Конфетки, бараночки…

Регина Грёз, 2023

Разбирая вещи в старом доме, Алёна загадочным образом попадает в Россию XIX века, а солидная сумма на банковской карте превращается в царские монеты и ассигнации. С такими деньжищами можно весело провести время в торговом городе, прослыть выгодной невестой, завести кавалеров из любого сословия и открыть свое производство (дом народных промыслов, фабрика фарфора, швейный цех?). Или стать щедрым меценатом, взять под крыло сиротский приют, поддержать талантливых студентов.

Глава 10. У самовара

Пока Ольга Карповна выбирала продукты и советовалась с братцем насчет будущего замужества, Зарубин привел меня в местную столовую, которой заправлял его старый приятель Антон Терентьич Перлов — большой знаток русских самоваров и китайского чая.

В первой большой комнате обедал народ попроще — ямщики и разнорабочие, во второй потели над стаканами приказчики и мастера, мелкие купцы.

Матерые волки торговли вроде Григория Артамонова и Зарубина приглашались в отдельный кабинет, угощения подавал им сам хозяин — пожилой, степенный старичок с добрыми, лукавыми глазами.

В горнице было жарко натоплено, пахло мытыми полами, апельсиновыми корочками и хвоей. Я шмыгнула носом и вслух отметила этот приятный факт, а Зарубин пояснил, что Антон Терентьич из староверов и на дух не переносит табака, а также не терпит пьянства и разгула. Потому в его заведении всегда чистота и порядок. Люди его уважают.

— Располагайтесь, Алена Дмитриевна! Вот сюда, поближе к нашему водогрею.

— Как забавно вы называете самовар, — улыбнулась я Зарубину.

Мне захотелось эрудицией блеснуть.

— А вы знаете, что первые самовары в России стали выпускать на уральских заводах Демидова?

— А не в Туле часом? — усомнился Зарубин, приглаживая волосы у зеркала в ажурной раме на стене. — Бывал я у одного тамошнего купчика в гостях, так целую коллекцию самоваров видел, разного качества и и форм. И медные яичком и цилиндрические на лапах звериных, и позлащенные репкой… Но чая вкуснее, чем у Терентьича нашего пивать не доводилось. Да скоро сами узнаете!

На краю стола, на круглом расписном подносе пылал жаром высокий, серебристый сосуд, поверх которого примостился фарфоровый заварочный чайник с широким горлом.

— Сосновыми шишечками топлен, оттого особенно духовит и здоровью полезен, — похвастался Антон Терентич, ставя передо мной блюдо с пирогом.

— Курник ныне хорош удался. Как чуял дорогих гостей, в шесть слоев начинку собрал.

Также на столе скоро появились соленые огурчики и грибки, сырная и колбасная нарезка, розоватые ломти окорока.

— «Ерофеича» не угодно ли по стопочке для аппетиту?

Зарубин милостиво кивнул и вопросительно покосился на меня.

— А что за напиток? — невинным тоном спросила я, делая вид, что любуюсь мягкими бубликами в медовой глазури.

— Настоечка горькая травяная. По легенде этим средством некий лекарь-самородок графа Орлова исцелил от желудочной тяжести. И пошла о ней слава по всей Руси.

— Надо попробовать, — вдохновилась я. — Какие же травки входят в состав?

— Любопытная вы женщина, — похвалил Зарубин, — во все вникнуть желаете. А давайте мы Антона Терентьича сейчас спросим. Мил человек, хватит тебе хлопотать, посиди с нами, побеседуй.

— И то ладно!

По словам хозяина чайной единого рецепта «Ерофеича» быть не может, поскольку в него кладут «травы местные, где какая растет и от земли силу имеет».

— Китайскую траву (женьшень) брать можно, а сойдет и наш зверобой, и калган с ромашкой, полынь и анис. Травку следует измельчить и залить чистым спиртом иль самогоном, крепко закупорить и взболтать, далее поставить недельки на две в прохладное темное место, процедить через холстину.

Как и следовало ожидать, для меня «ерофеич» оказался чересчур крепким, потому Зарубин велел принести еще фруктового ликера к чаю. Но и того я лишь пригубила, не шел у меня из ума Данька-подмастерье.

— Илья Гордеевич, как бы мальчику с нашего стола послать бубликов и кусок пирога?

Зарубин посмотрел на меня строго, без привычной всезнающей ухмылки.

— Надо же, памятливая барышня… Я распоряжусь!

