Кир. История одной мести

Семен Злотников, 2015

История Кира, похищенного смертельно оскорбленной женщиной еще младенцем и выращенного в непримиримой ненависти к собственным родителям – невероятный симбиоз трагического по сути, и стёбового по исполнению. В романе «КИР. История одной мести», как в капле воды отразилось море событий второй половины двадцатого столетия. Как написал по поводу «КИРА» великий русский артист Сергей Юрский: «…Семен Злотников не перестает меня удивлять. Я люблю эту смесь жалости к бытию человеческому и жестокой иронии, а в «КИРЕ» еще запредельную смесь чувств и времен».

3.

Итак, меня зовут Кир, и родился я не сегодня.

Лист с дерева по случаю не слетает — тем более, имена к человеку так просто не прилепляются.

Как ни лестно мне было себя представлять некой далекой реинкарнацией древнего победительного царя Кира — привет мне, скорее, был послан от Кира-святого мученика.

Родного отца я в глаза не видел — почти до последнего времени…

Мать моя посвятила мне жизнь: замуж не шла, мужчин или подруг до себя не допускала, и даже на работу — дворничихой в нашем дворе — отлучалась исключительно по ночам, покуда я спал.

Сразу скажу, что она на меня никогда не кричала.

Тем более, пальцем не тронула.

Но и доброго слова — увы! — от неё не слышал.

Мы с нею практически не разлучались.

Общались едва, односложно и по необходимости.

И пользовалась она, преимущественно, повелительными глаголами, я же — неуверенными наречиями.

Сестер или братьев мне Бог не послал, о чем я не раз сожалел.

Любая попытка обзавестись дружочком в образе кошечки или щенка (молчу про соседских детей) матерью моей пресекалась решительно и на корню.

«Посторонние нам ни к чему, Кир!» — тягостно произносила она, пронизывая меня, как рентгеном, тяжелым взглядом своих немигающих глаз цвета дождевой воды, и прибавляла. — Ради тебя одного, Кир, живу, уж поверь!»

Полные света слова — ради тебя одного живу! — отчего-то при этом звучали с угрозой.

В первый класс я пошел в восемь лет, с опозданием на год — все по той же причине: мать моя не желала со мной разлучаться.

Но и там я садился у окна, чтобы она могла меня видеть, стоя через дорогу, напротив, в скудной тени засохшего ясеня.

Во все мои ученические годы она ни разу не отлучилась с поста у мертвого дерева.

И сколько её ни просили не мучить меня и себя — она продолжала стоять, как стояла, и неотрывно глядела в мою сторону.

Поскольку все просьбы и мольбы ничем не кончались — в конце-то концов, её и оставили в покое.

Не раз, и не два доводилось мне слышать: «вот, мать!», «вот, безумная мать!», «вот, не мыслит жизни без сына!», «вот это любовь!».

Люди, они ошибались…

Я и теперь, спустя вечность мог бы назвать любую морщинку на её некрасивом и непроницаемо угрюмом лице, по памяти перечесть следы от царапин, порезов или ожогов на её крепких жилистых руках, и даже число заусениц вокруг обкусанных ногтей — но я не припомню, когда бы она из-за меня потеряла голову.

За годы, что мы с нею прожили в тесной каморке, я много раз видел, как она стонет или улыбается во сне, но — то с ней случалось исключительно во сне, и никогда наяву.

И безумной она не была, и хотела всегда одного: не упустить меня из виду!

И после, потом, и всегда на протяжении жизни её безмолвная тень неизменно следовала за мной, и не было дня или мгновения, когда я бы не ощущал её присутствия — находился я рядом или за тысячи километров от неё…