Вернись в Реджио. Итальянские повести

Татьяна Кулакова

Повесть «Вернись в Реджио» рассказывает об Италии, о жизни там «трудовых мигрантов» – бывших граждан Советского Союза, о дружбе и любви, о том, что сближает русских и итальянцев.

2

Я нарочно разговариваю с Энрике так, как будто мы с ним любовники. Это подбадривает его.

На самом деле, я с ним, потому что работаю у него. Мой Энрике — вдовец. Он болен. «Чем он болеет?», — спросила бы моя подруга Марина. Сложно ответить. Да и нужно ли мне разбираться в его болезнях? То у него бронхит, то камни в почках, то аритмия, то озноб — каждый день что-нибудь новое. В восемьдесят пять лет иметь недуги нормально.

Недуги тела и недуги души… Впрочем, то, что я считаю «недугами души», для итальянского старика, как видно, «любовь». Энрике всё ещё ухаживает за женщинами. Сейчас предмет его обожания — я. Нужно ли мне это? Нужно. Приятно быть боготворимой.

Энрике странный. С одной стороны, заставляет ходить в храм, с другой — не стесняется своей наготы. Я помогаю ему раздеваться. Он много шутит со мной. И я отвечаю шутками. За его хорошее настроение мне и платят.

Я называю его Энрике «мой». Он и правда «мой», потому что он — единственный, кто сразу назвал меня правильно. Остальные там, в Реджио, говорили с двумя «л» — «Галлина».

Он назвал меня Галина и сразу стал симпатичен.

Внешне он мне ещё в Реджио понравился, когда нас познакомили.

Я там приходила к нему убираться, и Энрике всегда встречал меня «при параде»: в свежей рубашке, в шортах, в ковбойской шляпе с широкими полями. Провожая в комнату, он дымил сигарой — наверняка кубинской. Он напоминал мне гангстера. Как-то, увидев дырку от пули в витрине магазина недалеко, я даже подумала, что это его рук дело. Но если он и имел когда-то отношение к криминальному миру, то давно отошёл «от дел» из-за своих болезней.

Я была удивлена, узнав, что он — граф. Вот она, демократия. Каждую неделю я прибиралась у графа, а он разговаривал со мной по-свойски и даже диплома не спросил.

В Реджио он уже был болен. Но скрывал это. А когда сын забрал его на север, в деревушку Сакраменто, он слёг и позвал меня к себе.

Я приехала. Хожу сейчас по дому его сына, Андреа, ищу чистые простыни для Энрике. Дом — незнакомый, так просто простыни не найти. На пути к Энрике я вижу стеклянный шкаф с книгами. Похожий шкаф стоял в нашей деревне под Харьковым, но книг у нас было больше.

Помню, в детстве, у бабушки даже имелся Ирвинг Стоун «Муки и радости» о любимом итальянцами Микеланджело.

Тогда именно в советской глубинке можно было достать любые дефицитные книги. Кстати, они стоили совсем недорого. Некоторые в деревне использовали книги как растопку. Конечно, не бабушка. Она родилась в городе Пушкине, в Ленинградской области. У нее всегда лежала на столе книга. Мне нравился книжный запах.

В комнате Энрике книг нет, зато чувствуется дух лекарств, перебивающий аромат новой древесины. К переезду Энрике здесь сделали ремонт. Паола, его невестка, сокрушается: «Ремонта совсем не видно: ни панелей, ни модного дивана, ни телевизора!» Всё заслонили привезённые Энрике старые вещи: позеленевшие бронзовые настенные часы, кровать с резной спинкой и лохматым пледом, чёрно-белые фотографии фронтовых друзей в рамках. Из Реджио привезли даже вязанные крючком салфетки.

Опять Энрике зашёлся в хриплом кашле. Я взяла полотенце, намочила его и вытерла капельки пота со лба. Какие же редкие у Энрике волосы! А может, они были такие и раньше, но я не замечала под шляпой. Почувствовав мой взгляд, Энрике открыл мутные со сна глаза.

— Завтрак был чудесный, — улыбнулась я, имея в виду утренний капучино.

— Да? Ты использовала блюдце? И пальчик, когда кофе пила, не оттопыривала?

— Конечно, — поправляю ему подушку. Разрешаю ему учить меня хорошим манерам. Нэхай. В детстве так делала моя бабушка. Но я от неё отмахивалась: казалось, к чему знать этикет? У бабушки учиться не стала, а у Энрике — учусь. Семьи, в которых я работаю, не бедные. В них прислуга с хорошими манерами ценится.

Посмотрела на часы — время принимать лекарства. Под зорким взглядом Энрике взяла поднос, поставила на него стакан, развела в нём порошок, подала ему.

Он одобрительно кивнул — поднос не забыла! А потом, словно стесняясь нынешней слабости, ударился в воспоминания:

— Помнишь, как в Реджио мы случайно встретились на улице Корсо Гарибальди и я угостил тебя кофе?

— Помню, — слукавила я. Сколько их было, мужчин, которые приглашали меня на кофе на той центральной улице южного города Реджио!

— Возьми меня за руку! — попросил Энрике и, не дождавшись разрешения, легонько погладил меня по руке.

— Нет, — отстранилась я. Энрике все границы переходит! Одно дело — «играть в любовь» с помощью слов. И совсем другое дело, когда в ход идут прикосновения.