Только мы начали пробовать угощенье, как за дверьми послышался шум и возмущенный женский голос. Немного погодя в комнату протиснулась Акулина Гавриловна в щегольском капоте и ярком платке на плечах. Увидев меня, тотчас всплеснула руками, и заговорила с наигранной радостью:

— Фух, запарилась! Ну, слава те Господи, нашлась пропажа! А уж я их по всему берегу рыскаю, Ольга меня напужала, мол, куда Алена Дмитриевна, задевалась… Илья Гордеич, светик, дозволь водички хлебнуть, не дай пропасть христьянской душе.

— Уж коли пришла, садись, матушка, места всем хватит! — сдержанно пригласил Зарубин.

— Благодарствую!

— Да отведай наливочки, огурчиком закуси.

— А вот пряники заварные к чаю, — гостеприимно поддакнула я, нисколько не жалея, что наш тета-тет с Зарубиным нарушился. Беспокоят меня его разбойничьи очи, тревожат сердце.

— Спасибо, — поклонилась мне Акулина Гавриловна, — губа-то не дура, язык не лопатка, знает, где сладко. Но и от «ерофеича» не откажусь.

Надо признать с Жигулиной наш разговор бодрее пошел. Илья Гордеевич за чашкой чая даже деловыми планами поделился, дескать, приглядел в Подмосковье заводик фарфоровый, да владелец высокую цену ломит.

— Мне бы партнера надежного в долю взять, уж я бы развернул производство. До чего ж обидно — простаивают цеха, рабочие по домам сидят, копейки считают, а вокруг отменная глина — из грязи можно делать деньгу.

— Жену вам надо с дорогим приданым, — улещала Акулина Гавриловна. — Дома покой да ласка, притом полный кошель. А уж детишки пойдут… и-и…

Зарубин засмеялся, подперев кулаком висок.

— Эту песню я от тебя, матушка, слышу который год да все без толку. Ведь уже был промеж нас разговор — на одних деньгах не женюсь, за обиду это себе почитаю. Ты бы лучше Алене Дмитриевне доброго мужа нашла, чтобы оберегал и заботился. Порывы душевные усмирял.

Я и так сидела как на сосновых иголках, чутко прислушивалась к разговору, а после этих слегка насмешливых слов вовсе разыгралось ретивое.

— А с чего вы решили, что мне нужен муж и по жизни указчик? Я сама могу за себя постоять, а где нужна помощь, у друзей совета спрошу или найму специалистов. Вот вы про завод сейчас рассуждали, так можно неспеша обсудить. Как раз ищу интересное предприятие, куда свободные средства вложить. И прошу заметить!

Я значительно подняла указательный палец вверх.

— Не ради баловства, а для получения прибыли пусть в долгосрочной перспективе. Так что, предоставьте мне, Илья Гордеевич, развернутый бизнес-план, то бишь финансовые выкладки производства и продажи русского фарфора. Изучены ли вами рынки сбыта и спрос в регионе? А, может, намерены в ближайшее зарубежье вывозить посуду и сувениры? Имеются ли в Москве торговые площади или рассматриваете аренду?

Акулина Гавриловна чересчур шумно отхлебнула чай из блюдечка и вдруг поперхнулась. Тогда Зарубин энергично похлопал ее по спине и, обернувшись ко мне, заметил:

— Чувствуется в вас торговая жилка, Алена Дмитриевна! Я бы не прочь поближе с вашим дедом сойтись. Хваткий, должно быть, купец.

И ни слова про фарфоровый бизнес-план, наверно, не принял мое предложенье всерьез. Ну, еще бы, чего опытному дельцу связываться с одинокой, импульсивной женщиной средних лет, которая на улице заступается за маленьких подмастерьев. Вот с Егором Семеновичем мог бы другой разговор образоваться.

За третьей чашкой чая в комнату к нам ввалились новые гости — Григорий Артамонов и Ольга Карповна, после церемонного приветствия подсели к нашему самовару, начали с Зарубиным вести переговоры по продаже муки и растительного масла. Тут я осторожно спросила, о каком масле речь — горчичном или конопляном.

Стало принципиально интересно, научились ли россияне в середине XIX в. использовать семена подсолнечника для выработки этого продукта. Успокоил меня Зарубин, начал пальцы загибать:

— На моих складах масла пять сортов: подсолнечное, льняное, прованское (оливковое), рапсовое и горчичное, а также толика самого дорогого орехового для гурманов держим.

Оказалось, у Зарубина не только мельницы под рукой, так еще и маслобойный заводик в Воронежской области. А еще лесопилка и мануфактурное предприятие. Как такого человека не уважать? И ведь не сидит в кабинете, сам мотается по округе, носом землю роет, не боится в глине испачкать дорогое пальто, вот уже и фарфоровый завод присмотрел.

