Я рефлекторно пододвигаюсь чуть ближе, ловя взгляд немного припухших глаз. Адриан медленно склоняет голову и утыкается лбом в мое плечо. Я не успеваю среагировать, как его руки уже крепко обнимают меня. Теплые… Смертельно нуждающиеся в поддержке.

Сперва я пугаюсь. Однако ничего ужасного не происходит. Парень остается цел и невредим. По крайней мере, снаружи.

— Его кремировали сегодня утром, — шепчет он мне на ухо, будто по секрету, — моего родного отца сожгли, Лилия.

— Адриан… — почти беззвучно произношу я и решаюсь коснуться его, кончиками пальцев осторожно поглаживаю юношу по волосам, — мне так жаль.

Если его отец скончался на днях, значит, я должна была его видеть…

— Эй! — разбивает всю атмосферу чей-то крик.

Мы с Адрианом резко отскакиваем друг от друга, словно занимались чем-то зазорным. Он судорожно вытирает лицо подолом своей сорочки. Неподалеку работницы в медицинских халатах недовольно спорят между собой, презрительно озираясь в нашу сторону.

— Я же говорила, что он будет здесь, — ворчит раздраженная медсестра, скрещивая руки на груди.

— Опять сбежал, негодяй! — кричит на весь двор еще более озлобленная особа.

Они подходят ближе и свирепыми взглядами разрывают бедного парня на мелкие ничтожные кусочки.

— Ты почему не в палате? Вставай, — повелевает не такая устрашающая, но не менее обеспокоенная женщина в форме врача.

Адриан наспех натягивает на ноги белые кроксы, неохотно поднимается, берет книгу и виновато улыбается мне.

— Пока, цветочек. Может, еще встретимся.

После чего послушно топает в сторону входа в больницу. Женщины за его спиной удивленно переглядываются и озадаченно пожимают плечами, не проронив больше ни слова.

Я остаюсь наедине со смутными чувствами. Мне невероятно тоскливо из-за случившегося с моим новым другом, но и одновременно воодушевляюще радостно — у меня появился новый друг! Живой и такой теплый.

Сегодня мое одиночество раскололось и стало заметно слабее.

Взглянув на слегка примятую траву на месте, где сидел Адриан, я печально улыбаюсь, а затем исчезаю.

Сегодня на рабочие задания мне выпадает: сердечный приступ, столкновение мотоциклиста с деревом, немного воздуха во вколотом шприце и в конце… неудачное падение перед асфальтоукладчиком. Расплюснутые кости и размозженные мозги вперемешку с раскаленным свежим асфальтом, прилипающим к обожженной коже.

Но ничто из этого не впечатлило меня так сильно, как объятья живого человека…

Я гляжу на свои наручные часы с крупным циферблатом — время близится к закату. Отличный момент, чтобы рассказать о новом друге старому. Может, эта информация позволит ему хоть на пару минут расслабить нахмуренный лоб…

Появляюсь эффектно, но не совсем так, как было запланировано. Вместо пустого моста сразу же натыкаюсь на мужское тело с выраженным кадыком. Мой нос практически упирается в его шею. Парень недовольно смотрит на меня сверху вниз.

— Не ожидала, что ты окажешься здесь, — ощутив, как горят щеки, я отступаю на шаг.

— Я вчера точно так же про тебя подумал, — тон у парня грозный, настроенный недружелюбно. — Кажется, ты начинаешь забываться.

— Ты про заварушку на корабле? Ну да, признаю, подсмотрела немного. Но разве это такая уж проблема? — мой голос дрожит, как у провинившейся школьницы. Я набираю побольше воздуха и расправляю плечи, но они предательски быстро ссутуливаются обратно.

— Проблемы начнутся, когда узнают про твое нарушение границ.

— Да ладно тебе… Это ведь не так далеко от моего берега. Тем более, я никого не убила, а потому никто и не узнает.

Марк ничего не отвечает, но по его лицу и так все понятно.

Я увожу робкий взгляд в сторону. Косяк из нескольких уток опускается на воду неподалеку, течение плавно уносит их в сторону моря.

— Их поймали? Вчерашних стрелков, — низкий голос звучит более нейтрально, но я знаю, что друг продолжает злиться, — тех, что к тебе перебрались.

Опять он о своих стрелках… Будто в мире нет ничего интереснее.

— Не знаю, — я пожимаю плечом, — прячутся где-нибудь.

Теперь я уже немного сомневаюсь, стоит ли мне рассказывать Марку об Адриане? Или он снова отмахнется от моих слов? Или еще хуже — взбесится?

В его глазах я вечно все делаю не так, как надо. Пэтому я приучилась многое держать в себе, лишь бы не слышать бесконечных упреков.

И все же… поделиться с ним таким открытием было бы честно.

— Когда ты был жив, ты верил в призраков?

Я искоса посматриваю на друга, аккуратно прощупывая почву.