Вышла в свою каморку. Там всё ещё стояла корзина с семейным грязным бельём. Бросила туда майку Энрике, надела кофточку с длинным рукавом и почувствовала, что успокоилась.

Вернувшись к постели Энрике, тихо ему сказала:

— Ведь по правилам этикета мужчина не должен брать меня за руку.

— Если только этот мужчина не поклонник, который готов сделать предложение руки и сердца, — Энрике закашлялся, но продолжил: — Который готов!

Один мальчик кавказских кровей тоже готов был жениться. Я тогда в одиннадцатый класс ходила. Как я позже узнала, предлагал жениться он не только мне, но и моей подруге.

Итальянцы, флиртуя, замуж не зовут. А вот в любви признаются всем подряд.

Я повернулась к стенному шкафу — за свежей рубашкой.

— Дай мне жёлтую, в крупный цветок! — просит Энрике. Он неравнодушен к одежде. Таковы все итальянские мужчины.

Нет, ни за что не выйду замуж за итальянца! У них странные семейные традиции, особенно у южан. Любят жёнам указывать. Разве, выйдя замуж, я не потеряю свою независимость? Единственное, что у меня есть — моя независимость!

К счастью, меня ещё ни разу не звали замуж. Только намекали.

Протягиваю Энрике свежую рубашку. Он очень чистоплотный.

— Что в церкви? — интересуется мой подопечный.

— Проповедь читала монахиня, — отвечаю.

— Кошмар! И в доме Бога командует женщина! Не по правилам, — возмущается Энрике.

— Монахине я понравилась.

— Скажи, а женить нас тоже женщина будет?

Натягивая рубашку, Энрике опрокидывает стакан с водой. Жидкость проливается на пол, но он словно не замечает этого.

— Осторожнее, — поднимаю я стакан. А ведь в Реджио он был аккуратнее. И вежливее.

— Ты — моя будущая жена! — кричит он. Вместо ответа я беру пустой стакан, выхожу в кухню. Боюсь нагрубить Энрике. Но нельзя. Он слаб.

— Галлина, здравствуй! Как дела? — останавливает меня в коридоре невестка Энрике, Паола — типичная сорокалетняя итальянка, основная забота которой — составить меню ужина. Интересно, Энрике хочет сделать из меня подобие Паолы?

— Спасибо, все хорошо, — машинально отвечаю Паоле.

Вспомнилось, как в школе на уроке английского нас учили говорить «все хорошо». Учительница восхищалась: «Вот видите, там, на Западе, всегда интересуются человеком». В итальянском языке тоже есть вопрос «Как дела», который предусматривает ответ «Всё хорошо». Но, по правде сказать, спрашивая о твоих делах, итальянец просто следует местной привычке. Ему безразличен твой ответ.

У тебя может быть плохое настроение, головная боль, ты можешь переживать по поводу забытых где-то ключей, но на вопрос «Как дела?» ты, по правилам, отвечаешь: «Всё хорошо». Потому что это вежливо. За этими словами стоит: «Возможно, у меня всё паршиво. Но я уважаю твоё хорошее настроение и никогда не признаюсь в этом». За пять лет я так много раз совершила этот ритуал с «Как дела» — «Все хорошо», что стала относиться к нему как к разминке перед другой ложью. Соврав «Все хорошо», потом легче соврать в другом.

— Галлина? Ты меня слышишь?

— Что?

Убедившись, что я снова с ней, Паола продолжила:

— Врач сказал, что долго он не проживёт. У него подозревают рак.

Сердце сжалось. Рак? Серьёзное слово.

А Паола его произносит, словно щебечет. Какая же она чёрствая!

— Когда он умрет, мы вместе сядем на поезд и проедем на юг, в Реджио, — продолжает Паола. — Там его похороним. А потом вернемся вместе. И подыщем тебе иную работу. Мы оплатим твой проезд.

— Спасибо вам! — с чувством пожимаю ей руку. Веду себя так, словно благодарна ей. Лукавлю. На самом деле, удивляюсь тому, что пока Паола планирует смерть Энрике, он думает о женитьбе. Наверное, такое возможно только в Италии.

Паола, взяв поднос с двумя дымящимися чашками кофе, уходит. Не оборачиваясь, она бросает:

— Кстати, помой, пожалуйста, тарелки.

Я ей что, служанка? Ладно, может, пока я буду мыть, Энрике заснёт и не станет донимать меня своими выдумками с женитьбой.

Поведение Энрике типично для Италии. От других украинских девушек я слышала, что старые мужчины здесь частенько сходят с ума от любви.

Планировать расходы, связанные со смертью, — тоже местная традиция. Разговоры о том, как пройдут похороны, начинаются задолго до смерти. Уж это я знаю точно. Столько старушек в последний путь проводила. А вот, когда умерла моя бабушка, денег на её книжке оказалось мало. Удалось лишь перевести бабушку из Харькова на родину, в Пушкин. Я была не готова к её смерти — даже на похороны прилететь не смогла.

И ни разу не принесла цветов на её могилу. Жалею ли я об этом? Не жалею. В моём сердце она всё ещё жива — энергичная, невысокого роста, с темными глазами, смотрящими прямо в душу.

Теперь, спустя четыре года, я поняла, почему чувствую себя всё время в пути. Потому что мечтаю накопить денег и слетать на могилу самого близкого мне человека. Я должна отдать этот долг.