Пока я разламывала пирожок с груздями, искренне намереваясь съесть только половинку, хозяин чайной Антон Терентьевич затеял для нас увеселительное мероприятие. Поклонившись, вошли в кабинет два паренька с балалайками и уже знакомый мне Вася с гармошкой. Вот это сюрприз! На всех троих чистые косоворотки с вышивкой и высокие хромовые сапоги, начищенные до тусклого блеска.

При виде песельников Зарубин откинулся на стуле и вальяжно махнул рукой.

— Жги, ребя! Растряси душеньку.

Никогда прежде не доводилось бывать на живых концертах ансамбля народной музыки, а по телевизору и на гаджетах совсем иначе балалайка звучит, в этом я только что убедилась. Когда Вася заиграл, я сразу деда Егора вспомнила, тот мастер был песни петь под гармонь.

— Ах, вы сени, мои сени,

Сени новые мои,

Сени новые, кленовые,

Решетчатые!

У Васи голос молодой, звонкий, сам он раскраснелся, хорошенький, словно с картинки. Не одну меня проняло, сваха наша рюмочку пустую о блюдце брякнула, вскочила, давай турнюром вертеть, плечами трясти, каблуками пощелкивать. И вдруг раскатилась орехом:

Пошла плясать

Наша Акулина

Наперед ее фагот,

Сзади мандолина. Ох, тюх! Тюх! Тюх!

Разгорелся мой утюг.

Вот так у нас и до частушек дело дошло. Мужчины хохотали в голос, глядя на выкрутасы гражданки пенсионного возраста. Артамонов даже заметил Зарубину:

— Брат-то наш «Ерофеич» каков, а? И старушку в молодушку превратит.

Степенная Ольга Карповна Ляпунова по обыкновению зевала и снисходительно улыбалась, полные щеки ее лоснились — у самого самовара сидит, дует на горячий чаек в блюдечке, второй кусок курника уплетает. Не до танцев.

— Ну, будя, будя! — приказал Зарубин. — Давай потише, пост все-таки, не надо хозяина обижать, ишь убрался от нас Терентьич, боится греха.

Ребята поняли, прониклись, и тут же затянули унылую песню, про то, как во поле береза стояла и вздумали ее заломати ради гудочков. Я отлично знала слова и начала подпевать без стеснения. Зря, что ли, ходила на курсы вокала в родном городе? И педагог меня всегда хвалил.

Быстро я приладилась к Васиному тенору и закончила куплет по высшему разряду. Зарубин внимательно на меня посмотрел и, придвинувши ко мне стул, тихо сказал:

— Много же вы талантов прячете, Алена Дмитриевна! Не откажите просьбе, спойте свою любимую…

Я в притворном смущении развела руками.

— Песен хороших много, любимых тоже хватает. Чем бы вас порадовать, Илья Гордеич? Хм… что ж, я начну, а ты Вася подхвати мотив.

— Попробую, Алена Дмитриевна! Я все нонешние песни на зубок знаю.

И так глазищами синими полыхнул, что неведомая сила меня подхватила со стула. Вообще, стоя гораздо удобнее петь. Отчего же людей не развлечь, себя не показать?

Я вышла из-за стола и направилась к музыкантам.

«Эх, Васенька, об заклад биться готова, что не знаешь ты этой мелодии… И стихи Михаил Исаковский в 1946 году написал».

— Словно замерло все до рассвета, дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь — только слышно, на улице где-то одинокая бродит гармонь.

«А молодец Вася — угадал мотив, и балалаечники подтянулись!»

Кажется, ни на кого не смотрела, так проще поется, однако успела приметить, что Зарубин позу переменил, уже не расслабленно на стуле сидел, а навалился на стол, подавшись вперед, не сводил с меня горячего взора да пощипывал усы.

А мне-то что? На последних словах я театрально прислонилась к Васиному плечу и погладила ремень его гармони, вроде бы так сценарий песни велит.

— Может, радость твоя недалеко,

Но не знает, ее ли ты ждешь,

Что ж ты бродишь всю ночь одиноко,

Что ж ты девушкам спать не даёшь?!

Закончив выступление, я раскланялась с улыбкой по русскому обычаю и спокойнешенько пошла на свое место.

«Вот теперь можно с чистой совестью и пирожок доесть. Заслужила!»