— Когда я был жив, мне не было никакого дела до призраков, — парень бросает беглый взгляд на свое кольцо и сжимает руку в кулак. — Живые люди волновали меня куда больше мертвых.

— А если бы ты тогда наткнулся на призрака, как бы среагировал?

Серые глаза сужаются в прищуре и стреляют недоверием в мою сторону.

— К чему ты клонишь, Лилия?

— Что будет, если Смерть заговорит с живым человеком?

— Ты говорила с живым человеком? — Марк плотно пожимает губы. Плохой знак.

— Я… да. Говорила. Сегодня. И он мне отве…

— Нет.

Парень перебивает меня, жестко и грубо.

— Нет? Что"нет"?

— Тебе нельзя общаться с… людьми.

— Очередное дурацкое правило загробной жизни, — я закатываю глаза.

— Называй как хочешь, но не вздумай больше лезть к ним со своей болтовней.

Его суровый запрет ненадолго меня парализует. И заставляет задуматься.

Уже несколько лет в городе, полном людей, я чувствую себя безвольным отщепенцем. Будто сижу в тесной клетке с тысячью таких же сородичей. Но все они сбиваются в плотную кучку в противоположном углу, и каждый готов наступить на соседа, распластаться по стенке, лишь бы не пересекаться со мной.

Вот почему, когда живой человек вдруг обратился ко мне, я готова была расплакаться от счастья. Адриан общался со мной так, будто я что-то из себя представляю, будто я тоже все еще имею право существовать.

И теперь… Марк хочет лишить меня этого? Отобрать единственную радость в этом мире…

Почему? За что он так жесток со мной?

— Что плохого может произойти от коротенькой беседы?

— А сама не понимаешь? — лицо парня покрывается вуалью беспокойства, а в бесцветных радужках проглядывается легкий оттенок вины. — Ничем хорошим это не закончится.

— Тебе откуда знать, чем это закончится? У тебя подобное никогда и не начиналось, — ядовитая колкость вырывается из меня прежде, чем я успеваю до конца осознать странную реакцию друга. — То есть, я имею в виду… Ты ведь не общался с живыми? За километр их обходишь, пока Зов не столкнет вас. Верно?

Секунда. Две. Три. Четыре…

Молчит… Хотя какой уже смысл в словах? И без них все ясно.

— Ты уже с ними общался, — хочется заскулить от разыгравшейся обиды, но я не позволяю себе это сделать, кусая саму себя за губу, — и скрывал от меня.

В горле саднит.

— Если бы я рассказал, — Марк трет глаза, сжимая пальцами переносицу, — ты бы начала к каждому встречному подбегать и спрашивать видит ли он тебя.

Не сумев сдержать негодующий возглас, я быстро отворачиваюсь. Чувствую, как полыхает лицо и скрипят перчатки в сжатых кулаках.

— Ты постоянно осуждал меня за тягу к людям… А сам, выходит, развлекался с ними за моей спиной все это время.

— Это было всего раз. И это было ошибкой.

И с кем же таким общался мой друг, посчитав зазорным рассказать мне? Кто мог стать его"ошибкой"?

— Пойми же. Нас больше нет в мире живых.

— О да, я это очень хорошо понимаю, — я подхожу к краю и ногой рассерженно сбрасываю мелкие камни в грязную воду. — Только вот мы не прикованы к могиле, как нормальные мертвецы. Наши с тобой души застряли здесь, среди людей. И они видят нас! Они слышат нас. Мы существуем в одном мире. Передвигаемся с ними по одним дорогам, смотрим на одно и то же небо. Так, может, мы…

— Ты убийца, Лилия. А они твои жертвы. Вы разные, — Марк снова перебивает меня, но в этот раз его в голосе слышится легкий намек на хорошо скрываемую печаль. — Нельзя влезать в голову к людям. Нельзя, понимаешь? Просто нельзя. Это причинит боль. Вам обоим.

Я резко оборачиваюсь лицом к собеседнику, намереваясь выкинуть что-нибудь едкое. Но внезапно врезаюсь в непривычно открытый и глубокий взгляд, способный дотронуться до самых потаенных мест, куда солнечные лучи никогда не доставали. Не замечаю, как быстро начинаю теряться в серости его глаз, напоминающей не успевший рассеяться дым давно потухшего огня.

— Неправильно это… — хрипит осипший голос друга, — мертвые не должны разговаривать с живыми.

— Я знаю, знаю…

Обреченно вздохнув, я обнимаю саму себя и потираю кулон на шее. Марк продолжает стоять в метре от меня и внимательно разглядывает мой профиль. Его лицо снова кажется пустым. Мягкие губы разомкнуты, но ничего не произносят.

— Наверное, тебе уже…

— Мне…

— Пора, — говорим мы одновременно.

Еще секунду парень смотрит мне в глаза и будто вот-вот что-то скажет такое важное, необычайно трепетное… но, бросив стандартное:"До встречи, Белая Лилия", растворяется в воздухе.

Я остаюсь одна.