После короткой паузы — какой меня ждал фурор! Артамонов что-то благодушно гудел в бороду, Акулина Гавриловна кудахтала и все норовила в ухо поцеловать масляными губами.

— Соловушка наша, вот так уважила! Хитра, хитра…

Даже вечно сонная Ляпунова жмурила покрасневшие глаза и прикладывала к ним край вышитого платочка, неужели прослезилась? Хозяин заведения Антон Тереньич приложил руку к груди.

— Благодарствуйте, барыня!

Зарубин подозрительно молчал, приподняв уголки губ в задумчивой улыбке. Дальше еще чуднее пошло. Вася опустил гармонь на стул, достал из-за пояса глиняную свистульку в виде оленя. Я заинтересовалась. Помню, дед подарил бабе Шуре целый набор расписных коньков, долго стояли на вязаной салфеточке в шкафу.

— Вася, покажи! Это не филимоновская работа случайно?

— Нашенского мастера из Заболотья. У нас много умелых гончаров.

Свистулька упала мне в руки, но едва принялась рассматривать, Зарубин у меня ее перехватил.

— Простите, Алена Дмитриевна! Сейчас верну.

И сам к Васе обратился:

— Где твоя деревня стоит? Часом не близ Речиц, где фарфоровый завод Сыромятникова продается?

— Речицы от нас в тридцати верстах будут. Мужики прежде на торфоразработках промышляли, топливо заводу давали.

— Вот оно как! — буркнул Зарубин. — И торф есть и шпат полевой, кварц, и ценная голубая глина в достатке, а мощность простаивает. Мне бы еще полсотни тысчонок для покупки пресса и станков точильных, уж я бы развернулся.

— Разве банк не дает кредит? — тихо спросила я.

— Проценты тяжеловаты, — вздохнул Зарубин, — да я, может, к лету решусь.

И возвращая свистульку, нарочно положил свою теплую большую ладонь поверх моей. И как бы между прочем сказал негромко:

— А что, Алена Дмитриевна, если вы так любопытны к торговым делам, не желаете со мной до Нижегородской ярмарки прокатиться?

Я раздумывала пару секунд, потом твердо ответила:

— Предложение заманчивое, но вынуждена отказаться. Из поездок принято домой возвращаться, а у меня пока своего угла нет. Только намерение недвижимость в Москве приобресть, чем и планирую заняться в ближайшее время. Так что заранее приглашаю на новоселье, Илья Гордеевич.

— Непременно буду!

И пальчики мои крепче пожал, а вторую руку положил на спинку моего стула. Только мне не понравился этот жест собственника, пришлось взбрыкнуть и стул резко подвинуть в сторону. Аж ножки заскрипели по дощатому полу.

— Что-то жарко стало! Спасибо за угощение, Антон Терентьич, — царские у вас пироги. Не пора ли нам выезжать, Ольга Карповна?

«Ты уже носом клюешь, голубушка!»

Ляпунова призыву моему тотчас вняла, принялась с родственником прощаться да что-то наказывать второпях Акулине Гавриловне. Я к Васе подошла — свистульку отдать, так он не взял.

— Подарок вам, Алена Дмитриевна! У меня еще есть.

И вслед за товарищами скрылся в дверях, а я замялась у вешалки. Зарубин подкрался неслышно, помог мне надеть пальто и, запахивая его края, почти обхватил ручищами. Не успела возмутиться, как горячо шепнул в самое ухо:

— Приглянулся тебе Васька из Заболотья?

— А вам-то что!

— Хочешь, увезу в местечко, где ребята почище его на гармони играют, а уж песни поют — до печенок пробирает… Прямо сейчас увезу! Ну? Решай, лапушка!

— В другой раз, Илья Гордеевич, — жалобно пропищала я, потрясенная таким фамильярным обращением и предложением.

— Али ты меня боишься, Алена… Дмитриевна?

И усами дерзко щеку пощекотал.

Я с трудом перевела дух и как могла внятно ответила:

— Вы немного пьяны, Илья Гордеевич, я бы не против с вами побеседовать на трезвую голову. А сейчас мне пора ехать…

— О том и речь! Звери мои у крыльца копытами землю топчут. Твое слово, светик!

Вот разошелся! И смех и грех. Честно скажу, колебалась не на шутку. Распалил, раззадорил разбойник этакий, да еще ямочка на подбородке тревожит…

Но тут вмешалось мое фамильное третьяковское упрямство и бунтарский дух.

— Усы у вас больно колючи, Илья Гордеевич! А у меня кожа нежная.

Я чудом умудрилась развернуться в его руках, вытянулась в струнку и, пламенея всем телом, задела губами заветную ямочку, потом ниже подбородка в шею чмокнула, уже не глядя, и со всей силы рванулась прочь.

Не помню, как выбежала на улицу, запрыгнула в коляску Ляпуновой, ни жива не мертва, забилась в уголок. Сердце прыгало, как у зайчишки, который едва от охоты убрался.

— Что вы так дрожите, Алена Дмитриевна? — вяло поинтересовалась Ляпунова. — Меня после чая завсегда в жар бросает.

— Так вы пять чашек выдузили, почтенная Ольга Карповна, а я всего две… или три…

— Вы разве за мной считали, Алена Дмитриевна? — насупилась она.

— Да шучу, я шучу! Вот мне кулечик с изюмом Антон Терентич на прощанье сунул, не желаете угоститься? И давайте уже без церемоний.

— Желаю. Давайте.

Ссориться с Ляпуновой из-за чайной арифметики мне было не с руки. Я сунула в рот крупную, прозрачную, словно из янтаря, изюмину и, прижав ее языком, погрузилась в сладкую негу, прикрыла веки.

Пока повозка наша тряслась по ухабам впотьмах, Зарубин виделся мне то в образе сильномогучего богатыря Ильи Муромца на крепком мохноногом коне, а то плечистым молодцем с серьгой в ухе, как вольный казак Степан Разин. Знать бы, какое сам обо мне представление составил.

Добравшись до знакомого тупичка в Голутвинском переулке, мы с Ляпуновой подобрали подолы и бегом по доскам в дом. Шутка ли, пять стаканов чаю выдуть! Ну, я-то всего два или три, поэтому путь в клозет хозяйке уступила.

Потом наскоро умылась и упала спать в мягкую перину. На сей раз кентавры во сне моем носили серое двубортное пальто и белые суконные картузы. Разбирались в сортах муки-крупчатки и маслобойку изобретали. Предлагали на крутой спине покатать, но я трусила и немножко смущалась.

А проснулась я от бурного сотрясения перины. В ногах у меня сидела Акулина Гавриловна с расписным деревянным коробом в маленьких, крепких руках.

— Время ли спать, матушка! Такие дела творятся…

— А? Что случилось? Пожар? Наводнение? — спросонья лепетала я, напрасно стараясь вынырнуть из пухового одеяла.

— Заглотил-таки наживочку наш налим! — с восторгом сообщила сваха.

— Кто-о?

— Клюнул Илюшенька! — подмигнула Акулина Гавриловна. — Как ты давеча от него сбежала, так меня в кабинет силком затащил и давай вопрошать, откуда ты есть да какого чина… А глазищами так и пышет, так и пышет. Ох, страсть!

— Ф-фух… Во дает.

— Ты однако ж даешь, матушка, — она снова с энтузиазмом тряхнула кровать — И учить не надо, сама знаешь, чем мужчину привадить. А уж как пела, как ручками взмахивала и очами водила — ну, гроза!

— Да я что? Я ничего.

— Подарок тебе велел передать. Самолучшего китайского чая и конфет. Да чайная пара аглицкого тонкого фарфору. «Чтоб помнила Зарубина» — говорит. «А вернусь с ярмарки — в гости приду, вместе чайку выпьем». Ясен намек? Коли поладите, там меня, грешную, не забудь, — тараторила довольная сваха.

— Да погодите вы! — завопила я. — К чему такая спешка, я бы еще поспала.

— Можно ли спать, если кавалеры уже час дожидаются, — упрекнула Акулина Гавриловна.

— Какие кавалеры? — всерьез испугалась я, размышляя, не нырнуть ли обратно в перину. — Никаких кавалеров не заказывала.

— Перекатов явился чуть свет, домогается твоей душеньки, а с ним еще какой-то длинный, сутулый охальник. Тросточкой своей мне юбку чуть не поднял и в смех.

— Э-эм, Самарский, наверно? — припомнила я. — И чего им надо?

— И то верно, Самарским назвался. А тебя зовут квартиры смотреть за рекой.

— Ой, точно! Я же просила Сергея Петровича поискать мне дом… Но зачем он Самарского приволок? Акулина Гавриловна, позови Анисью, чтобы одеться мне помогла, а гостям передай, что скоро выйду.

— Значит, задумала съехать от нас, голуба? — печально вздохнула сваха.

— Это еще вилкой по киселю писано, — усмехнулась я, подтягивая на плечо сползающую сорочку. — Однако готова к любым приключениям и приятным сюрпризам.